К моему восхищению, Павло узнал меня и шаркающей походкой вышел к нам, издавая тихое ворчание, затем встал передо мной на дыбы. Кралевский отступил назад, несколько поспешно на мой взгляд, если вспомнить его богатый цирковой опыт, и крепче сжал в руке трость.

– Будь осторожен, мой мальчик, – сказал он.

Я угостил Павло нугой, и когда наконец он с чавканьем оторвал последний кусок липкой сласти от зубов и проглотил его, он удовлетворенно вздохнул, лег и положил голову между лап.

– Хотите посмотреть Голову? – спросил цыган. Он сделал жест в сторону задней стены сарая. Там стоял простой стол из сосновых досок, а на нем квадратный ящик, обтянутый тканью.

– Постойте, – сказал цыган, – я зажгу свечи.

На верху ящика, прилепленные талым воском, стояли штук двенадцать больших свечей, и он зажег их, так что язычки пламени, вспыхивая и пригасая, разгорелись трепетными огоньками, от которых плясали тени в сарае. Затем он подошел к столу и постучал по нему своей палкой с крючком.

– Голова, ты готова? – спросил он,

Я ждал с чувством страха, легким покалыванием пробегавшим по спине. И вот из глубины матерчатого ящика послышался звонкий высокий голос:

– Да, я готова.

Цыган откинул ткань с одной стороны ящика, и я увидел, что ящик сделан из тонких планок, к которым была свободно прикреплена тонкая ткань. Объемом ящик был около трех квадратных футов. В центре его находился маленький пьедестал с плоским верхом, и на нем жуткая в мигающем свете свечей голова мальчика лет семи.

– Клянусь Богом! – в восхищении сказал Кралевский. – Вот это да!

Больше всего меня поразило то, что голова была живая. Это была голова маленького цыганского мальчика, довольно грубо загримированная черным салом под негритенка. Она пристально смотрела на нас и моргала глазами.

– Ты готова отвечать на вопросы? – спросил цыган, с явным удовлетворением глядя на зачарованного Кралевского. Голова облизнула губы и сказала:

– Да, я готова.

– Сколько тебе лет? – спросил цыган.

– За тысячу, – ответила Голова.

– Откуда ты родом?

– Я родом из Африки, меня зовут Нго.

Цыган продолжал монотонно задавать вопросы, и Голова отвечала на них, но меня интересовало не это, а то, как делается трюк. Когда цыган впервые упомянул о Голове, я решил, что она либо вырезана из дерева, либо вылеплена из гипса и говорит за нее чревовещатель, но тут передо мной была живая голова, водруженная на маленький деревянный пьедестал окружностью всего со свечу. Я не сомневался, что Голова живая, ибо ее глаза блуждали из стороны в сторону, когда она машинально отвечала на вопросы, а один раз, когда Павло поднялся и встряхнулся, на ее лице отразился страх.

– Вот видите, – гордо сказал цыган, покончив с вопросами. – Что я вам говорил? Это самая замечательная вещь на свете.

Я спросил, можно ли мне ознакомиться с его устройством поближе. Мне вдруг вспомнилось, что Теодор рассказывал о подобного рода иллюзии, достигаемой с помощью зеркал. И хотя я не видел места, где было бы возможно спрятать тело, принадлежащее голове, меня так и подмывало осмотреть стол и ящик.

– Ну конечно, – к моему удивлению, ответил цыган. – Вот, возьми палку. Прошу только об одном: не трогай саму Голову.

Я осторожно, с помощью палки прощупал пространство вокруг пьедестала, пытаясь обнаружить спрятанные зеркала или проволоку, и Голова наблюдала за мной, в ее черных глазах светилась легкая насмешка. Бока ящика несомненно были сделаны только из ткани, а дном служила поверхность стола, на котором он стоял. Я обошел ящик вокруг, но ничего не обнаружил. Я даже залез под стол, но и там ничего не было, и уж во всяком случае места, где можно было бы спрятать тело. Я был совершенно озадачен.

– Ага, – торжествующе сказал цыган. – Ты не ожидал ничего подобного, не так ли? Ты думал, у меня там спрятан мальчишка, не так ли?

Я покорно согласился с ним и попросил рассказать, как это все устроено.

– О нет. Этого я не могу сказать, – ответил цыган. – Это волшебство. Если я скажу, Голова исчезнет в клубе дыма.

Я еще раз осмотрел ящик и стол, но, даже поднеся свечу поближе к предмету своих исследований, не мог разгадать, как это все делается.

– Ладно, – сказал цыган. – Хватит с нас Головы. Поди-ка потанцуй с Павло.

Он продел крюк в кольцо на наморднике медведя, и Павло встал на задние лапы. Цыган вручил мне палку, затем достал маленькую деревянную флейту и заиграл, и мы с Павло торжественно прошествовали в танце.

– Превосходно, ей-Богу, превосходно! – воскликнул Кралевский, восторженно хлопая в ладоши.

Я спросил, не желает ли он потанцевать с Павло, ведь у него такой богатый цирковой опыт.

– Как тебе сказать, – ответил Кралевский. – Вряд ли это разумно. Видишь ли, это животное меня не знает.

– О, он будет вести себя спокойно, – сказал цыган. – Он со всеми ведет себя как ручной.

– Ну что ж, – нехотя сказал Кралевский. – Если вы так уверены. Если вы настаиваете.

Он осторожно взял у меня палку с крючком и стал перед Павло с чрезвычайно опасливым выражением на лице.

– А теперь, – сказал цыган, – танцуйте.

И он заиграл на флейте веселую мелодичную песенку.

Я стоял зачарованный этим зрелищем. В желтом мигающем свете свечей маленькая сгорбленная фигурка Кралевского и косматая громада медведя отбрасывали тени на стену, кружились и кружились в пируэтах, а Голова, посмеиваясь, наблюдала за ними со своего пьедестала.

Глава одиннадцатая СЕРДИТЫЕ БОЧКИ

В конце лета пришла пора убирать виноград. В течение всего года виноградники воспринимаются лишь как часть пейзажа, и только с наступлением поры уборки винограда вспоминается последовательность событий, приведших к ней: виноградники зимой, когда лозы кажутся мертвыми, словно прибитые к берегу хворостины, рядами воткнутые в землю; весенний день, когда впервые замечаешь зеленое сияние на каждой лозе, одевшейся в нежные, как бы отделанные рюшем листочки. Но вот листья становятся большими и висят на лозах, как зеленые руки, греющиеся на солнце. Затем появляются виноградины – крошечные узелки на ветвистом стебле; постепенно они растут и набухают на солнечном свету, пока не принимают вид яшмовых яиц какого-то диковинного морского чудовища. Вслед за этим наступает пора опрыскивания. Известь и медный купорос доставляют на виноградники в больших бочках, установленных на маленьких деревянных тележках, запряженных многотерпеливыми ослами. Опрыскиватели являются в специальных костюмах, в которых они выглядят настоящими инопланетянами: защитные очки и маски, на спине большая канистра, от нее отходит гибкий, как слоновый хобот, резиновый шланг, по которому течет распрыскиваемая жидкость синее неба и моря. Кажется, будто в ней сконцентрировалась синева всего синего в мире. Канистры наполняются, и опрыскиватели движутся по отделанным рюшем виноградникам, покрывая каждый листочек, окутывая каждую гроздь зеленого винограда нежной паутиной ярко-синего цвета. Под этим защитным синим покрывалом гроздья набухают и созревают, и наконец в самые жаркие дни лета они готовы к тому, чтобы их собрали и избавили от обременяющего их сока.

Сбор винограда настолько важное событие, что он, естественно, стал порой хождения по гостям, порой пикников и празднеств, порой, когда наливаешь стакан прошлогоднего вина и, размышляя, неторопливо потягиваешь его.

Нас пригласил присутствовать при винной жатве господин Ставродакис, крохотный, весь в добрых морщинах человечек с лицом как у полумертвой от голода черепахи. Он владел виллой и несколькими большими виноградниками в северной части острова. Этот человек жил ради вина, считал, что важнее вина нет ничего на свете, поэтому его приглашение было обставлено со всей торжественностью, подобающей такому случаю, и принято с равной торжественностью нашей семьей. В своем приглашении, написанном четким каллиграфическим почерком и разукрашенном росчерками и завитушками, отчего оно выглядело как кованый железный узор, говорилось: «Прошу Вас, выберите по своему вкусу друзей, которые, по Вашему мнению, могут получить от этого удовольствие».