И он начал рассказывать об организаторском таланте и железной воле Орджоникидзе, о совместной работе в июльские дни 1917 года. Тогда Серго, прибывший из якутской ссылки, готовил пролетариев Нарвской заставы к решительному штурму капитализма.

Однако сомнение продолжало мучить Семенихина. Он думал: сумеет ли этот большой и сильный человек навести порядок в сложной фронтовой обстановке, где достаточно преуспели тайные и явные враги Родины?

Ходили слухи, что Ударная группа с первых же боев оказалась в тяжелом положении. Наступая согласно приказу командования на Фатеж — Малоархангельск, она имела целью вклиниться между корниловской и дроздовской дивизиями для нанесения удара во фланг корниловцам. Но при необеспеченности собственных флангов и тыла сама подвергалась угрозе окружения и вынуждена была выделить значительные силы прикрытия, растянувшись на пятьдесят километров по фронту. В таком виде она уже не представляла собой мощного кулака. Отдельные части ее поодиночке ввязывались в сражение, не истребляя полки «цветных» войск, а лишь вытесняя с занятых позиций.

Командир и комиссар полка шли по окопам, проверяя расположение стрелковых подразделений, пулеметные гнезда, запасы гранат. В батальоне Терехова задержались. Тут обрывался левый фланг.

Семенихин приказал усилить опасный участок пулеметами и подтянуть роты второго эшелона на случай обходного маневра неприятеля. Затем окинул беспокойным взглядом оборону из конца в конец… На сухом, забуревшем от непогоды лице его прочел Степан то же, что застыло на лицах красноармейцев: готовность умереть.

«Теперь пусть идут, — будто говорил командир. — Пусть идут, больше ничего сделать нельзя».

И действительно, офицерский полк корниловцев тотчас двинулся тремя цепями, густо и четко разграфив серое жнивье. Цепи стекали на зеленую озимь ближайшего поля, словно гребнем, прочесывали в лощине заросли дубняка. Буря орудийной пальбы сменилась налетевшей волной злобного крика и воя белой пехоты.

Правда, эта пехота уже не бравировала под обстрелом, как в первые дни сражения за Орел. Не пела гвардейских маршей, не шагала во весь рост, с папиросками в зубах. Потоки раненых и свежие холмы могил на раскисшей равнине отрезвили завоевателей.

Сейчас корниловцы, идя в атаку, кланялись пулям, тащили на ногах пуды жирного чернозема и неистово орали, желая побороть собственный страх. Они прытко съезжали в глинистые овраги и опасливо карабкались на противоположную крутизну, где широко гуляла смерть. Многие завидовали тем, кто валился, подкошенный свинцом, кому не придется лезть в следующую минуту на советские штыки.

Бронепоезд «Стенька Разин» пристрелялся и открыл беглый артиллерийский огонь. Снаряды рвались среди корниловцев, окутывая цепи дымом и прошибая в них огромные прогалины.

— Сомкнись! — слышалась команда старших офицеров.

«Давно пора этому красному бронепоезду заткнуть глотку!» — возмущенно подумал Гагарин, наступавший с батальоном в центре офицерского полка.

Гагарин вспоминал заверения Лаурица, что город защищаться не будет, что красноармейские цепи оставлены без патронов, и ярости его не было границ.

Он шагал вслед за первой цепью, переходившей по колено через грязный ручей, за которым начинался подъем. Рядом с Гагариным вскрикнул и уткнулся носом в грязь командир роты.

— Поручик Голощак, принять командование ротой! — приказал Гагарин.

Он боялся очередного удара со стороны полка Семенихина, причинявшего корниловцам огромные потери. Этот полк, известный Гагарину по украинским боям, устраивал и здесь, на подступах к Орлу, всевозможные ловушки.

Среди корниловцев, идущих в атаку, раздалась команда:

— Курок на предохранитель!

«Что они там замышляют? — силился понять Гагарин. — Быть может, оставили окопы и отступили? Нет, стреляют. А там что за люди?»

Справа из-за дальнего бугра показалась редкая цепочка пехоты, в которой по серым шинелям и высоким русским папахам не трудно было узнать красноармейцев. Они спешили на соединение с полком Семенихина. Это отступали остатки 55-й дивизии, возглавляемые Севастьяном Пятиалтынным.

На бугор вылетел галопом эскадрон белой кавалерии, размахивая клинками. Отступающие красноармейцы немедленно залегли, треснул дружный залп. Семенихинцы поддержали их огнем пулеметов, заставив конницу повернуть назад.

Гагарин решил стремительным броском перехватить красноармейцев, не успевших присоединиться к полку Семенихина.

— Цепь, бегом! — скомандовал он.

— Ур-р-р-а-а! — и корниловцы с ходу прорвались через первую линию окопов.

Фланговый огонь красных пулеметов производил огромные опустошения в рядах атакующих. Но этого уже никто не замечал: белые озверело лезли вперед, устилая своими трупами землю.

Гагарин услышал громкий голос впереди. На возвышенности, откуда били пулеметы красных, показался широкоплечий человек в серой шинели и крикнул:

— Коммунисты, за мной!

Это был Степан Жердев. Он знал силу оружия, заменявшего в бою недостающий свинец. Лежавшие в резерве роты дружно поднялись и, равняясь на бегу, бросились в контратаку.

Зеленая полоска молодой озими, отделявшая советские роты от корниловцев, с каждой секундой сокращалась.

«Вот она — граница жизни!»—думал Степан.

Он размахнулся и резким движением метнул гранату. Одновременно с ним десятки красноармейцев бросили гранаты в самую гущу белогвардейских цепей.

Оглушенный разрывами, Гагарин потерял в дыму свой батальон. Потом появились отдельные фигуры, еще и еще! Целые шеренги с винтовками наперевес. Но это уже были советские пехотинцы.

Белые дрогнули. Увязая в грязи, они вновь откатились к оврагу.

…От Севастьяна узнали в полку Семенихина о разгроме 55-й дивизии.

— Народу-то полегло из-за этого Лаурица! — говорил Севастьян, перевязывая бинтом простреленную руку. — Из нашего батальона почти никого не осталось. За тем бугром и комбата Пригожина убило…

«Пригожина»? Да это мой ночной попутчик!» — вспомнил Степан.

Из города прискакал связной штаба армии с приказом отходить на северную окраину Орла.

Оказывается, на Орловско-Кромском шоссе потерпела жестокое поражение дивизия, в составе которой дрался полк Семенихина. Враг захватил дивизионный обоз, артиллерию и много пленных. Штаб соединения тоже попал в руки корниловцев и был уничтожен.

Семенихин посмотрел на Степана, сильно прихрамывая, шагнул к нему. И, ничего не сказав, отвернулся.

Началась эвакуация раненых. В сумерках снялись с позиции два батальона.

Степан остался с батальоном Терехова и группой Севастьяна прикрывать отход полка.

От вокзала доносились звуки белогвардейского оркестра. В районе Курских улиц шныряла деникинская конница. По Кромскому шоссе маршировали офицерские колонны, прорвавшие к вечеру оборону на реке Цон, где доблестно дрался рабочий полк Медведева.

Надвигалась ночь, тяжкая и глухая, без единой звездочки в небе.

Глава двадцать третья

Догорал закатный багрянец осени, пошумливая сырым листопадом. Допевали прощальную песню журавли. Низко висело над темным лесом облачное небо, лишь иногда удивляя лучезарно-чистой синевой. Редко гостило в нем солнце, скупое и неприветливое.

С заметной расточительностью убывал день. Людей томила беспросветная копоть ночи. Свежел упругий ветер-сиверка. По утрам серебрилась тонкой резьбой ледяная оправа на ручьях.

Все бесприютней чувствовали себя партизаны в Гагаринской роще. Грустили, мучались без дела, оторванные от большого сурового мира, от родных семей и теплого угла. Приелась однообразная пища, наскучила звериная глухомань.

Фронт отдалился на сто с лишним верст, движение по большакам утихло, и боевые замыслы, что скрепляли дружный коллектив, оказались неосуществимы.

Теперь усиленно работала железная дорога. Круглые сутки оттуда долетали паровозные гудки, слышался тяжелый грохот бегущих поездов.

Настя подолгу смотрела с лесной опушки на красные «пульманы» и груженые платформы белогвардейских эшелонов. Встречала и провожала беспомощным взглядом, отлично зная их назначение… И ей становилось больно и страшно отсиживаться здесь, в лесной чащобе, когда Республика истекала кровью!