Матвей взял чистую широкую кисть, вымазал из палитры приготовленную краску и, смешивая цвета между собой, широким движением нанес мазок на центр картины.

Нос и подбородок Евгения Михайловича расползлись по сторонам.

Не останавливаясь, он выдавил из тюбика на холст лазоревую краску и руками размазал по плечам мужчины.

Цвета были мягкими, нежными, ласкающими глаза. Он же хотел яркие, колющие, с поднятыми вверх пиками.

Что-то щелкнуло в Матвее, открылось в новой ипостаси. Он понял: творить, это не работа – это искусство. И художник – это не собственный выбор, а лекарство от всепожирающей язвы. Стоит язве надавить посильнее, раздувая желудок и скрючивая тебя пополам, ты нарисуешь все что угодно, хоть макабр, дабы унять боль.

Точно то же происходило и с другими людьми искусства – они отдавались ему сполна, выворачивали себя на изнанку и выскабливали кишки. Что сидит там такое, в каком органе притаился этот убийца?

Краска летела во все стороны, пачкая светлые стены уродливыми брызгами. Она капала на пол размашистыми плевками, окрашивая самого Матвея.

Мужчина вытер пот со лба, размазывая ночную черноту по лицу.

В творчестве непременно есть что-то экстраординарное, когда ты начинаешь тонуть в собственной работе, когда звуки и видения внешнего мира перестают тебя тревожить. Тебя словно втягивает в самый центр: глубже мазков, глубже холста, глубже подставки и собственных стен.

Никогда Матвей не испытывал таких ярких эмоций, и никогда – вместе.

Раздражение, ярость, желание, возбуждение – все вырывалось из сознания мужчины разрушительным путем. Брызги крови, сок травы, ночная мгла, миллиарды звезд, путь существования человечества с момента выхода из воды и до создания ядерной бомбы – все пронеслось у него перед глазами.

Мозг растекся, вытекая из ушей кашей, и в какой-то момент Матвею начало казаться, что он красит холст собой.

Зигзаги складывались в ехидные улыбочки, и мужчина улыбался им в ответ.

Вся его человечность исчезла, стала ничем.

Ничем.

Меньше, чем ничем.

Звуки вырывались изо рта животными визгами и стонами.

Он стал временем, древностью.

Он видел, как сжигают людей на костре.

Он чувствовал под ногами вибрацию земли перед надвигающейся волной.

И в какой-то момент все это сменилось одной доступной человеку вечностью – звездами.

Как объяснить, что увидели человеческие глаза?

Как описать то, что Матвей сделал?

Он наступил на картину, и его нога была размером со ступню слона, а когда она заскользила по свежей краске – вдруг уменьшилась до размера блохи.

Матвей упал на картину, вопреки всему провалившись в нее руками.

Не думая – думать, это такая доступная милость животному – мужчина погрузился в нее с головой.

Краска заполнила рот, потекла по горлу густой жижей.

Матвей открыл глаза и увидел свои мазки с другой стороны; удивился и полетел дальше, еще глубже, к недрам. Это было так молниеносно и так мучительно долго, что мужчина успел состариться и вновь помолодеть, прожив целую жизнь от одной ниточки холста к другой.

Когда, наконец, он опустился – тут же без сил рухнул на землю, пытаясь пошевелить несуществующими руками. На секунду Матвей успел испугаться, что потерял тело где-то в пути.

А вокруг происходило нечто: землю освещали небесные всполохи, как во время салюта; громкие крики заглушали все вокруг.

Не соображая, как у него это получилось, Матвей встал на ноги и поднял глаза на огромное поле, полностью забитое танцующими паразитами. Они извивались, кричали, гоготали и хлопали ластами, как морские котики на представлении.

Они были везде.

Все было ими.

Всполохи, которые Матвей ранее принял за салют, принадлежали возвышающимся над всеми костром. Костром, поворачивающим голову в разные стороны, распахнув рот в шипящем крике. Он поднимал вверх свои отростки, и язычки поджигали черный небосвод.

Холодная капля упала на лицо Матвея, быстро стекая в открытый рот. Тут же характерный металлический вкус застыл на языке – кровь.

Матвей сплюнул, тяжело вздохнул, сдавленный между желеподобным существом и длинным, похожим на червя. Их лица с жаждой взирали на него, выпуская из многочисленных ртов змеиные языки, облизывая ими губы. Они явно еле сдерживались от желания сожрать Матвея.

Мужчина дернулся в сторону, не сводя с них глаз, с трудом протискиваясь между другими паразитами. Боясь вытянуть вперед руку, он работал плечами, расталкивая мясистые и костлявые тела.

Ловкие крысы пищащей стаей пробежали под ногами, ненароком обвив щиколотки, уронив замешкавшегося Матвея. Паразиты опускались вниз, слизывая их как коровы – траву.

Закопанный под грудой мельтешащих когтистых тел под звуки ломающихся хребтов мужчина охнул. С нарастающей паникой он приподнял голову, стряхивая с себя мохнатые тушки, извиваясь на мокрой земле. Паразиты с легкостью могут съесть его вместе с крысами.

С другой стороны – с точно такого же ракурса – на него смотрело странное существо. Оно выгибалось совершенно не так, как предполагали суставы, и голова его была снабжена одним-единственным глазом и зубастым ртом. И именно этим ртом оно щелкало, брызжа слюной.

Завладев человеческим вниманием, существо быстро ползло, не замечая давки ногами и упрямо подтягивая тело тонкими руками к мужчине.

Матвей попытался подняться, от страха царапая спины паразитам, но те силой толкали его обратно.

Существо было так близко, что он мог разглядеть застывшие нити слюны глубоко в акульей пасти.

Матвей заскулил, пополз на четвереньках, почти не ощущая болезненных пинков и толчков в спину, погружая ладони в брошенные выпотрошенные тушки крыс.

Усилия не увенчались успехом – острая боль пронзила левую ногу, и Матвей закричал. Он дернулся, пнул воздух позади себя здоровой ногой, но хватка не ослабла.

Его укусил другой паразит – тарантул – с растущими из головогруди мохнатыми лапами, а передвигающийся как поломанная кукла кошмар через секунду вцепился во вторую ногу.

Паразиты одновременно потянули несчастное тело на себя, грозясь разорвать пополам, и столкнулись друг с другом. Никто из них не хотел делить добычу – справедливость, вместе со слабостью – придумали люди.

Когда тонкие как иглы зубы с болью вышли из мужчины, он изо всех своих сил рванул вперед. Никогда бы Матвей не подумал, что будет так радоваться спросу на себя.

Со стороны он напоминал раненного червя, и вид этот очень рассмешил некоторых существ, о чем свидетельствовал прерывистый утробный смех где-то над головой.

Матвей со всхлипами поднялся и – не найдя в себе сил оценить раны – оглянулся назад в поисках преследования.

Отсутствие преследования паникой пробежалось по телу – лучше знать от чего бежать.

Повинуясь инстинкту, Матвей замельтешил по сторонам, пролезая в образовавшиеся прорехи, ныряя и поворачивая в разные стороны.

Везде его встречал оскал и горячая слюна. Оскал и горячая слюна.

Вот паразиты сцепились друг с другом, обнажая вскопанные клочья земли.

Матвей рывком поддался вперед, поскользнулся, вспахал носом мятую траву. Он боялся укуса, боялся боли, потому руками спрятал голову, подобрал кровоточащие ноги под себя.

Время шло – угроза себя не оправдала.

Матвей, интуитивно ощутив себя в безопасности, после очередного порыва ветра, охладившего разгоряченную спину, осторожно поднял голову.

Паразиты разбрелись кто куда, или же Матвей как-то отошел ближе к концу, откуда не видно сцены, но такие же заблудшие твари вели себя странно – кружили вокруг своей оси, беззвучно открывая рты.

Чуть позже Матвей понял, что они едва слышно выли, но из-за царившего вокруг ора – их не было слышно.

Вибрация голосов волной беспокойства прокатилась по человеческому телу, доставая до самых костей, не жалея костного мозга.

За спиной кто-то пронзительно завизжал, а через секунду визгу вторил весь отдаленный край поляны. Безумие без спешки, но упрямо надвигалось на Матвея, он ощущал его спиной.