– У вас все руки расцарапаны. Вы, вообще, помните, как сюда попали? – не дождавшись ответа, врач продолжил. – У вас случился припадок прямо на работе сестры.

Матвей скривился.

– Я помню, – набитый ватой опухший язык порождает шипящие звуки. Если маленькая ранка способна принести такой дискомфорт, то на что тогда способны все те раны, полученные от Ипсилона и паразитов?

– Ну, и?..

Мужчина отвернулся, посмотрел на потолок.

Уж лучше бы на улице шел унылый дождь с редкими холодными каплями, натекая серостью на подоконнике. Лучше бы ветер завывал в оконных щелях, гулял в коридоре. Отрада природы болезненно контрастировала с угнетенностью души. Матвею нужна была сырость и плесень, черви и пауки.

Он вспомнил зарисованный портрет Федора Александровича с тягучими потеками краски – то отчаянье породило детище, а это – впрессовывало в матрац.

– Доктор, вы верите в бога?

Станислав Егорович хмыкнул и положил ногу на ногу.

На вид ему было уже далеко за тридцать. Лицо гладко выбрито, а под глазами серые синяки. Чуть раскосые глаза и острый нос делали его похожим на лисицу.

От него пахло мужским одеколоном, который перебивал непонятный палатный запах в те моменты, когда врач двигался.

– Я думаю, что люди сами придумывают себе богов.

– Это, как?

– Когда не от кого больше ждать помощи, а она нужна.

– Вам, наверное, часто приходится так разговаривать с кем-то, – сглотнул Матвей.

– Давай на чистоту, сюда много кого привозят. Не думай, что ты самый-самый псих здесь, ладно?

Матвея замечание, почему-то, задело.

– А вы можете поговорить со мной так, будто я самый-самый большой псих, которого вам только приходилось встречать?

Станислав Егорович снисходительно, но в тоже время как-то бравурно улыбнулся.

– Не будь дураком. Ты просто парень, который запутался. Я встречал таких – подростки с порезанными руками, девушки, наглотавшиеся таблеток, они либо просили помощи, либо всячески от нее отмахивались. Но все до единого хотели поговорить. Мысли в голове путают, ты сам уже не в состоянии с ними справится. Кажется, они как будто против тебя, и ты одушевляешь их, превращаешь в монстра – он сидит на груди, не дает вздохнуть. Я готов помочь.

Матвей приподнялся и вытащил руки из-под одеяла, взглянул на них.

Ранки аккуратно заклеены пластырем, о них даже можно забыть до того момента, пока не полезут щупальца.

Врачу невдомек как он близко подошел к разгадке – эти чудовища действительно существуют, но они – не плод человеческих мыслей. Невозможно, чтобы в человеке существовала подобная тайна.

– Я хотел поговорить честно с самого начала, – взвился он. – С того дня в церкви и потом в метро, пока ехал с ними. Даже, когда появились язвы. Черт, хоть бы кто остановил меня на улице, я бы все рассказал. Но теперь мне уже не надо. Вы не поймете. Я знаю это, потому что сам был таким. Да и как во все это можно поверить, когда каждый день живешь рядом с обычными людьми? О древности давным-давно забыли, она осталась в книжках по истории и в полуразрушенных храмах. Нет, я же столкнулся с истинной древностью, без прикрас. Без благородных рыцарей, богатых дворцов, театров. Я говорю не о времени, древность – это, как я понял, состояние.

– Я вытаскивал тех, кто был уже одной ногой в могиле. Ты думаешь, я не пойму?

– Я не хочу это проверять. Вы сказали, что богов придумали люди, а я – сторонник другой версии. Версии более жестокой.

– Версии более жестокой? Ты, что же, верующий?

– Да.

– Хорошо, – кивнул врач. Каждое его движение было небрежно и наполнено собственной уверенностью. – А вот я – нет. Я по природе своей любитель докапываться до самого дна, до сути. Религия в этом плане мне многое обещает, но мало дает.

– Делало ли вас это счастливее? – как-то странно спросил Матвей.

– Что?

– Поиск самой сути.

– Счастливее? Нет. Не к счастью надо стремиться, а к правде. Человек, вот, всегда к счастью шел и к облегчению. Стал ли счастливее? А потом это счастье обмельчало, и его стали крутить по телику – проголосуйте за того-то, купите то, и будет вам счастье. Счастье стали воспринимать, как высшую цель, как Идею, ради нее создавали государства, строили города и воевали. «За облегчение!» – было выгравировано у армии на щитах, – выдохнул Станислав Егорович. – Счастье, как потолок – где-то над темечком, и потому голова кружится, да шея затекает. А правда – это фундамент под ногами, крути голову куда хочешь, вон он, родимый, крепко стоит, и ты стоишь.

Врач замолчал. Он исподлобья глянул на Матвея, ожидая контраргументов, но, недожавшись, поднялся, медленно одернул халат и прошел к выходу из палаты.

– Я совсем забыл сказать, – уже в дверном проеме произнес. – К тебе пришла бабушка.

– Бабушка? – удивился Матвей.

Станислав Егорович поманил кого-то рукой.

Потеснившись с врачом, в палату зашла старуха.

– Вы ее видите? – тихо спросил Матвей.

Врач, чуть помедлив, кивнул и вышел в коридор.

– Тебе понравился мой подарок, дорогой? – подойдя к стулу, спросила старуха. Она указала на вазу у кровати. – Это ветки черной ольхи, их трудно было достать.

Матвей не отрывал взгляда от гостьи.

– …И ветвистыми деревьями стали, и все же листья их бледны, и как бы сознают, как они упали… – тихонько пропела старуха, ухмыльнувшись.

– Почему… почему он вас видит? – наконец выговорил он.

– Ох, – старушка присела на стул и деловито положила ногу на ногу, – он просто смотрел.

– Понятно, – спокойно выдохнул Матвей, опускаясь на кровать.

Палату осветили солнечные лучи. Матвей задумался, сколько же времени он провел в больнице? Неужели не прошло и дня? Неужели сегодня утром он выбрасывал картины из окна?

– Ты знаешь, как мало у нас с тобой осталось времени? Матвей, в этот раз я просто не могу позволить тебе устраивать сцены. Ты должен все хорошенько осмыслить.

– О чем вы?

Он потихоньку запревал под одеялом, не решаясь раскрыть тело. Кто знает, как отреагирует старуха – спровоцирует развитие щупалец? Но если верить ей – она и была тем паразитом, из-за которого все началось.

Правда или ложь?

– Ты спросил у того доктора про бога, отчего вдруг такие мысли?

– Просто… мне показалось, что все это связано. И древность идет от бога.

– Древность? Религия, значит, для тебя древность?

– Нет, древность – это такое странное состояние… Не знаю почему, но когда происходит все это… – Матвей обвел взглядом комнату. – Мне кажется, будто бы меня вырвали из книги по истории, где первобытные люди собирают фрукты или палки. Или нечто подобное… Я не знаю, как объяснить.

– Пугает ли тебя религия, дорогой? Я знаю ответ – да. Религия всегда была связано со смертью и страданием. Тебе, человеку нового времени, непонятно, как древность могла сохраниться?

Матвей согласился.

Старуха повернулась к окну, ловя на своем морщинистом лице солнечные лучи.

Их уединение почти ничто не нарушало, если не принимать во внимание внутреннего окна, в которое иногда заглядывал Станислав Егорович. Глаза неясного – то ли зеленого, то ли голубого? – цвета, скользили от одной фигуре к другой, после чего удовлетворительно прятались.

– Дело в том, что умирая, человек вновь перерождается на Земле. Этакий бесконечный круг, – начала старуха. – Вроде бы все меняется: пол, внешность, национальность, но результат всегда один. И потому сознание – хоть и терпит изменения – остается прежним. В этом мире всегда будет место древности, дорогой. Все повторяется с промежутком в тысячу или несколько тысяч лет. Мир цикличен.

– А я-то тут причем?

– Матвей, – устало отмахнулась старуха. – Если все это происходит с тобой, значит, ты – причем. От тебя и не требуется понимания. Делай то, что делается. Однако есть такие вещи, которые сами собой не повторяются, им приходится помогать. Подобное я видела у колдуна, просящего за свою магию плату. За богатство – череп девственницы и соль; за любовь – розы и новорожденного ребенка; за убийство – бычий рог, кровь обидчика и золото.