– Это Таки, а это Яни, – сказал Ставродакис, показывая на давильщиков.

Голова Таки едва виднелась над краем чана, тогда как у Яни были видны еще и плечи.

– Таки давит виноград с прошлой ночи, – сказал Ставродакис, с беспокойством поглядывая на маму и Марго, – так что боюсь, он немного опьянел.

И впрямь даже там, где мы стояли, явственно ощущались пьянящие пары, исходившие от давленого винограда, а уж в теплой глубине чана их концентрация была, вероятно, втрое выше. Снизу из чана неочищенное молодое вино сочилось в лохань, где оно парило с клочьями пены на поверхности, розовыми, как цветок миндаля. Отсюда его сифонами разливали по бочкам.

– Вы видите конец сбора, – объяснял Ставродакис. – Это остатки красного винограда. Он растет в небольшом винограднике высоко в горах и дает, осмелюсь полагать, одно из лучших вин Корфу.

Таки на мгновение перестал танцевать джигу на винограде, перекинул руки через край чана и повис на нем, словно пьяная ласточка-на гнезде; его руки были по локоть окрашены вином и сплошь покрыты коркой из виноградной кожуры и косточек.

– Мне пора выходить, – заплетающимся языком сказал он, – не то я буду мертвецки пьян.

– Да, да, через минуту, мой Таки, – сказал Ставродакис, беспокойно оглядываясь вокруг. – Через минуту придет Костос и сменит тебя.

– Должен же человек справить малую нужду, – удрученно объяснил Таки. – Человек не может работать, не справив малую нужду.

Старик, сидевший на бочке, положил свою скрипку и, вероятно в виде компенсации, протянул Таки большой ломоть простого хлеба, на который тот накинулся с волчьей жадностью.

Тем временем Теодор читал Свену сугубо научную лекцию по виноградарству, указывая тростью на давильщиков и на бочки, словно на музейные экспонаты.

– Кто это утонул в бочке мальвазия? – спросил Макс у Ларри.

– Один из более или менее благоразумных героев Шекспира, – ответил Ларри.

– Помнится, однажды я повел Леди по одному из самых больших погребов во Франции, – обращаясь к Дональду, сказал Кралевский. – На полпути я ощутил какое-то беспокойство. У меня было предчувствие беды, и я вывел Леди из погреба. Представьте, в этот момент четырнадцать бочонков вина взорвались с грохотом, как из пушек...

– Здесь, как вы видите, мы давим виноград, – сказал Ставродакис. – А теперь, если вы соизволите пойти за мной, я покажу вам, где хранится вино.

Он провел нас по сводчатому проходу в другую сумрачную часть погреба. Здесь ряд за рядом лежали на боку бочки и царил невероятный шум. Сначала я подумал, что он исходит снаружи, но потом понял, что от бочек. Вино бродило в их бурых утробах, и бочки урчали, пищали и ворчали друг на друга, совсем как рассерженная толпа людей. В этом было что-то завораживающее и вместе с тем чуточку устрашающее. Казалось, в каждой бочке заключен страшный демон, изрыгающий непонятные ругательства.

– Крестьяне утверждают, – с каким-то мрачным наслаждением заметил Теодор, слегка постукивая тростью по одной из бочек, – крестьяне утверждают, что такие звуки издает утопающий.

– Мальвазий! – возбужденно воскликнул Макс. – Бочки и бочки мальвазий! Ларри, мы утоплимся вместе.

– Утопимся, – поправил Дональд.

– Все это в высшей степени интересно, – лицемерно сказала Ставродакису мама, – но если вы не возражаете, мы с Марго, пожалуй, вернемся на пляж и позаботимся о завтраке.

– Интересно, какую силу вино порождает там внутри, – произнес Лесли, задумчиво оглядывая бочки. – Я хочу сказать, если оно порождает силу, достаточную для того, чтобы вытолкнуть затычку, с какой мощностью оно это делает?

– С весьма значительной, – отозвался Теодор. – Помнится, я однажды видел, как человека тяжело покалечило затычкой, вылетевшей из бочки. – И словно для того, чтобы продемонстрировать это, он с силой ударил тростью по бочке, так что все мы подпрыгнули.

– Да, конечно, если вы не возражаете, – нервно сказала мама, – мы с Марго, пожалуй, пойдем.

– Но все остальные, все остальные поднимутся наверх и отведают вина? – взмолился Ставродакис.

– Ну, разумеется, – сказал Ларри таким тоном, словно оказывал ему услугу.

– Мальвазий! – сказал Макс, в экстазе закатывая глаза. – Мы отведайт мальвазий!

Мама и Марго ушли на пляж, чтобы помочь Спиро собрать завтрак, а Ставродакис, суетясь, торопливо повел нас обратно на веранду и так накачивал вином, что к тому времени, когда пора было отправляться на пляж, мы размякли, разгорячились и раскраснелись.

– Мне снилось, – распевал Макс, пока мы шли через оливковые рощи, захватив с собой к завтраку обрадованного Ставродакиса, – мне снилось, что я живу в мраморных залах, а все корабли и лужайки бок о бок со мной.

– Он нарочно дразнит меня, – пожаловался Дональд Теодору. – Он отлично знает эту песню.

Под деревьями на берегу моря были разложены три костра из древесных углей. Они пышали жаром, вздрагивали и чуть дымили, а над ними трещало и шипело самое разнообразное съестное. Марго расстелила в тени большую скатерть и раскладывала на ней столовые приборы, расставляла стаканы и фальшиво напевала про себя, меж тем как мама и Спиро, присев, словно ведьмы, над кострами, умащали шипящую коричневую тушку козленка маслом и чесноком и орошали лимонным соком большую рыбину, кожа которой лопалась пузырьками и соблазнительно завивалась.

Растянувшись во весь рост вокруг яркой скатерти, на которой светились стаканы с вином, мы неторопливо поглощали завтрак. Козлятина была жирная и сочная, вся пронизанная пряными травами, а куски рыбы таяли во рту, как снежинки. Разговор тянулся медленно, то разгораясь, то снова лениво опадая, как дым костров.

– Вы должны быть влюблены в камень, – торжественно изрек Свен. – Вы видите десятки камней. Вы говорите: «Тьфу! Это не для меня». Но вот перед вами камень, изящный и элегантный, и вы влюбляетесь в него. Он как женщина. Но потом следует женитьба, и это может быть ужасно. Вы боретесь с ним и обнаруживаете, что камень твердый. Вы впадаете в отчаяние, и вдруг он, как воск, тает в ваших руках, и вы создаете форму.

– Помнится, – сказал Теодор, – Берленкур – вы знаете, это тот французский художник, что живет в Палеокастрице, – пригласил меня взглянуть на его работы. Он сказал... э-э... понимаете ли, совершенно недвусмысленно: «Приходите взглянуть на мои картины». Я пришел к нему как-то днем, и он встретил меня чрезвычайно радушно. Он напоил меня... э-э... понимаете ли, чаем с маленькими пирожными, и затем я сказал, что хотел бы взглянуть на его картины, и он указал на большое полотно, стоящее на... м-м... как называется эта штука, которой пользуются художники? Ах да, мольберт. Право, это была вполне приличная картина. На ней был изображен залив у Палеокастрицы и монастырь, но, когда я выразил свое восхищение ею и огляделся, чтобы взглянуть на другие его работы, я не обнаружил ни одной. Тогда я... э-э... спросил его, где же остальные его картины, и он указал на мольберт и сказал... э-э... что они «там, под этой». Мне подумалось, что у него просто не было денег, чтобы покупать полотно, и поэтому он писал одну картину на другой.

– Страдание – удел великих художников, – мрачно заметил Свен.

– Когда настанет зима, я возьму вас с собой на болота Бутринто, – с воодушевлением сказал Лесли. – Там пропасть уток и чудовищно огромные дикие кабаны на холмах.

– Утки я любю, но вот дикие кабан, пожалуй, чуточку велик для меня, – сказал Макс с убежденностью человека, знающего пределы своих возможностей.

– Не думаю, чтобы от Макса была особая польза, – сказал Дональд. – В критический момент он, вероятно, попросту смоется. Ведь он иностранец.

– А уж потом, – сказала мама, обращаясь к Кралевскому, – вы кладете лавровый лист и щавель до того, как суп закипит.

– Вот я и говорю ему, мисс Марго, плевать мне на то, говорю я, что он французский посол, все равно он ублюдок.

– Тогда на краю болот – правда, идти тяжеловато, потому что почва вязкая, – можно добыть вальдшнепа и бекаса.