Как всегда, на новом месте не знаешь, куда себя деть. Выручили «старички», бывавшие здесь не один раз. Они уговорили командира отпустить всех нас к девчатам на зенитную батарею, которая располагалась рядом. Володя Борисов пошутил:

- Товарищ командир, пойдемте и вы с нами? Мы там танцы устроим.

Батя захохотал, сотрясаясь всем своим девятипудовым телом:

- Ну и Борисов! Нет, ты уж меня от танцев уволь. Мирно побеседовать - вот это мое дело. Кстати, скажите ихней командирше, пусть зайдет ко мне. Дело есть.

В землянке зенитчиков теснее, но чище - девушки живут. Спят на таких же двухъярусных нарах, прямо в шинелях и не снимая сапог. Раздеваться и одеваться некогда. Немецкие самолеты летят на Ленинград и днем и ночью, тревоги следуют одна за другой и каждый раз нужно бежать к орудиям открывать огонь.

Гостям здесь обрадовались. Ребят оказалось только двое, девчат - человек десять. Они быстро повскакали с нар и начались знакомства, пошли разговоры.

Танцевали под гитару, а перед уходом Коля Дибров, парень с цыганской кровинкой, раскинул игральные карты. Угадывал он мастерски: что нужно, то и предскажет. Все так и покатывались со смеху. Обиженным остался только Михайлов. Девушка, которая ему понравилась, не пошла его провожать. Он и засыпая все бурчал что-то сердитое себе под нос.

Бате надоело его слушать:

- Михайлов! Если из твоего разговора брань выкинуть, то в нем ведь ничего не останется.

Михайлов умолк. Все заснули.

Днем снова ходили на зенитную батарею: там был установлен дальномер. Глядели в него на немецкий берег по очереди. Хорошо просматривалась стерльнинская дамба. Длинной голой грядой она уходила от вражеского берега в глубь залива, чуть наискось справа налево, закрывая катера. В том месте, где она сливалась с берегом, стоял двухэтажный дом дачного типа с большим балконом над входом. В доме, очевидно, жили команды с катеров или находилась береговая охрана. Людей трудно было разглядеть, но на балконе что-то двигалось. Решили - часовой. Оторвавшись от дальномера, я повернулся к зенитному орудию и вздрогнул: на лафете стоял удивительно знакомый прибор. Это был один из тех угломеров, которые я вместе с другими слесарями собирал перед войной на московском заводе. Дрожали руки, когда я брал инструмент. В какой-то миг возникли в памяти новые Заводские корпуса, просторный и светлый универсальный цех, десятки знакомых лиц. Вот по пролету идет располневший невозмутимый мастер Светлов с заготовками штанг под мышкой. Вот стоит у верстака пожилой широколицый слесарь Петровский. Чуть левее - Карл Юрьевич Керро. Он чем-то болен, щеки у него ввалились, но не унывает. Напротив от него маленький, сухонький и необыкновенно подвижный Лучкин. Его назначили к нам в бригадиры, но он наотрез отказался: «Место мое здесь, за верстаком». Работал Лучкин исключительно точно. Нас, мальчишек сопливых, только что выпущенных из ФЗУ, так отчитывал за оплошности, что всегда делалось стыдно. И все-таки мы ершились против него - не твое, мол, дело, что тебе, больше всех надо…

Многое тогда не было понятно…

Я вертел в руках прибор и видел все его дефекты. На обоих основаниях глубокие царапины, явно заводские. В них может попасть грязь и тогда основание ляжет на лафет с перекосом, при наводке орудия угломер не даст точных показаний. А ведь, пользуясь им, зенитчики ночью будут стрелять по берегу, чтобы прикрыть наш отход.

Самым сложным в любой операции было высадиться в строго назначенном месте вражеского берега. Как ни старайтесь в совершенстве владеть компасом, все равно вы не попадете в темноте туда, куда наметили. Или волна, или ветер, или погрешности рулевого обязательно отклонят вас с курса. А это означало сплошь и рядом, что люди высаживались прямо против вражеских огневых точек и гибли.

На этот раз Батя пошел на большой риск. Еще засветло решено было отправить на дамбу Ананьева на нашей боевой шлюпочке из аэростатной ткани. Семь километров- часа три ходу. Так и рассчитали, что к дамбе он подойдет, когда стемнеет.

Сама по себе задача у Севки была несложной: высадиться на мысу и с наступлением темноты подавать карманным фонарем световые сигналы в сторону залива, которые должны служить для нас ориентиром. Но шел Ананьев на явную смерть. Немцы могли легко его обнаружить и расстрелять. Могли они пустить его на берег и там расправиться.

…На крутой гранит дамбы накатывались тяжелые волны. Были они серыми и непроницаемыми, как и небо в тот осенний пасмурный день. Низко над волнами, пронзительно крича, метались чайки. Ананьев держался стойко. Он лишь слегка побледнел и прощался как-то слишком поспешно, как всегда улыбаясь, только без прежней беззаботности.

Часа полтора мы наблюдали, как трепали его серебристую шлюпочку волны, потом она скрылась из глаз.

Собрались в землянке. Командир поставил перед каждым задачу. Группы мичмана Никитина и Василия Трапезова, каждая в составе четырех человек, должны взорвать катера. Третья группа - Ивана Фролова - блокировать дом на дамбе. Четвертая группа, в которую входили Николай Мухин, Саша Синчаков и я,- держать немцев, если они попытаются помочь своим с берега. Держать до тех пор, пока не будет закончена операция и шлюпки не отойдут от берега. Самим нам отходить вплавь. Преодолеть семь километров в водолазном костюме не так-то уж сложно. Дамба будет давать красные ракеты, а на рассвете выйдет нам навстречу катер.

Долго не наступала эта ночь. Уже заволокло туманом вражеский берег, и горизонт, как бы сужаясь, переместился на середину залива. Разлетелись чайки. А видимость на воде не уменьшалась. Стоило пригнуться, и хорошо можно было рассмотреть на волнах даже маленький предмет.

Однообразные сизые валы набегали издалека. Подул южный ветер, бег их усилился, на гребнях заиграли белые завитки бурунов. У подножья дамбы появилась пена, в ней что-то чавкало, надувалось и лопало. Брызнул, а потом разошелся дождь. Все перемешалось. Стремительно опустилась темнота.

Обе наши шлюпки буксировал катер. Где-то неподалеку от вражеского берега он нас оставил, и мы налегли на весла. Продолжал сыпать дождь, и темнота стояла вокруг кромешная. Шлюпки то подбрасывало, то опускало, иногда так сильно, что холодило под ложечкой.

Никаких сигналов с берега не поступало. Можно было подумать, что мы сбились с курса и идем не к берегу, а углубляемся в залив, в сторону Кронштадта. За рулем головной шлюпки сидел лейтенант Кириллов - командир операции. Он отвечал за правильность курса.

Нашей шлюпкой управлял Никитин. У него тоже был компас, и он постоянно следил за магнитной стрелкой. Очевидно, шли мы все-таки правильно.

А сигналов с берега все не было и не было. «Что же с Севкой? - мысленно спрашивали мы друг друга.- Неужели ему так и не удалось добраться до берега?»

И каждый из нас вспомнил его чистое с детским румянцем лицо, шапку белых кудрей, ясные голубые глаза.

У Севки не было близких приятелей и не было врагов. Ко всем он относился ровно, всегда искренне. Он много и весело смеялся, но не над людьми, а над смешными стечениями обстоятельств, и потому на него никогда не сердились.

Первым заметил сигнал Никитин, и мы, как по команде, обернулись: вдалеке то вспыхивал, то угасал огонек. Иногда волна закрывала его и тогда, как перышки, гнулись тяжелые морские весла; шлюпка стремительно вылетала на гребень, дробя носом воду.

Чем быстрее мы шли, тем яростнее сопротивлялись волны. Случалось, что самые мощные из них перекатывались через нас. Рулевому они хлестали в лицо. Никитин щурился, но упрямо поворачивал шлюпку на огонек.

Прямо на свет не пошли. Вдруг это не Ананьев, а подставленный вместо него немец? Обогнули мыс дамбы правее и врезались в отмель, усеянную камнями. Приглубый берег был с той стороны дамбы. Там стояли и катера.

Шлюпки развернули на ход и оставили в камнях. Кириллов послал меня «снять» Ананьева.

Трудно идти бесшумно в водолазном костюме по скользкому и неровному каменистому дну. К счастью, ветер дует с берега, моросит дождь и шлепают волны о камни. Какая она длинная, дамба! Уже валуны пропали, начались глубины, и приходится ползти по мощеному откосу самой дамбы, а конца все не видно. Волны подхлестывают под живот и, того гляди, стащат в воду. Но вот и мыс. За большим валуном сидит человек и сигналит. Это Ананьев. На нем такой же, как и на всех нас, водолазный костюм старого покроя с рожками на голове.