Когда вся поляна потонула в хоре голосов, оставив нетронутым только островок вокруг человека, мужчина прильнул к кричащим телам, отделываясь от странного чувства – молчаливый клочок стал казаться ему более безумным, чем что-либо.
От шума разболелась голова; ноги с трудом удерживали тело в вертикальном положении – то и дело коленки, подрагивая, сгибались. Подумав об этом, Матвей почему-то решил, что его снова едят, и что – какая неудача – ему не удалось убежать. Надо бы опуститься на корточки, перед тем как ноги полностью отгрызут, но мужчина спохватился – если сядет, как же потом подняться?
Между кружащимися, погруженными в некое подобие транса, паразитами, Матвей на свою радость увидел человеческие спины. Он радостно рванул вперед, растягивая потрескавшиеся губы в улыбке, горя желанием облегчения.
Когтистая лапа полоснула по щеке, с легкостью разрезая кожу – уродливая царапина от уха до уголка рта – а Матвей лишь махнул рукой. Он лез и лез вперед, к людям, к людям, прыгающим вокруг самодельного алтаря, к людям, сталкивающимся друг с другом, тут же меняющим траекторию, к людям в набедренных повязках.
Это его не пугало – намного страшнее извращенные монстры вокруг и костер с лицом.
Впрочем, он все равно испугался.
Застыв возле омерзительно пахнущего паразита с гнилыми глазами, Матвей с прищуром вгляделся в человека, различая проступающие контуры поляны и паразитов в его теле. Он был почти материальным. Почти…
Матвей отшатнулся, почувствовал дробь камушек по щеке и закрыл лицо ладонями. Рядом пискнули паразиты, когда камушки коснулись и их. Они расступились в стороны, освобождая кольцо перед лицом Матвея.
В кольцо выпрыгнула голая женщина, и только после того, как мужчина стыдливо рассмотрел ее нагое тело и поднял глаза на лицо – только тогда Матвей узнал в ней старуху.
До старухи ей, конечно, было далеко, и женщина резво крутилась – как волчок, как юла, как бес, как сама жизнь, запутываясь в темно-каштановых волосах. Ее бледная кожа освещалась алыми всполохами огня, очерчивая контур бедер, груди и живота, и свет ласкал проклятое тело, дотрагиваясь до самых потаенных уголков.
Паразиты визжали, вытягивали все, чем можно было дотронуться до женщины, ловили ускользающую тень.
Матвей, не помня себя, тоже вытянул руку, и когда женщина приблизилась к нему – дотронулся до горячей кожи на животе. Он простонал нечеловеческим голосом, забыв о боли в ногах, о паразитах, о страхе, в конце концов, о том, что он – человек.
И в этом беспамятстве мужчина обрел покой.
На очередном круге тело женщины начало стремительно стареть – кожа на глазах обвисала, как расплавленная свечка. Это не утолило и не избавило от желания, наоборот, вознесло его на новый уровень.
На пике более не сдерживающие себя паразиты сомкнули круг, и старуха исчезла в переплетениях щупалец, лап, глаз и ног.
И Матвей тоже исчез.
И был он не Матвеем.
Его естество освободилось от тяжелой оболочки, которую тут же затоптало множество ног, и которую – даже после всего – мужчина нашел не сразу.
А костер горел.
Выбрасывал в толпу яркие искры.
И в улыбке его тонуло все.
Когда объятия чуть ослабли и вынесли Матвея из общего потока, он обнаружил себя полностью искусанным.
Кровь стекала по щекам, плечам, по разорванным клочьям рубашки, каплями застыла на сгибах локтей, на коленях. Он дотронулся до земли, и пятерня окрасилась в кровавый цвет.
Сколько же крови тут было?
Внезапно длинное щупальце обвило за талию, пытаясь пододвинуть к себе поближе. Под ногами и спиной ощущалось мирное шевеление. С другой стороны по щиколотке, вверх к бедру медленно ползло что-то похожее на змею.
Мысль родилась в голове мгновенно – он подумал, что надо бы найти старуху – и тут же умерла, задушенная склизкими отростками.
Но тут взгляд выхватил что-то из толпы. Что-то, что отличалось от всего остального. Матвей поначалу не придал этому значения, утопая в ощущениях, но искра сознания, как спичку, подожгла мозг, насильно заставила соображать.
За огромными бревнами, почти не различимый среди пожирающего хаоса, стоял человек. Он не участвовал в том, что делал Матвей. В его далеком взгляде можно было различить отвращение, страх и сдерживаемое возбуждение. Он смотрел точно на Матвея, не моргая, впитывая его образ, как губка.
Мужчина дернулся, пытаясь освободиться от бесовских объятий и наклоняясь телом ближе к тому неведомому незнакомцу, с не признаваемым желанием напугать, отвернуть от себя, проваливаясь между червями.
Чуть позднее с этим вожделением, оплетая нервные узлы, смешалась потребность стать невидимкой, чтобы слиться с паразитами, потому что этот незнакомец видел его именно человеческое тело. И точно на такое же тело смотрел сам Матвей.
В конце концов, что определяет в человеке – человека?
– Жаркие объятия, – шепотом заговорил кто-то прямо на ухо мужчине, – кровь, сплетение. Что ты ощущаешь во всем этом?
Матвей, почти затоптанный под ворохом лап, каждым сантиметром соприкасаясь с чужой кожей, не сводя глаз с таинственного человека, произнес:
– Древность.
Чья-то рука повернула его голову к себе.
В нос Матвея тонкой струйкой проникли запах костра и потного тела.
– Абсолют.
– Что? – не понял мужчина.
– Абсолют.
Абсолют.
Абсолют!
Старуха провела мокрым языком по щеке, слизывая кровь и оставляя на коже слово – «Абсолют».
Абсолют!
Искры костра сожгли таинственного человека.
Щупальце поползло по лицу Матвея, холодными присосками охватывая нос и глаза.
Абсолют.
Внезапная паника накрыла ослепшего мужчину.
Он захотел выкрикнуть что-то, что избавило бы от слизи и языков, что-то, что вырвало бы его обратно в комнату, но вместо этого другое слово изрыгнул рот, другое слово затрепетало в воздухе:
– Абсолют!
Сердце забилось, как сумасшедшее, и мужчина подпрыгнул.
Перина под ним мягко спружинила.
– Что? – задыхался пораженный Матвей. – Это сон? Это все было сном?
Он завертелся на кровати, с жадностью вглядываясь в пыльную мебель.
Сон?
Но кое-что было не сном.
Матвей затрясся от страха, увидев на полу одинокий брызг краски.
Он уже знал, что увидит, знал, что предстанет перед ним.
Вся стена рядом с холстом хихикала забрызганной смешавшейся цветной грязью. Краска жирными потеками стекала на пол, наполняя подсохшие лужицы. По краям цвета оставались девственно чистыми, такими, какими хранились в тюбиках и баночках, а около холста представляли чудовищную изуродованную кашу.
Надругательство.
Надругательство ехидно и безнаказанно блестело с холста, а сам холст терпеливо поджидал человека, как вылезший из-под кровати монстр.
Блестел шипящий костер, груда обвивающих друг друга тел.
Блестел Матвей.
Он запечатлелся на месте шеи бедного Евгения Михайловича, задушенного адским уродством. Он перерезал ему артерию и купался в алой крови.
Матвей сглотнул, задыхаясь от невозможности заставить легкие работать, не отрывая взгляда от своего облика – облика падшего человека.
Он всхлипнул, и крик его разбудил всех соседей.
Глава 6
– …и была у него жена. А дочка сейчас большая совсем. Он мне столько раз помогал, но только советом. Руки делать ничего не умеют, – шептались на кухне.
Ипсилон в задумчивости смотрел в окно. Он пытался сложить мысли в единый ком, утрамбовать белые снежинки, но снег был слишком сухим и высыпался между пальцами.
В воздухе повисло напряжение.
– Никак не пойму, – пощипывая губы рукой, произнес мужчина, – что же мне делать?
С асфальта в воздух поднялась пара черных ворон, каркая о чем-то на свой лад. Их крылья шуршали, как пожеванная бумага. На лету одна из птиц повернула голову к Ипсилону и, раскрыв обсидиановый клюв, раскатисто каркнула: «Кха-а-арх».
– Вот же… – цыкнул он. – Как будто это так просто – взять и убить человека.