- Слушай, заткнись, а? - обернулась впереди женщина в платке, с отёчным лицом. - Без тебя тошно.
- А ты меня не затыкай! Хватит, дозатыкались! Всю страну на уши поставили, опричники хреновы! А как прижало - дай бог ноги! Хитрожо-опые! Ух, хитрожопые! - брызнул слюной сутулый и размашисто погрозил кулаком в небо.
- Ну хватит, ты! Развёл вонь! - подал голос седой дед с палкой. - А вы не слушайте! Били мы этих германцев и побьём ещё! А Москву не сдадут! Не сдадут, понял? Губошлёп...
- Не сдаду-ут? - выпучил глаза скандалист. - Как же, слышали! И про Минск, и про Киев слышали... И про Смоленск! А Москва что - не город? Сдадут, только пятки засверкают... Предали нас! Предали!
- Да что ты понимаешь, дурило? Да, отступаем. Пока... Придёт время - так вдарим, костей не соберут! Кутузов вон тоже отступал... - подал недовольный голос кривоногий мужик с бледным, осунувшимся болезненным лицом. Но тут же осёкся и заскрёб под шапкой. Сравнение было явно неудачным.
- Ты б ещё царя Гороха вспомнил, дядя! - ехидно огрызнулась молодая крепенькая бабёнка в выцветшей шали, похожая на игрушку-неваляшку. - Мы тут вкалываем, как угорелые, ночами не спим, на тревогах дежурим... А на кой оно? Где власть-то? Чего молчат? Или сбежали уже?
- Ну! Ещё одна... - проскрипел дед. - До чего ж вы, молодые, гнилые-то, я гляжу! Чуть что - в панику. А им, - он ткнул палкой куда-то за спину, - только того и надо!
- Ну, паника - не паника, а ясность нужна. А нет её, фанфары одни, - рассудительно и основательно заговорил осанистый мужчина с пустой авоськой в руке. - И Сталин молчит... Сказал бы уж правду, будь она хоть какая, неужто не поняли бы? Нет, не дело это. Не дело...
- Ага! - опять торжествующе каркнул нервный губошлёп. - Да ноги сделал Сталин ваш! Собрал всю свору в Кремле и говорит: "Ленин оставил нам первое государство рабочих и крестьян, а мы его просрали!" Плюнул, послал всех по матери, сел в машину и уехал. Только и видели! Ну и эти - барахло в зубы - и за Урал. Сидят там теперь, трясутся! Да и то: с народом-то легче воевать. Вожди, мать их впередых!
Все вздрогнули и застыли.
- Ты, дурак, язык-то попридержи! За такое знаешь что...? Совсем очумел? - возмутилась женщина с опухшим лицом.
- А что? Что? - гадко заершился губошлёп. - А ничего мне за это не будет! Десять лет страху нагоняли! И где они теперь? Ищи-свищи! Съехали соглядатаи-то! С полными штанами, без оглядки! Некому хватать-вязать!
- А жаль! - не выдержала Таня. Это прозвучало негромко, но твёрдо, с тихой ненавистью и омерзением. И губошлёп вздрогнул. Резко обернулся и напоролся на немигающий, горячий, презрительный взгляд воспалённых карих глаз. А его глаза бегали, метались. И только сейчас Таня поняла, что он попросту напуган. Давно и безнадёжно.
Губошлёп отвернулся, пуще прежнего ссутулился и замолк. И вся очередь погрузилась в отрешённое молчание.
- А ты молодцом! Молодцом... - одобрительно закивал ей старик с палкой, когда она с тяжёлой клеёнчатой сумкой отходила от прилавка. - Побольше бы таких. Глядишь, и выйдет дело...
Но держаться молодцом удавалось Тане не всегда. Жуткий случай недельной давности сильно пошатнул её. И теперь то и дело вспоминался с крупными зябкими мурашками по спине.
В один из этих смутных, суматошных дней она пошла на Крестьянскую заставу проведать подругу, Свету Уфимцеву. В её дом месяц назад угодила немецкая фугаска, и Света жила теперь в общежитии "Шарикоподшипника". Неподалёку была узловая товарная станция: по другой стороне улицы тянулись один за другим длинные, краснокирпичные в белую каёмку, железнодорожные склады. Оттуда вдруг донеслись сдержанные, но возбуждённые голоса. Они заставили Таню остановиться и обернуться.
На той стороне два милиционера разговаривали с армейским командиром. Обычным, ничем не приметным военным в шинели, сапогах, с кобурой и планшетом на ремне. Таких много было в Москве. Прифронтовой город... Но чем-то он всё же привлёк внимание стражей порядка, и теперь между ними явно закипало.
- Да я ж вам объясняю, товарищи! Это ошибка! Документы подлинные! Я сюда командирован... Да вы перепишите, проверьте! Мне срочно в часть, не могу я тут с вами...
- Пройдёмте, капитан. Разберёмся. Всё выясним, - веско и непреклонно проговорил старший милиционер, строгий, усатый, со шрамом на щеке.
- Да отстаньте вы, в самом деле! Что за произвол! Меня в части ждут, на фронте! На фрон-те, ясно вам? Хорошо вам тут, а там люди гибнут! Делать вам нечего? Ответите по всей строгости, так и знайте!
- Не пререкайтесь. В отделение, - устало махнул рукой старший.
Толпы вокруг них ещё не собралось, но редкие прохожие замедляли шаги, вглядывались и прислушивались.
- Ну това-арищи, ну нельзя же так... - разводил руками военный и примирительно улыбался во всю ширь простоватого румяного лица с картофелеобразным носом. - Ну у меня же приказ... А за невыполнение - сами знаете, чего я вам... Да бросьте уж вы, в конце-то концов! Здесь магазины разоряют, людей грабят, а вы нас, служивых, мордуете! Развели бюрократию, стыдно же...
- Хватит, капитан, - поморщился старший. - Следуйте. Не вынуждайте.
- Ну, что с вами делать... Подчиняюсь, - опять миролюбиво развёл руками капитан. Сделал шаг мимо старшего и вдруг нанёс ему внезапный, стремительный, чудовищной силы удар ребром ладони в горло. Милиционер захрипел, схватился за лицо и повалился наземь. Капитан проворно скакнул к его ошеломлённому товарищу, совсем молодому парню, и молниеносным, пружинистым выбросом кулака ударил его в висок. Голова милиционера резко мотнулась, слетела фуражка, и, слабо вскрикнув, он покатился вслед за ней по тротуару.
Грохоча сапогами, развевая по ветру планшет и полы шинели, капитан огромными прыжками помчался к проулку между складами. Оттуда выскочил охранник с револьвером и без предупреждения пальнул в его сторону. Ему на помощь бежали ещё три милиционера с пистолетами. На Таниной стороне улицы вдруг очнулся, как проснулся, кряжистый мужик лет пятидесяти, выругался и рванулся помогать. Вслед за ним сорвались ещё несколько мужчин.
Капитан был схвачен, повален и разоружён. Он сидел на земле. Его держали, заломив руки. Он ошеломлённо мотал круглой, коротко остриженной головой. Фуражка с красной звездой валялась рядом в лиственной трухе. И вдруг его вполне благообразное лицо исказилось конвульсивной гримасой, яростно вздулись желваки, бешено вспыхнули глаза и зверский - до ушей - оскал рассёк его пополам.
- А-а! - хрипло выкрикнул капитан. - Справились! Ничего! Посмотрим ещё! Посмотрим! Всех не переловите! Нас много! Хана вам, сволочи! Всем хана! Будет вам расплата, всех на фонарях перевешаем! В говне у нас ползать будете, в ногах валяться! Холопы, с-суки, ненавижу! Ненавижу!
И страшный, утробный рык окатил жутью всё вокруг. У Тани потемнело в глазах. Будто невидимой, холодной, колючей волной отбросило её к стене дома. Только прислоняясь к ней, она отдышалась и пришла в себя. А вокруг поверженного капитана собралась уже злобно гудящая толпа. Милиционеры остановили грузовик, и, как сквозь строй, потащили к нему задержанного. На него сыпались удары и проклятия. Потом погрузили в кузов пострадавших милиционеров. Старший был неподвижен. Молодой еле шевелился и надсадно стонал. А преступник, поуспокоившись, цедил из кузова сквозь разбитые губы поверх плевков и ругани: