Рухну занимали немцы. Его нужно было взять. Решение этой задачи и возложили на отряд, дав в помощь два эскадренных миноносца, несколько тралыциков-стотонников для переброски разведчиков и батальона морской пехоты. Операцию для открытой радиосвязи между взаимодействующими частями и базой назвали «Шторм».
Задача отряда была нелегкой: первым выйти на остров, ухватиться за землю, а уж потом совместными действиями с морскими пехотинцами при поддержке артиллерии кораблей полностью овладеть островом и закрепиться на нем.
Командиром операции назначили не знакомого для нас человека - капитан-лейтенанта запаса, прибывшего с Черноморского флота. Он имел опыт - с группой разведчиков-черноморцев форсировал Керченский пролив. Был уже в годах, но худощав и сохранял молодецкую бодрость. Много шутил и всем нам сразу понравился.
Мы подолгу склонялись над картами, изучая все, что имело хоть малейшее отношение к острову. Глубины, позволявшие близко подойти кораблям, были только в южной части, где находился пирс; к северному берегу подходов с моря не было - вокруг простиралось мелководье.
Рухну напоминал остров Котлин, на котором расположен Кронштадт: был таким же равнинным с небольшим лесом, только не в западной, а в юго-восточной части. Никаких крепостных сооружений на нем не значилось, рыбацкая деревенька домов в двадцать - и все.
Что понастроили там немцы, никто не знал. Предполагали: строить на острове что-либо фундаментальное нужды у них большой не было. В Прибалтике они до последнего времени чувствовали себя прочно, а отступать их заставили слишком поспешно.
Словом, мы располагали немалыми шансами на то, что Рухну будет взят сравнительно легко, и из этих расчетов строили свои планы.
Первый вариант был такой - выйти на остров из-под воды в легководолазном снаряжении. Потом пришлось отказаться от этого: авиационная разведка установила вокруг острова ледяной покров шириною около километра. Чистым оставался только фарватер, которому немцы, очевидно, не давали замерзнуть, дробя лед катерами. Но выходить на остров с этой стороны было рискованно - гарнизону уйти некуда, и он будет обороняться до последнего.
- А мы перехитрим немцев,- предложил капитан-лейтенант.- Высадимся с северной стороны, по льду, предварительно обработав берег огнем эскадренных миноносцев: Немцы струсят! Нервишки у них теперь не те, что были в сорок первом. Надо только действовать решительнее. Благо, бежать немцам есть куда - в Курляндию. Катера наготове, фарфатер чистый…
Так и решили высаживаться белым днем, чтоб немцы обязательно видели нас. Расчет - на психику.
…Наступила осенняя ночь. Сначала эсминцы, а потом тральщики, отшвартовавшись от стенок и построившись в кильватерную колонну, вышли в море. Мы шли за эсминцами, замыкали строй стотонники с морской пехотой.
Дул встречный северо-западный ветер, рассевая по палубам дождь со снегом.
Залив еще накануне затянуло льдом, и эсминцы с трудом пробивали его. Они часто отрабатывали задний ход и, лишь набрав скорость, силою своей носовой брони прокладывали себе путь вперед. Идущие следом корабли стопорили машины и выжидали. Все это делалось в абсолютной темноте, без единого светового сигнала, но исключительно четко и уверенно.
Балтийское море замерзает только у берегов. Чем дальше мы уходили в море, тем тоньше становился лед и наконец Вообще исчез. Рассвет застал нас в колыхающемся бескрайнем водном пространстве - берегов нигде не было. Валил густой снег, палуба и надстройки побелели.
Если летом вода на Балтике сероватая, то глубокой осенью она словно тяжелеет, приобретая иссиня-черный оттенок. Даже в тихие дни море не бывает спокойным. Бегут и бегут темные густые валы. В декабре такие дни выпадают редко. Это месяц ледостава - самый неприятный для плавания, самый штормовой.
Наши «лапти» (так в шутку на флоте называют тральщики) то вдруг поднимало на гребень волны, держало наверху некоторое время, как бы испытывая суденышки на прочность, то вдруг стремительно бросало вниз. Щемило под ложечкой, словно перед выходом в плавание тебе дали рвотного, и кое-кто из ребят зачастил к борту «хвалиться харчами». На верхнюю палубу вылезли почти все: на свежем воздухе качка переносится легче. Только держись крепче, чтобы не смыло волною.
Легко себя чувствовали наш командир - капитан-лейтенант, мичман Никитин и три Михаила - Звенцов, Семенов и Удальцов. А вот Фокина и Спиридонова укачало совсем. Федя позеленел, ослаб и, не двигаясь, лежал на полу в матросском кубрике, уткнув голову в свою шапку-ушанку. Мы помогли ему выбраться на палубу, и он сразу ожил. Через несколько минут уже ругался:
- Вот прицепилась… А здесь ничего…
Когда на горизонте показалась полоска острова, он попросил меня:
- Принеси, Вань, автомат. Там на ремне написано. И гранаты…
Я спустился в кубрик. В куче автоматов лежал и его. На брезентовом ремне было жирно выведено химическим карандашом: «Федор Фокин».
Он достал носовой платок и начал им вытирать ствол, доже. Заглянул в затвор. Убедившись, что автомат в полном порядке, привычным движением кинул его за спину. Сидел Федор без шапки (ее пришлось выбросить за борт), ветер раздувал его густые непослушные волосы.
Остров увеличивался. Подернутая синеватым туманом полоска заметно раздавалась в ширину и как бы поднималась из воды. Рухну стал виден отчетливо. Окружающий его лед незаметно переходил в пологий заснеженный берег. В левой стороне виднелся лес, к нему справа жались домики. По крышам ветер стелил дымки - в деревне жили.
Эскадренные миноносцы сбавили ход и остановились вдали от острова. Они дали первый залп. На побережье взметнулись клубы снега, перемешанные с черными комьями земли. Взрывы заслонили остров. Наш тральщик подошел к ледяной кромке, и мы начали высадку.
Лед оказался очень тонким, и я неожиданно провалился и уронил под лед запасное питание к рации - анодные батареи. Искать их не имело смысла: батареи замолкли. Позднее мне крепко попало от Никитина -мы остались с одним лишь комплектом батарей, которые нес Михаил Удальцов, мой напарник по рации.
Эсминцы били по острову (не трогая деревни), а мы, проламывая лед то прикладами, то подпрыгнув и навалившись на него грудью,, продвигались вперед. Водолазные костюмы у всех порвались, и мы промокли насквозь, а до берега оставалось с полкилометра.
Автоматы покрылись толстым слоем льда и стрелять из них было нельзя - сковало затворы. Ни голыми руками, ни горячим дыханием оттаять их не удавалось. Лед на них нарастал на глазах. Если бы об этом знали немцы! Они перекрошили бы нас, как цыплят.
Но они этого не знали. Подпустили близко - метров на триста - и только тогда застрочили пулеметы. Сотнями искорок засверкал лед, но он и спас нас - пули рикошетили. А мы все шли вперед, больше подо льдом, высовывая лишь головы, чтобы набрать воздух.
Вдруг стрельба прекратилась. Что бы это могло значить? Хитрят, подпускают еще ближе на верный прицельный огонь?
Замолчали и эсминцы. Мы были слишком близко от берега, и они ненароком могли зацепить и нас. Стало настолько тихо, что все мы невольно замедлили свои шаги. Тело сжалось в тугой пружинный комок.
Но почему молчат немцы? Почему они так долго выжидают? Почему?..
Раздайся в этот миг хотя бы один выстрел, у некоторых из нас «пружинный комок» мог бы сработать не в ту сторону. Ведь иногда для человека достаточно одного укола швейной иголки, и он потеряет самообладание.
Упрямо, сцепив зубы, продвигались мы вперед. А немцы все еще молчали.
Сзади с тральщиков стали высаживаться пехотинцы. Булькала вода, слышались отрывистые команды, ругань, и это подхлестнуло нас. Рванулись на остров! Все было на виду: камни, кустики, бугорки…
Мы быстро переползли от камня к камню, пробираясь в глубь острова. Неожиданно на пригорок из-за крайнего дома деревни выхлестнула большая толпа. Прилипли к земле. Но что такое? Это совсем не военные, а гражданские люди, среди которых много ребятишек. С криками радости они бежали нам навстречу.