— Вот ты и угомонился! — злорадно усмехнулся Лауриц. — Все рвался в бой! Доволен? Отведал нашего угощения? Тут тебе, мой милый, не маршевые роты сопровождать…

По бледному лицу Пригожина неожиданно прошла тень… Ресницы дрогнули, и на изменника глянули налитые ненавистью карие глаза.

— Все, мой милый, приходит вовремя для того, кто умеет ждать, — продолжал барон торжествуя.

Он заметил, что правая рука Пригожина медленно опустилась в карман шинели и достала гранату.

— Но, но… черт! — закричал Лауриц, испуганно поворачивая коня.

В следующую секунду желтое пламя взрыва ослепило его, и он рухнул вместе с лошадью на землю…

Когда Пригожий снова пришел в себя, уже начинало темнеть. В небе метались кудлатые тучи, сталкиваясь друг с другом, поливая землю холодными струями дождя.

«Надо перевязать рану башлыком», — подумал Пригожин, хотя башлык он перестал носить со времени окончания реального училища. Он почувствовал близкое дыхание склонившегося над ним человека. Где-то видел он раньше эти торчащие из-под солдатского картуза белесые, давно нестриженные волосы, смышленые мальчишеские глаза.

— Тезка, — едва слышно прошептал Пригожий, опасаясь, что это сон или бред.

— Во, узнал, — обрадовался Николка, придвигаясь ближе. — Постойте, товарищ командир, я перевяжу вам рану!

Мальчуган осторожно приподнял голову Пригожина, наложил на рану конец бинта с ватой и кусочками стерильной марли. Потом начал перевязывать.

— Тезка! — повторил Пригожин, рассматривая паренька. — Откуда ты, родной?

И, вспомнив предотвращенное крушение, затем разлуку в Старом Осколе, спросил:

— Что же ты, нашел брата?

— Нашел-то, нашел… да вот опять ищу! Из плена мы бежим…

— Ты не один?

— Бачурин и Касьянов со мной. Они лодку вон там, в кустиках, стерегут. Ночью — по реке и к своим! А то мы сколько уже дней за фронтом ползаем…. Сплошной огонь — галка не перелетит!

Пригожий поймал слабой рукой шершавую, в ссадинах и занозах ладонь мальчишки.

— По Оке? Ты знаешь, как она течет? Прямо через город, а там корниловская дивизия!

Но Николку это не смутило.

— Ну и что ж? — усмехнулся он ясными, правдивыми глазами. — На воде, что ли, дивизия расположилась? Небось, не каждый к лодке-то сунется!

У Пригожина даже на минуту перестала гореть рана от этой простой, искренней веры мальчугана. Он спросил, все больше удивляясь:

— Как же ты меня разыскал, тезка?

— Да совсем нечаянно. Сидим в овражке, за полем наблюдаем… Много, очень много наших полегло! Глядь, едет верхоконный, погоны блестят — офицер. Хотел было я на мушку взять. Оружия у нас — пропасть, набрали возле убитых. Хотел, значит, приложиться… и тут—бабах! Граната. Думаю: «Не братка ли Степан? Он — гранатометчик!» А сам ползком сюда…

— Этот Иуда — виновник трагедии под Орлом. — Пригожин покосился на труп Лаурица. — Еще вчера он обретался среди красноармейцев…

— В Жердевке тоже нашелся предатель! Целый отряд, вместе с военкомом Быстровым, во время кулацкого мятежа загубил! Ну, попадись мне теперь Ефимка Бритяк…

Рассказывая, Николка оглядывался по сторонам, улавливал глухой рокот занятого белыми города. Долгие скитания в тылу врага, постоянные тревоги научили держаться начеку,

— Нам бы товарищ командир, хоть к овражку отползти… Сможете?

— Не знаю…

Пригожин готовился последовать за пареньком, крепясь и превозмогая боль. Но стоило ему сделать усилие и шевельнуться, как сдавленный стон вырвался из груди, и раненый снова потерял сознание.

«Надо позвать Бачурина, — решил Николка. — Мы командира на шинели унесем».

Часом позже от южного берега Оки, тихо плескаясь, отчалила лодка. Она бесшумно двигалась по течению в сырой, холодной мгле. Двое гребли приспособленными, вместо весел, длинными шестами. Третий сидел на корме у треноги пулемета и придерживал забинтованную голову раненого человека.

Откуда-то через холмы и увалы кромских степей доносились звуки отдаленного боя. С лодки было видно бледно-желтое зарево орудийных выстрелов, прожигающих темноту. Там входили в боевую страду полки Ударной группы. Они не могли помешать Деникину захватить Орел, но уже остановили врага средь волчьих бурьянов полосы прорыва.

— Там наши держатся, — прошептал Николка. И услышал голос Пригожина:

— Одна надежда на нее… На Ударную группу.

Гул артиллерийской канонады привлекал внимание друзей на всем протяжении пути. Лодка нырнула под нависшие фермы железнодорожного моста, изуродованного взрывом. Справа и слева зачернели вдоль берегов дома и колокольни губернского города.

Дерзость смельчаков не имела границ. Река вертела и кружила лодку, вынося к центру Орла, забитого корниловцами. Во мраке ночи слышалась пьяная ругань, крики о помощи, беспорядочная пальба…

При впадении Орлика в Оку лодка неожиданно захрустела, килем о песок, дрогнула и крепко уселась на мель. Играла музыка в городском саду, а рядом, во дворе тюрьмы, захлебывался дробным стуком пулемет— белые расстреливали пойманных большевиков.

Бачурин и Касьянов уперлись шестами в дно реки и сдвинули лодку к стремнине. Опять поплыли берега с темными громадами кварталов. Скрылись позади торговые ряды, кирпичная баня; перед глазами закачался отлогий берег Монастырки.

— Приваливай!

Вскинув на ремень винтовки, Бачурин и Касьянов, осторожно подняли раненого. Николка дождался, пока они выберутся к твердому грунту, взвалил на плечи пулемет и оставил лодку.

Севернее Орла, вероятно, на Московской дороге, вспыхнула жаркая перестрелка. Страшным, многоголосым стоном долетело протяжное «ура-а»…

Друзья прислушались к этим звукам и зашагали прямо на них.

Глава двадцать шестая

У крайней деревенской избы остановился всадник на сером в яблоках коне. Ветер развевал его черную бурку. Подняв голову так, что кубанская папаха с красным верхом чуть не слетела на землю, он крикнул:

— Глядишь, чи що?

— Гляжу, товарищ командир, — откликнулся с крыши наблюдатель с биноклем в руках.

— Наша пехота отходит?

— Так точно: белые напирают…

— Як покажутся куркули на чистой степуре, зараз давай сигнал! Чуешь?

— Так точно, товарищ командир.

В небе, загроможденном тучами, послышался рокот мотора. Самолет-разведчик низко парил над деревней, высматривая расположение советских войск.

Командир спрыгнул с седла и завел коня в заросли ветвистых ракит. Окинув быстрым взглядом опустевшую улицу, сады и огороды, он удовлетворенно погладил свои темные украинские усы. Кавалерия отлично замаскировалась, используя сараи, навесы, риги, крытые дворы.

Вдруг командир нахмурился: на дороге заурчал другой мотор, автомобильный. Легковая машина неслась по рытвинам и лужам. Самолет еще больше снизился и кинул бомбу. Грянул взрыв.

— Тю, щоб ты сказывся! — погрозил командир плетью шоферу. — Коней пугать, чертово корыто! Геть!

Но шофер оказался смелым парнем. Он вылез из машины, достал винтовку и начал с колена стрелять по самолету. После третьего выстрела биплан, делавший крутой вираж для очередной атаки, качнулся в воздухе и, завалившись на левое крыло, стал падать. Лишь у самой земли летчику удалось выровнять машину, и эта большая подбитая птица скрылась в разорванных облаках.

— Гарный хлопец! — от души похвалил усач, забыв недавнюю досаду, и присмотрелся. — А не бачил ли я того вояку раньше? То ж Найденов!

— Товарищ Безбородко! — обрадовался Найденов, узнав в свою очередь старого знакомого.

Разговорились.

— Начальство возишь? — спросил Безбородко, угощая шофера папиросой.

— Отвез товарища Орджоникидзе во вторую латышскую бригаду. Вот огонь человек! Взял винтовку и пошел с пехотой в наступление на Кромы, — с восхищением рассказывал Найденов.

— У настоящего человика нема страху перед смертью, а е страх перед позором. Як вин оценивае боевой почин Ударной группы?

— Беспокоится о правом фланге… «Дрозды» напирают со стороны Дмитровска!