Немцы - человек тридцать, одетые в белые маскировочные халаты, вышли на лед двумя группами часов в десять. Их увидели в дальномер. Они и не думали заниматься проволочными заграждениями, а как бы клещами охватывали то место, где лежали разведчики. Все стало ясно. С Лисьего Носа по прибрежной черте дали несколько залпов, из тяжелых орудий. Взметнулись вверх снежные смерчи. Фашисты разбежались. А как ребята?

Часа через два немцы вновь вылезли на лед. Опять заговорили орудия. Моряки били с противоположного берега, вслепую, но исключительно точно. Фашисты на этот раз оставили на льду два трупа.

На дамбу приехал комиссар - капитан Маценко. Не выпуская изо рта трубки, окидывал он взглядом то одного, то другого разведчика, словно ища поддержки. Он чувствовал себя виноватым - где-то чего-то недосмотрел, где-то что-то недоделал. Подолгу не отходил от дальномера, пытаясь определить, под каким же из снежных валов находятся Спиридонов с Гупаловым. Может, ребята сообразят, в чем дело, и начнут отходить, пока на льду нет немцев. Тогда их надо будет прикрыть огнем батареи.

До наступления темноты немцы на льду не показывались. Но как только начало смеркаться, вновь появились. К счастью, их все-таки удалось обнаружить в дальномер. Снова полетели снаряды, поднимая вдоль вражеского берега снежные вихри. Фашисты опять отступили…

Темнота все скрыла. Комиссар собрал разведчиков в землянке.

- Пойдем на лед встречать. Одеться потеплее, взять побольше гранат.

Бывает же такая удивительная тишина зимой. От напряжения в ушах позванивает - ни одного звука: как в необъятной голой степи.

С дамбы дневальный посылает ракеты. Прочертят они красной дугой по звездному небу, вспыхнут одиноко и пропадут. Только еще темнее да звезднее сделается.

Часы показывали около двенадцати. Началась метель. Продолжать поиски было совершенно бесполезно. Решили вернуться на дамбу. За все это время никто не обронил ни одного лишнего слова.

…А Спиридонов с Гупаловым были уже в землянке, сидели у печки и грелись, целые и невредимые. Их сразу обступили и затормошили. Оказывается, с ними просто разминулись. Ночью на заливе это вполне возможно. Но радость была короткой, ее оборвал Спиридонов:

- А ведь мы его видели, товарищ комиссар. Он прошел недалеко от нас, левее. Еще я подумал, не он ли, подлюга? Из автомата хотел стегануть…

- И дал бы, - Маценко перекинул трубку из одного угла рта в другой и заходил от двери к столу.

- Дать? А вдруг это специально кого послали.

- Н-да,- комиссар опять перекинул трубку.

- Товарищ капитан, вы бы разделись,- предложил Костя Сванишвили.

- Ах, да, да…

Он снял полушубок, повесил его. Был Маценко полноват для своих тридцати пяти лет-блестящие пуговицы кителя на середине преодолевали заметное возвышение, а лицо от бессонных ночей было на редкость бледным, даже каким-то пепельным. Только глаза с лукавинкой оставались живыми.

- Ну что ж, давайте поужинаем да и спать. Утро вечера мудренее.

Никто еще за весь день ничего не ел, а за стол сели нехотя. И ели не всласть, медленно пережевывая пшенную кашу со свиной тушенкой, только иногда перебрасываясь словами: «Подвинь соль», «Хлеба дай»…

На уме у всех было одно: «Как он мог!» И в памяти вновь возникали факты: то Венька - его напарник, труп которого прибило волной к дамбе дня четыре спустя после того, как Николай возвратился из операции один, то ребята группы Пермитина - осенью они ходили за «языком» и почти все легли на вражеском берегу, потому что немцы их ждали и расстреляли в упор. Старший лейтенант Пермитин был исключительно смелым человеком. На берег он вышел первым, и немцы изрешетили его. В грудь ему попало девять пуль. Из двенадцати человек группы уцелели только двое - они и притащили мертвого командира.

Веньку хоронили всем отрядом. Пуля ударила ему в затылок, причем с очень близкого расстояния, но на это никто не обратил тогда внимания. Труп распух в воде - гроб пришлось сделать вдвое шире. На руках несли его до самого Смоленского кладбища. На могиле дали прощальный залп из автоматов. Стрелял и Николай…

Теперь было понятно, почему он так часто включал передатчик. Он держал связь не только с отрядом, но и с немцами. Передать им всегда было что. Люди подробно информировались о положении на фронте, знали о состоянии войсковых частей, о намеченных крупных боевых поисках, о всех массовых разведывательных операциях.

Все знали, что готовился прорыв блокады Ленинграда, примерно где и когда это будет осуществлено, потому что в намеченный район уже выехала большая группа разведчиков во главе с Батей.

Он отлично понимал, что означало для немцев получить сведения о готовящемся против них наступлении из уст очевидца. Фашисты, конечно, оценят. Поэтому так и торопился перебежать…

Что побудило Николая С. (подлинное его имя не помню) совершить эта тягчайшее преступление, никто не знал.

Примерно через полгода, уже летом, из агентурных данных стало известно, что он находится в Нарве, Его видели среди развалин русской части города, неподалеку от православной церкви, заросшего щетиной, безоружного, в том же темном, только уже изрядно потертом кителе без погон.

Очевидно, немцы взяли от него все, что их интересовало, и вышвырнули на улицу, как вышвыривают случайно забежавших в дом бродячих кошек.

В отряде о нем почти никогда не говорили, стыдясь одного его имени. Известие о том, что он жив и находится в Нарве, отозвалось в людях надсадной болью.

Все хорошо помнили эту русскую часть города - одноэтажные деревянные рабочие кварталы Кренгольмской мануфактуры. Наши отступающие части держали здесь некоторое время оборону. Немцы били из сотен орудий, пачками сыпали бомбы. А деревянные домики не рушились, не рассыпались, как рассыпаются от удара взрывной волны каменные здания, а продолжали стоять, пока до них не добирался огонь. Дома под конец выгорели, но остались крыши, сорванные целиком и разбросанные по земле. Немцы неистовствовали - сверху это были те же дома.

Красную кирпичную церковь они не тронули - она служила им ориентиром. С этой же целью сохранили ее и наши артиллеристы. Она так и возвышалась одна среди разбросанных крыш.

Буквально через несколько дней отряд облетела весть: предатель уничтожен. Его подстерегли и пристрелили там же, неподалеку от церкви, и бросили в подвал полуразрушенного дома.

Больше о нем никогда не вспоминали.

ЗА «ЯЗЫКОМ»

1

К эту морозную декабрьскую ночь в Ленинграде мало кто ложился спать. Отчаянно дребезжали оконные стекла. Затаив дыхание, люди прислушивались, как с юга и юго-востока накатывался на город тяжелый орудийный гул.

Заговорили корабли «Октябрьская революция», «Киров», «Максим Горький».

Вдали за городом, там, где проходила передовая, повисло дрожащее зарево. Оно разгоралось, занимая все большую часть неба.

Начался прорыв блокады…

Мы в эту ночь группой человек в пятнадцать с капитаном Маценко на полуторке ехали совсем в противоположном направлении на северо-запад - по Выборгскому шоссе, на форт «О». В школе за ужином слегка подогрелись спиртом. Натянули на себя чистое шерстяное белье, ватные штаны и фуфайки, надели валенки, овчинные чойболсановские полушубки и, как котята, разлеглись в кузове. Предстояла операция. Но какая, никто не спрашивал. Придет время - скажут.

Чем дальше отъезжали от города, тем отчетливее вырисовывалась картина нараставшего боя. Теперь было видно, как, выхватывая из темноты городские строения, беспрерывно сверкали ослепительные молнии. Тут же следовали сухие удары корабельных орудий и уже не зарево висело на юго-востоке, а вся южная сторона горела.

Ребята перебрасывались короткими фразами:

- Крепко поддают наши!

- Фаршмак делают.

Проехали Лисий Нос. Впереди был Сестрорецк. На дороге заметное оживление: подтягиваются к передовой полевые пушки, небольшими колоннами проходят солдаты со стволами минометов и плитами оснований на плечах. Регулировщики флажками направляют колонны по свежим, только что протоптанным в снегу дорогам вправо, в лес. Налево солдатам идти не за чем: в каких-то ста метрах от шоссе - безмолвный ледяной залив. Это стихия наша, флотская…