Степан остановил занесенное над поверженным врагом оружие, крикнул:
— Фамилия?
— Тальников… прапорщик Тальников, — сказал корниловец. — Пощадите! Я буду вам полезен… собственными руками задушу Гагарина…
— С Гагариным у нас другой счет, — перебил Степан и, расстегнув мокрую шинель, крепко зажал здоровой рукой рану. — Какими силами белые ведут наступление?
— Нашему батальону под, командой Гагарина приказано захватить Песочную; в дальнейшем — продвигаться на Мценск, согласно плану главнокомандующего…
Красные и белые залегли в темноте друг против друга, постреливая и окапываясь. Степан послал связного к Семенихину с запиской:
«Ведем встречный бой с противником силою до батальона. По показанию пленного офицера, Деникин не изменил своего намерения двинуться к Москве.
02 ч. 14/Х. Жердев».
Ночью в полк Семенихина беспрерывно прибывали люди из разбитых под Орлом частей. Они отступали группами и в одиночку. Большинство красноармейцев являлось живыми участниками разгрома 55-й дивизии. Они рассказывали о гибели товарищей, о расстрелах и гнусных надругательствах врага над пленными командирами и политработниками.
Их распределяли по ротам, где давно требовалось пополнение.
Перед рассветом к правому флангу семенихинцев подошла горстка пехоты — все, что осталось от знаменитого рабочего полка, защищавшего Орел со стороны города Кромы. Среди молчаливых бойцов уже не было отважного комиссара Медведева — погиб в разведке. Однако в сердцах товарищей и друзей жили его слова, брошенные навстречу врагу: «Умрем, но не опозорим знамя коммунизма! Умрем, но победим!»
Вскоре туманную синеву беспокойного утра прошили желтые искры винтовочной пальбы, зачастил пулемет. Сначала Жердев принял это за очередную попытку белых возобновить наступление. Потом кто-то из красноармейцев, присмотревшись, крикнул:
— Ребята! Да там, кажись, наши…
Действительно, бой разгорался позади корниловской цепи. На пригорке залегли несколько человек, мужественно отстреливаясь от целого подразделения неприятеля:
— А ну, комбат, дай мне гранату, — попросил Степан, придерживая сползающую повязку. — Видишь, я сейчас врукопашную не гожусь.
— Атакуем? — догадался Терехов и отстегнул с пояса «лимонку».
— Не дожидаться же, пока приколют вон тех парней. Первая рота, за мной! — скомандовал комиссар, выбегая вперед.
Рота поднялась без крика и выстрелов. Именно поэтому корниловцы не сразу заметили ее приближение, открыли огонь слишком поздно. Взрывы гранат, короткая штыковая схватка… и все кончено с вражеским подразделением.
Степан разглядывал освобожденных бойцов. К нему спешил, сгибаясь под треногой трофейного пулемета» мальчишка в шинели до пят. Следом два человека несли раненого командира.
— Степан Тимофеевич! — окликнул Терехов улыбаясь. — Да это ж Николка! Постой… а там Бачурин с Касьяновым! Ух, мать честная… Огни и воды прошли— своих нашли!
Глава двадцать девятая
Для Степана, пережившего вместе с армией страшную боль поражения, приход Николки явился несказанной радостью. Мальчуган не только вырвался из плена живым, но и проник через фронт — на помощь к брату.
Было что-то чудесное в простом, мужественном поступке юного советского воина и его товарищей, спасших раненого командира. Даже перекрестный огонь и окружение корниловцев не принудили их оставить его.
— Братка, — говорил возбужденно Николка, очутившись в расположении красноармейских цепей, — это Пригожин… Надо скорее перевязать ему раны!
— Пригожин? — Степан вспомнил рассказ Севастьяна, который считал комбата погибшим. — Санитаров сюда!
Он помог переложить Пригожина на носилки. Тот с усилием шевельнул сухими губами:
— Товарищ Жердев… вот и встретились…
— Выздоравливайте поскорее, — сказал Степан. Примчался Семенихин. Он только сейчас узнал о ранении Жердева.
— В плечо? Штыком? — тревожно спросил он еще издали, увидав комиссара. — Это очень скверно! Штыковая рана, брат, опасная вещь! Немедленно отправляйся в полевой лазарет!
— Я никуда не поеду, — заявил Степан категорически.
— Сейчас не до шуток!
— А кто шутит? Ты же сам под Харьковом, несмотря на тяжелое ранение, остался в строю.
— Там было другое дело.
— Там другое здесь, третье… Много у нас дел, Антон Васильевич! Ты лучше порадуйся со мной: братишка вырвался из плена!
— Да ну? — Семенихин остановился перед Николкой. — Поздравляю! Сразу видать: жердевская порода! Даже пулемет притащил.
— Он притащил кое-что поценнее. Не встретил ты санитаров?
— Которые понесли раненого комбата?
— Вот вот. Этого комбата наши парни подобрали южнее Орла и ночью плыли с ним в лодке по реке через весь город, кишащий деникинцами. Здорово придумано?
— Да-а! Смекалкой ребята не обижены, — и Семенихин опять, как раньше при виде Федора Огрехова, удивился, что люди эти, одетые в пропотелые шинели, вовсе не замечали своего подвига и меньше других походили на героев.
Разговор о лазарете, готовый превратиться в острую стычку, командир полка не возобновлял. Только хмуро и неодобрительно косил взглядом на шинель комиссара, проколотую у плеча.
Подошел Терехов, сверкая еще не остывшими от боевой схватки смолисто-кипенными глазами. Попросил разрешения зачислить в батальон старых знакомцев: Бачурина, Касьянова и Николку.
— Люди просятся обратно ко мне. Видать, после Кшени лиха хватили… До настоящего дела тянутся!
— Бери, — согласился Семенихин. — Да не теряй больше!
Обозленные неудачей корниловцы стреляли из серой, затопленной студеным туманом лощины. Но подавленно-нервный огонь их не причинял красноармейцам вреда.
Облюбовав удобный бугорок, Николка тотчас установил трофейный пулемет и дал ответную очередь в сторону врага.
— Что, парень, благодаришь за гостеприимство? — усмехнулся Степан.
Николка крутнул головой на тонкой шее, рассудительно сказал брату:
— У нас белым — одна цена! Поглядишь на них издали — банда! А вот между собою они, если хочешь знать, совсем люди различные. Я видел офицера — его называли «поручиком от сохи»… Камардин фамилия.
— Наверное, кулацкий сынок, — заметил Степан. От таких всегда отворачивались чистокровные бары.
— Нет, Камардин — учитель из Батайска. Очень правильный человек: над пленными не дал издеваться… Заграничного обмундирования не носит, погоны себе карандашом на плечах нарисовал. И храбрый—сами марковцы признают.
— Ага! Идейный, значит. Ну, для нас безразлично, кто там прет на Москву по идейным соображениям, а кто — в шкурных интересах. Идеи тоже бывают разные… Словом, ты целься лучше и бей подряд!
Николка промолчал. Вдруг он, что-то вспомнив, начал распоясывать шинель, подаренную Севастьяном Пятиалтынным. Озябшие пальцы плохо слушались, высвобождая из петель латунные пуговицы английской работы.
— Братка, дай-ка ножичка!
— Зачем?
— Дело есть…
Взяв перочинный нож, мальчуган расстегнул рубаху и распорол воротник.
— Кажись, не промокла… На!
Развернув бумажку, Степан узнал почерк Насти. Он читал, вытирая мокрый от волнения лоб:
«…недавно к нам в отряд прибыл Федор Огрехов. Привела Матрена. Теперь у них началась своя жизнь. А Клепикова похоронили в деревне Каменка. Там он скрывался у кулаков до самой смерти и, говорят, какой-то доктор приезжал из Орла его лечить… В коммуне опять хозяйничает Витковский, но мы следим за ним. Забота наша — как лучше помочь Красной Армии. Обо мне не беспокойся. Жду, Степа, кончайте там скорее!»
— Откуда это у тебя? — спросил Степан переводя взгляд с записки на Николку.
— Как откуда? У наших был.
— Постой… Разве Настя не уехала с коммуной?
— И Настя, и отец, и много еще коммунаров остались. Отряд партизанов создали. Гранкин там пулеметчиком.
«Настя! — подумал Степан. — И тебя война разлучила с детьми, с домашним кровом».