Ангст. Это для начала. А еще – дай мне ключи от машины и ключи от ваших Черных

Садов.

Я совершенно сбита с толку:

- Но там ведь больше никто не живет!

Мира продолжает смотреть на меня, как на умственно отсталую, и улыбаться:

- Я знаю.

Глава 29.

Конец авиакомпании «Schmerz und Angst»

«Now I’m not looking for absolution,

Forgiveness for the things I do.

But before you come to any conclusions –

Try walking in my shoes…»40

(гр. «Depeche Mode»)

Мира застрелила Хельгу Шмерц и Герберта Ангста, и их тела нашли в элитном

особняке, стоящем у подножия Горы, неподалеку от аэропорта. Результаты вскрытия

показали, что смерть наступила в результате обширного инфаркта у обеих жертв.

В конце концов, даже у меня должны быть свои покровители.

Если бы хоть кто-то попробовал побыть в моей шкуре!..

40 Англ. «Теперь я не ожидаю всепрощения

За то, что я совершил.

Но прежде чем вы придете к какому-либо выводу,

Представьте себя на моем месте (букв. «Пройдитесь в моих башмаках»).»

* * *

Я забыла узнать его имя, врача авиакомпании «Schmerz und Angst».

Хотя обещала, что напишу о нем в газету «X-Avia».

То было уже на самом закате. Как-то раз, очередной, миллионный по счету раз, мы

зависли с Дантесом в какой-то командировке, сидели на скамейке под пальмами, песок на

береговой линии скрипел под ногами. Тогда И., задумчиво глядя на море (он впервые

увидел море при мне, разумеется. Я же так и не увидела Аякса в море, о черт), сказал, что

в детстве ездил с родителями в пустыню Каракумы. И перевел. «Кара – черный, кум –

песок», - поведал мне Дантес. А я думала, Боженька, домой, скорее домой, поскорее бы

домой. Не на улицы имени Ротшильда, как всем было выгодно фантазировать, обеляясь, а

именно домой. Оттуда, кажется, это было на Бали, я срочно телеграфировала Алоизе,

чтобы та держала своего мужа подальше от меня. И больше мы с Дантесом никогда не

встречались.

То было уже на самом закате. Относя очередной больничный лист, выписав новые

очки, в которых снова было видно все предельно четко – старые не справлялись с этой

задачей, нужны были линзы помощнее, опустив забрало новых усиленных диоптрий,

стекло потолще, я вошла в службу бортпроводников. Поднялась на лифте на шестой этаж,

зашла к врачу, дабы вручить больничный и получить допуск на полеты.

Врач попросил меня поставить роспись в какой-то их таблице. Он произнес: «А здесь

будьте добры, поставьте свою…», и я закончила предложение за него: «Сигнатуру!»

Его это удивило и позабавило. Он сказал, что по-французски слово звучит как

«сигнатюр», а я воззвала к латинским истокам и уперлась в то, что все медики когда-то

изучали латынь. Таким разговором мы и докатились до моего тайного писательского

труда, и врач попросил меня упомянуть в «X-Avia» авиационную медицинскую службу. Я

пообещала ему написать об этом, но забыла узнать его имя. Но то было уже на закате.

Обман лопнул мыльным пузырем в кабинете предполетного медицинского осмотра.

Раз уж теперь я заменяла Клео (ибо, как выяснилось, всегда ею и была), то мне

необходимо было побольше разузнать деталей из жизни инфернальной стюардессы.

Теперь я то и дело оглядывалась во все зеркала, на свои золотые пуговицы синего пальто,

солнечными бликами отражавшиеся в стеклах лифта; теперь я то и дело оглядывалась на

незнакомых людей в форме, улыбающихся мне в коридорах, холлах и брифинговых:

«Привет, Клео». И все это время я думала, скорее бы вернуться домой, только бы не

закашлять при них здесь, только не при враче.

Клео в островах. Пхукет в Индийском океане, Андаманское море. Один коллега,

высоченный и худой, как телеграфный столб, даже выше и худее Дантеса, рассказывает

про город Анадырь (табличка: «Прежде, чем покинуть столовую, убедитесь в отсутствии

белого медведя!»). Там же, в островах, в пятизвездочных отелях под пятью звездами

Южного Креста, я прочитаю вслух на немецком языке предупреждение не заплывать

слишком далеко, и этот телеграфный столб, скажет, что я изменила его представление о

немецком, и попросит почитать ему вслух на немецком еще, еще чуть-чуть, хоть один

абзац, последний абзац, пожалуйста, Клео, почитай мне еще на немецком! Там же, в

островах, небывалой силы привычкой из меня вырвется: «Монсьер Бортпроводникъ!», и

мой новый коллега так наивно вырулит диалог: «Давай просто «сэр Бортпроводник», м?»

И никто слыхом ни слыхивал ни о каких амурных перипетиях. Действительно, что это за

Монсьер Бортпроводникъ такой?

Монсьера уже и в самом деле нигде не видно. За пару дней до финала я, детектив-

инкогнито, очнувшийся от амнезии, копаюсь во врачебных таблицах, пытаясь отыскать

свое полное имя. Она ведь говорила, что училась в Праге, верно? Я ищу, бегаю по списку

вверх-вниз, и, наконец, нахожу. Шестьсот сорок пятым номером в таблице

бортпроводников шестьсот шестьдесят шестого отделения авиакомпании «Schmerz und

Angst» я нахожу саму себя. Там так и написано: «Kleo Nuselská, stevardka»41.

Так вот какая у меня, оказывается, фамилия! Повинуясь неугомонному любопытству, я

пытаюсь найти в этом же списке Монсьера И., но его нет. Е.И. здесь попросту не

существует. Тогда я смотрю в графу, где все оставляют «сигнатюры», и старательно

высматриваю знакомую роспись. О чудо! – и ее тоже нахожу. В круге росчеркнутая «И…»

стоит напротив следующих данных: «Dantes Nuselský, stevard»42.

* * *

Брат и сестра? Муж и жена? Кем мы, получается, приходимся друг другу? Почему у

нас одинаковые фамилии? Почему документы написаны на чешском, хотя мы живем в

Большом Городе Моцарта, в городе, где заглавная буква «З» означает соль - при чем здесь

эти пражские стеварды и стевардки?

И тут случается страшное. Но предсказуемое. Вскипевшая в горле кровь рвется вон,

наружу, и с углов губ стекает прямо на списки фамилий. Стыд и смерть. Правой ладонью

закрывая рот, левой я рыщу по непривычно высоким карманам форменного пиджака, в

надежде достать носовой платок. И долго-долго кашляю. Со всеми сопутствующими

декорациями: захлебываясь, трясясь, согнувшись напополам, я кашляю, и не могу

остановиться.

Врач вопросительно смотрит на меня:

- И что прикажете с вами после этого делать?

- Я не знаю, - наконец, мне удается отдышаться, - вернее, я знаю, что мне нельзя летать.

Но я это от всех скрывала…

- Туберкулез?!

- Называйте это чахоткой, пожалуйста! – я пытаюсь улыбнуться. - Так романтичнее

звучит.

- У вас туберкулез, Клео! - негодует врач. - Какие вообще полеты? Вам необходимо

срочное лечение!

- Да… - смотрю я в пол. - Я обещаю, что займусь этим. Непременно…

Я выхожу из кабинета предполетного медосмотра, и никуда больше не лечу.

А совсем скоро уже никто никуда не летит, так как приехавшая ко мне Мира убивает

Хельгу Шмерц и Герберта Ангста, и концентрационной каменоломне приходит

долгожданный конец.

41 Чешск. «Клео Нусельска, стюардесса».

42 Чешск. «Дантес Нусельский, стюард».

Приложение 3.

ПИСЬМА ДАНТЕСА К КРИСТАБЕЛЬ, ОТПРАВЛЕННЫЕ ПОСТФАКТУМ.

15 ноября, 18:15

Ты меня как на веревке водишь, а я справиться с собой не могу. Домой надо было утром

валить. Только хреново всем сделали. Дома тоже хреново.