Обстановка внутри радиоцентра строгая. Длинный, сумрачный коридор, по обеим его сторонам только обшитые клеенкой двери. За ними в изолированных комнатах сидят опытные радисты и держат связь с разведчиками, разбросанными по всему необъятному пространству, занятому врагом.
В некоторых комнатах работают специалисты по расшифровке наших и вражеских радиограмм. Сколько они знают самого секретного, недоступного другим людям! Сколько исключительно важных сведений проходит через их руки. Скольких человеческих трагедий стали они немыми свидетелями!
Олейник чувствует себя здесь свободно. Все ему знакомо, привычно: он работал тут до отряда. Да и настроение у него все еще приподнятое. Какие еще могут быть трагедии, когда человек решил жениться!
Из открываемой двери нам навстречу метнулась фигура матроса. Это старый знакомый Олейника, и Ваня протянул ему руку, но она так и повисла в воздухе.
В руке матроса - форменный бланк радиограммы.
- Перепелкин с Луниным погибли…
- Как? - глаза у Вани остановились.- Перепелкин с Луниным? Когда?
- Вот сейчас. Последняя радиограмма, даже не зашифрована…
На форменном бланке два слова: «Прощайте, товарищи…».
- Они были под Петергофом,- заговорил матрос.- У немцев там аэродром новый появился. Их туда и толкнули. Немцы готовили крупный вылет. Много самолетов вывели из укрытий на площадку. Ну, ребята и вызвали на себя наших бомбардировщиков…
Этот матрос держал с разведчиками связь. Вместе с ними мысленно он выходил на берег, пробирался по дворцовому парку, видел истерзанные деревья и полуразрушенные снарядами и бомбами красные кирпичные дворцы. Он видел мертвые, затянутые тиной пруды, осиротевшие скульптурные группы фонтанов и ажурные беседки… Он видел ястребиные глаза Перепелкина, от которых никогда и ничто не ускользало.
По дорожкам парка разгуливали немцы. Они чувствовали себя здесь хозяевами, посвистывали в губные гармошки, беззаботно смеялись, громко разговаривали. За парком, переходящим в лес, был аэродром. Фашистские самолеты успевали отсюда за каких-нибудь пятнадцать- двадцать минут отбомбить Ленинград, вернуться назад, заправиться, снова вылететь на бомбежку…
Разведчики не смогли отползти от аэродрома в глубь леса. Укрыться было совершенно негде. А время исчислялось минутами. Опоздай наши самолеты на четверть часа, немцы поднялись бы в воздух, и налет на аэродром не дал бы никаких результатов.
Когда послышался гул приближающихся бомбардировщиков, разведчики включили рацию. Шифровать было некогда. От серебристых животов самолетов уже отрывались сигарообразные бомбы и со страшным воем неслись вниз. Если бы можно в этот миг влезть в землю!
Руки судорожно рвали жухлую траву, а земля оставалась твердой, как камень.
Аэродром горел. Рвались приготовленные для налета на город бомбы. Черный дым сумасшедше метался из стороны в сторону. Языки пламени лизали небо.
Кто-то из летчиков обронил бомбы на край аэродрома, в лес. Все было кончено…
Радист долго посылал в эфир позывные. Он все еще надеялся, ждал. В рубке собралось несколько человек. Люди прятали глаза…
КАТЕРА УНИЧТОЖИТЬ!
В районе Стрельны появились два немецких катера. Они прошли туда под покровом темной осенней ночи и укрылись за стрельнинской дамбой. В течение нескольких дней они ничем не обнаруживали себя, но тем не менее были замечены нашими наблюдательными пунктами.
Фашисты намеревались провести обстоятельную разведку береговых укреплений и высадить десант в Кронштадте, который, по их мнению, был главной помехой на пути к Ленинграду.
Командующий Балтийским флотом вице-адмирал Трибуц вызвал к себе командира отряда Прохватилова и приказал:
- Катера уничтожить!
Вернувшись из штаба, Батя собрал у себя в кабинете лейтенанта Кириллова, мичмана Никитина, нескольких опытных разведчиков и предложил им свой план операции: группе разведчиков намечалось проникнуть на дамбу и противотанковыми гранатами с привязанными к ним толовыми шашками вывести катера из строя. Были им намечены и люди - четырнадцать человек - на две шестивесельные шлюпки. Пятерых отобрали из нас, новичков: Ананьева, Борисова, Трапезова, Михайлова и меня.
Проведение операции назначили на канун Великого Октября.
Готовились тщательно. Подобрали наиболее подходящие по размеру легководолазные костюмы, чтобы можно было легко передвигаться и свободно владеть руками. За школой, на пустыре, - одетые в полное боевое снаряжение, несколько дней кряду тренировались в метании необычно тяжелых связок гранат. Рвались они страшно, раскатисто, долго сотрясая землю.
Подготовку шлюпок поручили старшине 1-й статьи Василию Трапезову - неразговорчивому смоленскому парню. Он придирчиво осматривал подносимые нами весла, примерял уключины, чтоб никакого скрипа, проверял надежность рулевых устройств. Нужно было также приладить воздушные бачки - если шлюпку прострелят или ее захлестнет водой, с бачками она не потонет. Делал Василий все на совесть, истово, с настоящей крестьянской тщательностью, - для себя.
Самый молодой из нас, Володя Борисов (ему не было еще и восемнадцати), сразу же нацепил на пояс охотничий нож и, как заправский разведчик, щеголял по коридорам, во дворе, у пирса, где готовились шлюпки. Нож мешал ему работать, но Володя ни за что не хотел с ним расставаться.
Севка Ананьев - бросал ли он гранату, тащил ли на плече весла, - всегда улыбался. Улыбка вообще была у него чем-то неотъемлемым.
Михайлов в минуты перекуров был неистощим на рассказы. Знал он множество невероятных историй из боевой жизни разведчиков и передавал их с такими подробностями, будто сам был участником. Его слушали, но далеко не всему верили.
Михайлова недолюбливали в отряде. Слишком уж форсист он был - щупленький, узколицый, а носил такие широченные брюки с клиньями, словно две женские юбки клеш, а самое главное, при всяком случае бахвалился тем, что жил в Ленинграде, и к нам, деревенским парням, относился с заметным пренебрежением.
Больше всех косился на него Иван Фролов. Когда Михайлов начинал хвастаться своими победами на «женском фронте», Иван подходил к Михайлову и, проведя пятерней от лба до подбородка, говорил:
- Заткнись ты, мозгляк.
Михайлов моргал маленькими, бегающими глазками и «затыкался».
И надо же было так случиться, что Михайлова определили в ударную группу к Ивану.
.. .Ночи стояли на редкость подходящие: на заливе в меру волнило, моросил мелкий дождик. В десяти шагах трудно было увидеть человека.
У пирса, где стояли наши шлюпки и катера, ждал моторист Беспалов.
Шли на катере через весь затемненный город. С набережных наплывали смутные силуэты зданий, зубчатые, плоские и овальные крыши которых виднелись на фоне ночного неба. Володя Борисов тихонько запел: «Прощай, любимый город…» Ему все тихонько подтянули, и в монотонный шум мотора вплелась задушевная матросская песня.
Немцы возобновили обстрел города. Снаряды летели через нас на Петроградскую сторону и там ухали. Ответил «Киров» резкими звенящими залпами главного калибра. Мы его узнали сразу: у него, как и у всякого корабля, был свой голос.
Вскоре город остался позади. По сторонам были лишь северная и южная дамбы - две параллельные каменистые гряды, уходящие далеко в залив. Они образуют так называемый морской канал, по которому входят в город корабли и торговые суда с большой осадкой. На самом конце южной дамбы у нас была база - землянка. Отсюда совершались все разведывательные операции на южное побережье, занятое немцами.
В землянке горел обычный фронтовой фитиль - хлопчатобумажная оплетка электрического кабеля, опущенная в консервную банку с подсоленным бензином. Нестроганый стол у стены справа, слева - двухъярусные нары и три скамейки.
Нам предстояло провести здесь остаток ночи, весь день и только следующей ночью отправиться в Стрельну, до которой что-то около четырех миль. Днем нужно было хорошенько понаблюдать в дальномер за поведением немцев, а потом каждому четко определить задачу: ведь никто еще из нас не знал, что именно он должен будет делать.