По ней – так ВСЕ ОНИ аморальны.

Думать, что тебе должны, рассчитывать на чужую собственность, пользоваться чужим правом и заставлять кого-то делить свое право с тобой под нажимом на психику, под такими логотипами, как «нравственность», «мораль», а тем более чувство «долга» – вот что по ней аморально.

Вот с чего А-моральность начинается.

Но, судя по всему, не для них.

Для них ЭТО – само собой разумеющееся.

И это, признаться, ее поразило.

10:27

Но все это она поняла значительно позже. Обо всем этом она думала уже потом, лежа в постели с температурой, попивая отвар шиповника, с плавающими на поверхности ягодами смородины.

Тогда, стоя там, она думала о другом.

Она не рассматривала тот вариант и еще не задумалась, по какой причине его рассмотрели другие.

Она думала о своей статье про эгоизм, и это ее успокаивало.

Она думала о том, что она должна это принимать, что у нее нет права это не принимать, что она это заслужила – не в том смысле, что ее наказывают, просто все получают то, что они заслужили. Еще она думала о том, что это ее вина, – что она под конец осени, зная погоду этого времени года, этой страны, не оделась по-другому, не достала из шкафа сегодня утром теплый пуховик с капюшоном, доходящий ей до колен, и так далее и тому подобное. В общем, она не то что винила себя, свою глупость или недальновидность, она просто принимала ее последствия. И делала себе зарубки на будущее.

Опять она врет. Но это не предумышленно.

Потому как о своей статье она думала потом, уже сидя в электричке.

Да, точно.

А тогда она просто стояла под дождем, дрожа и иногда бросая по сторонам взгляды, но чаще всего туда, откуда должен был показаться поезд. И вот во время одной из таких, если можно так сказать, вылазок ей вдруг кажется, что ее кто-то окликает. Зовет, но не по имени. Она всматривается в лица своих соседей по перрону, что из-за дождя и ветра очень непросто сделать, и тут видит, что зовут действительно ее, и делает это женщина, стоящая с двумя другими – возможно, своими знакомыми – под зонтом. Девушка не может разобрать слова, но по ее жестам, точнее, по жестам одной ее руки, потому что второй она держит зонт, девушка понимает, что ее приглашают к ним присоединиться.

Несколько секунд она в нерешительности. С одной стороны она считает, что это не очень удобно. Причем не столько для них, сколько для себя. Придется улыбаться, говорить «Спасибо», а вид у нее наверняка не очень, да и настроение тоже. С другой стороны, если они сами ее позвали, то глупо отказываться. Просто глупо. Если она скажет, что она подумала именно в тот момент, что это будет еще и неправильно, она соврет, причем уже умышленно. Тогда она подумала, что будет просто глупо отказываться. Ее колебания были замечены, и, прежде чем она сделала, как решила, к ней уже подошли и она уже очутилась под зонтом. Теперь признательность и благодарность ей разыгрывать не пришлось.

Но она все равно чувствовала себя неуютно.

Почему?

Просто она подумала: «И как после этого ей быть с сетованиями на природу человеческого эгоизма?

Быть ли ей благодарной, забрать ли ей свои слова обратно?

Через несколько минут пришла электричка.

Она села, потрясла волосами, почти как собака, постаралась не скрещивать колени, в надежде, что так брюки быстрее высохнут, она протерла рукавами водолазки лицо, щеки, достала зеркало и убедилась, что ее тушь, к ее искреннему удивлению, не потекла, и после всего этого задумалась о своей статье.

Все это произошло как раз вовремя.

Как раз тогда, когда и следовало произойти. Она могла не обратить на это внимания, она могла обмануть себя, чтобы остаться в сладостном неведении, со сладостным чувством несправедливости внутри. Она могла бы дрочить на него и на себя еще долгое время, ставить свечки перед ним и перед собой, как великой мученицей, так, как это делают всю свою жизнь другие. Но она подумала:

«Ведь я писала все это со злостью.

Что такое злость, как не двигатель прогресса? Да, пусть все они – писатели, ученые, художники, философы, спортсмены и кинозвезды – не рассказывают, что они хотят сделать мир лучше. Точнее, пусть рассказывают другим, но не ей. Все мы хотим стать, жить, быть лучше других, лучше кого-либо из них, доказать всему миру, что мы – лучше других его обитателей, и здесь без такого топлива, как злоба, движение не возможно. Но!

Но когда злоба из деятельной, заставляющей бороться и доказывать, становится слепой, апатичной, не терпящей пререканий, не терпящей критики, просто уничтожающей лучших – это уже бомба замедленного действия или двигатель, выхлопная труба которого направлена в салон вашего автомобиля».

Все это могло произойти и с ней.

Она писала ту статью со злобой. Она могла захлебнуться своей же желчью, но все это она проходила. Уже захлебывалась. Результат один – от этого меняется цвет лица.

Злоба хороша, когда она переходит в чувство справедливости. Чувство того, что так должно. Злоба говорит о том, что ты чего-то не понимаешь. Чувство справедливости (не путать с мученическим смирением и рабской покорностью) говорит о том, что, возможно, ты что-то начал понимать.

Тогда, в электричке, она поняла, что эгоизм – это не неправильно, это не то, что можно изменить и что следует менять. Она стала относиться к этому, как к должному, без ненависти, без обиды, без смирения и без мученичества.

Айн Рэнд, несмотря на все ее величие, относилась именно так к этому. Уговаривать человека быть эгоистом – все равно, что… Впрочем, она даже не может подобрать этому метафору.

И та женщина, та женщина, что подошла к ней с зонтом – что ей к ней чувствовать? Признательность за ее потребность сделать сегодня хорошее дело? Злость за то, что эта потребность продиктована ее эгоистическими мотивами? Не то и не другое. Она сделала так, как посчитала лучшим для себя. Девушка сделала так, как посчитала лучшим для себя. В этот короткий промежуток времени, между 10:27 и 10:31, их интересы, их эгоистические интересы совпали – одной хотелось предложить помощь, а другой хотелось предложенную помощь принять. Поэтому они расстались каждый довольный самим собой и друг другом.

А те, с зонтами, – вынудили ли их поделиться зонтом, или они сами это предложили, только вы не замечали, что, когда тебя вынуждают сделать «хорошее дело» – поднять сумки бабушки в салон автобуса, принять под свой зонт совершенно незнакомого человека, одолжить кому-то денег, стать тем, кем тебя хочет видеть твоя мама, говорить то, что от тебя хочет слышать твой папа, давать тому, кто тебя хочет, – в общем, разве после этого вы не чувствуете себя полным говном, использованным презервативом, может, и совершившим какое-то мифическое и полуфантастическое «хорошее дело», только для кого? И почему это хорошее дело оборачивается депрессией для вас, единственный выход из которой вы видите в том, чтобы наебать самого себя, сказать себе, что это дело было хорошим, «альтруистичным», а потом пойти и заставить кого-то другого совершить такое же «хорошее дело» в отношении вас? Ведь вы этого заслуживаете.

Это называется несовпадение эгоистических интересов. Еще это называется так: вас поимели. Другие эгоисты, которые прикрываются лозунгами «За хорошие дела!». И вы, прикрываясь этим же лозунгом, обманываете самого себя. И вам, прикрываясь тем же лозунгом, за это хочется поиметь других. Ведь признайтесь: вам сейчас захотелось встать, достать из подвала дробовик и отправиться на охоту за теми эгоистами, что вас использовали, очистить от них мир, не правда ли? Что ж, я сэкономлю вам время и силы – можете начать с самого себя.

Это и называется философия «мученичества». Это и называется чувство несправедливости, порождающее злость, слепую, бескомпромиссную и безжалостную.

Вот почему людей не надо уговаривать быть эгоистами. Как и не надо уговаривать их быть мучениками.