Матвей рассмеялся.

Стоило только взглянуть вниз через пролеты, чтобы увидеть приближающуюся волну.

Бурление жадно поглощало этаж за этажом, пасть сладко раззевалась от предвкушения человеческого тела и разума.

Она – часть желанного безумия.

Недра ее полны тайн, но их легко увидеть, стоит только воде успокоиться. В этом она была схожа с человеком – даже самые сокрытые секреты людей всплывают при шторме. И чем сильнее шторм, тем больше мерзости найдете вы на поверхности.

– Хватит, – раздражено топает ногой в старомодной туфле старуха. – Ты больше не можешь быть тем, кем ты был все это время. Ты больше не можешь говорить так, как ты говорил все это время. Не ври. Думаешь, сможешь убежать от паразитов, просто перестав воспринимать их всерьез?

– Да! – плюясь кровавой слюной, бешено кричит Матвей. – Потому что их нет! И вас – нет!

Он запутался, словно наигравшаяся с клубком ниток кошка, но его можно понять – разве найдется кто-то, кто, обнаружив хотя бы призрачную возможность спасения, не попытался бы связать его конец со своим концом?

– Чего ты хочешь?

– Я хочу быть тем, кем я был раньше.

– Но никто не может вновь стать тем, кем он был раньше, понимаешь? Скажи, где ты впервые почувствовал паразита? – приказала старуха, остановившись на ступеньке ниже. – Отвечай.

– Нигде, этого не было, потому…

– Отвечай!

Матвей тряхнул головой.

– В церкви… – сквозь зубы произнес.

– Ну?

– В церкви, после исповеди.

– Где он был?

Ее голос утонул в грохоте воды.

– Во мне.

– Если бы ты не бежал – я бы рассказала, но теперь все. Ты мне надоел, сам разбирайся! Я знаю о тебе все, с самого первого момента. Я всегда была рядом с тобой, потому что я и есть твой паразит. Ты меня создал.

Вода накрывает мужчину. Пузырьки воздуха вырвались из разинутого рта, поднимаясь выше – на шестой, седьмой, восьмой этаж, пока не достигнут крыши, чтобы сорваться с высоты и разбиться о землю.

– Что? – одними губами спросил Матвей, заполняя легкие холодной водой.

Волосы старухи поднялись вверх жидким ореолом. Края ее костюмчика затрепетали, как крылья бабочки. Природа наделила этих существ прекрасными крыльями, но лишила времени, тогда как их собраться по классу – менее приглядные цикады – могут жить годами в личиночной стадии. На цикаду и была похожа старуха – с широко расставленными большими глазами, тонкими руками, полным отсутствием шеи.

Но в воде насекомые умирают, а старуха – нет. Он даже засомневался на мгновение, что ее вообще можно убить.

– Этого не может быть! – крикнул Матвей, и крик его, почему-то, прошел сквозь воду. – Этого не может быть! Нет! Неправда! Вы – монстры! Я не создавал монстров!

Стеклянные двери с шумом распахиваются, пропуская озадаченных сотрудников. Они настороженно смотрят на Матвея, дышат сквозь воду.

– Воздуха! – хватаясь за горло, просит он. – Мне нужно воздуха! Эти твари здесь! Они пробрались! Вам нужно найти их угол! Их место!

– У него припадок? – скривился один из работников в полосатой рубашке.

– Почему вы не видите! Это паразит! Бегите, спасайтесь!

Двое крепких мужчин подходят к Матвею так, словно нет никакой воды.

Матвей попытался отплыть от них, но руки и ноги не слушались – он лишь беспомощно размахивал ими по сторонам.

Работники офиса схватили его за плечи, обездвиживая.

– Паразит! Смотрите! Паразит! Она сказала, что я ее создал, но это ложь! Я монстров… монстров не умею создавать. Вы видите? Почему вы не видите?

Старуха стояла и улыбалась.

– Потому, что они не смотрят, – тихо произнесла она.

– Держи его, Вить.

– Паразит! Не-е-е-т!.. – не своим голосом кричал Матвей. – Они здесь! Эта тварь стоит прямо перед вами, оглянитесь же! Это паразит!

На шум сбегалось все больше людей. Некоторые из женщин прикладывали руки ко рту и мельком, так, чтобы самим себя не поймать, поглядывали туда, куда указывал Матвей. Мужчины качали головой и ругались, раздавая советы направо и налево, непонятно, кому конкретно.

Постепенно их голоса слились в один непонятный неритмичный звук, отличавшийся от гармонии похрюкивания паразитов, и который Матвей нашел отвратительно неестественным. Он больно втекал в уши мужчины, надавливая – как до этого в метро его же собственные пальцы – на барабанные перепонки.

– Помогите! Паразиты! Они пожрут нас всех! Они уже жрут нас всех! Помогите!

Перед глазами все расплывалось.

Матвей не понимал, как люди могут спокойно стоят в воде, прижимать его к полу, вдавливая щеку в холодную плитку. Он дернул рукой, чтобы освободиться, впиться пальцами в оголенный мозг, а на него еще сильнее навалились, выламывая плечо.

Эта вода не топила – она разъедала.

– Звоните в скорую!

– Уже едет!

– Почему!? Почему не видите? – зарыдал Матвей, давясь слезами. – А у меня осталось так мало времени…

Старуха стояла. Мимо проходили люди, задевая плечами, но ни один мускул не дрогнул ни на ее теле, ни на лице. Она стояла, и молчание многозначительным упреком въедалось в глаза Матвея.

Он видел, потому что смотрел.

– Разве… – слова застряли в горле, и мужчина закашлялся. – Разве есть здесь место древности? Или паразитам нужны только люди? Или древность в людях? Они едят ее на завтрак…

Какой-то здоровяк сел на грудную клетку сверху, выдавливая из легких – как из пакета – воздух.

Матвей разинул рот, захрипел.

Его пытались размазать о пол, соединить с плиткой, наивно полагая, что так неуместную для их привычного мира манию можно будет скрыть.

На лестнице толпилась куча народа из других отделов, кричащих нечто настолько невообразимое, что Матвею и не снилось.

– Алена, это твой?

– Господи! – закричала девушка. – Матвей!

Он попытался как-то выгнуться, чтобы она увидела его глаза. Почему-то казалось, будто так Алена наконец-то сможет понять, только так, но здоровяк сверху крепко сдерживал ногами – твердыми, стальными.

– Матвей! – Алена проталкивалась сквозь толпу.

В глазах брата она была одним из многих расплывчатых пятен, мельтешащих туда-сюда. Только один образ оставался ясным и четким, но на него мужчине меньше всего хотелось смотреть.

– Нет! – во всю глотку закричал. – Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! Нет! – Матвей зажмурил глаза, до боли сомкнул веки.

Слишком много всего.

Его мозг плавится. Еще чуть-чуть, и он потечет из ушей серой студенистой массой.

«Ты меня создал…».

– Дура, отойди, не трогай его.

– Нет! Нет! Нет!

Звуки растянулись, время замедлилось.

Каждая клеточка его тела стала ощущать странную заторможенность, будто все продолжали двигаться вперед, а он – пятился назад. Самое беззащитное движение.

– Пропустите!

– Нет! Нет! Нет! Нет!

– Господи!

– Что с ним делать-то?

– Че-е-рт!..

Все стало куда-то пропадать. Матвей не сразу догадался, а когда понял – было уже слишком поздно.

Темнота опускалась на глаза, наполненная долгожданным спасением. Спасением от салюта эмоций и чувств. Ярких брызг, грохота разрываемого снаряда.

Сначала мы видим миниатюрную ракету, прорезающую себе светом и искрами дорожку вверх, после, она разрывается махровым пионом, водопадом звезд, факелом. Когда первые впечатления по завершению шоу разглаживаются, ночь ощущается особо темной и пустой.

Вот и сейчас фейерверк истерики Матвея затухал, оставляя опустошенность еще более вакуумной дырой.

– Она… е ут оит… …соит, – из последних сил пробормотал он, засыпая.

– Сладких снов, Матвей, без кошмаров.

Носилки несли вниз.

Алена дрожащей рукой вытерла слезы на глазах.

Люди рядышком говорили-говорили, щебетали точно стая попугайчиков, облепивших дерево вдоль и поперек.

«Не беда…», – говорили они. – «Припадки случаются. Не ее вина, что брат сумасшедший. Все в порядке».

Алена слушала и не слышала. Она никак не могла отпустить образ Матвея: в крови, плюющего кровью, бьющегося головой о пол. Его крики все еще летали по лестничным пролетам, и если поторопиться спуститься на этаж ниже, то еще можно услышать мужской голос.