Еще более значительным кажется деятельность В. Э. Мейерхольда, когда сравниваешь ее с деятельностью других петербургских и московских режиссеров: один только Станиславский и его ученики (г. Санин, г. Попов и некоторые др.) представляют собою, серьезную художественную школу, с которой необходимо считаться…».
Дальше Чулков указывал, что «до вступления В. Э. Мейерхольда в театр В. Ф. Комиссаржевской в Петербурге не было ни одного театра: были только отдельные артисты и артистки, иногда высокоталантливые, как например, сама В. Ф. Комиссаржевская. Постановки “Сестры Беатрисы”, “Балаганчика”, “Жизни человека” и “Победы смерти” это этап в истории русского театра».
Уход Мейерхольда послужил и для А. Р. Кугеля поводом высказать, почему он отрицательно относился к работе Мейерхольда в театре Комиссаржевской. Отметая обвинения Э личном пристрастии, Кугель объяснял свою позицию общими взглядами на искусство театра. Его аргументация вытекала из признания деятельности Станиславского и Мейерхольда деятельностью антитеатральной. «Зачинщик — Станиславский — писал Кугель — и хотя в области постановок г. Мейерхольд исходил из совершенно противоположной, как будто, точки зрения, их связывала общая пуповина — стремление создать театр из не театральных элементов… Оба строят театр не на театральной способности человека, т. е. лицедействе, а на феерии, конечно, более или менее художественной».
Но если были разногласия в оценке деятельности Мейерхольда, как художника, то профессионально-этическая сторона вопроса не вызывала почти никаких сомнений. В передовой «Театра и Искусства» (№ 46 от 18 ноября) мы читаем: «В то время, как в других областях “умный человек” может менять свои убеждения, как перчатки — в театре он, по обычному театральному праву, ограничен сезоном. Это вполне понятно, так как сезон есть общий для всех театров промежуток, и посреди сезона и самый выдающийся театральный деятель де может найти ангажемента, а следовательно, обречен на бездействие. А между тем убеждения относительно Н. Н. Арбатова и некоторых артистов труппы, пригодных лишь, по новому убеждению г‑жи Комиссаржевской, для изображения быта, сложились и окрепли в начале прошлого года. Убеждения относительно г‑на Мейерхольда и отречение от стилизации, т. е. обратные убеждения, сложились в начале ноября нынешнего года. Все это с полной внезапностью… Артистка должна жить по театральному календарю».
В том же номере «Театра и Искусства» в другой статье, написанной по вопросу о «работодателе», о мейерхольдовском инциденте говорилось: «Как бы ни смотреть на Мейерхольда и даже в каком бы огорчении ни пребывать от него, ясно одно, что г‑жа Комиссаржевская поступила со своим режиссером так, как до сих пор мы не поступали даже с нашей прислугой, ибо без предупреждения никто не гонит даже своего лакея: — вот паспорт, а вот порог».
Мы не будем множить дальнейших выдержек из газет, ибо, как потом писал Комиссаржевский, «если бы следовать газетным сведениям того времени, можно бы исписать целый том». Но на лицо был простой и знаменательный факт: огромное принципиальное и художественное значение конфликта. Для дирекции драматического театра на Офицерской он не прошел даром. Для него наступила полоса безвременья. После ухода вслед за Мейерхольдом второго режиссера Р. А. Унгерна, режиссером остался, как это и должно было случиться, Ф. Ф. Комиссаржевский. Но ему пришлось в этот сезон поставить лишь мистерию Ремизова (в декорациях Добужинского) «Бесовское действо», не имевшую успеха, и возобновить в условных декорациях «Строителя Сольнеса». 7 января театр уже закрылся, а 8‑го Комиссаржевская с частью труппы уехала в Америку.
Третейский суд, созданный по инициативе Мейерхольда, имел суждение по обвинению В. Э. Мейерхольдом В. Ф. Комиссаржевской в нарушении правил театральной этики. Он состоялся под председательством О. Пергамента при секретарях А. Виленкине и А. Гидони 20 декабря. Вынесенный приговор отвергал основательность возбуждения В. Э. Мейерхольдом обвинения, признавал неоскорбительность формы, в которой была прекращена Комиссаржевской совместная работа и считал поведение Комиссаржевской основанным на соображении принципиального свойства в области искусства.
Приговор третейского суда оставил неудовлетворенными ни общественное мнение, ни сторонников Мейерхольда. Как писало «Театр и Искусство» в № 52, решение третейского суда нисколько не разъяснило принципиальной, специально театральной точки зрения. Также отмечалось отсутствие мотивов резолюции, в которых «вся суть».
Почти через два года, осенью 1909 г., Комиссаржевская в Одессе высказала интервьюеру свое мнение о разрыве с Мейерхольдом. Артистка опять повторяла: «Мейерхольд вел нас в тупик». «Я увидела, что в этом театре нам, актерам, нечего делать, ощутила мертвые узлы, которыми крепко связал нас Мейерхольд».
Этот испуг Комиссаржевской, как актрисы, по ее признанию особенно обострился после «Пелеаса и Мелисанды». «Я лично свою трепетную влюбленность в Метерлинка, все свое душевное горение отдала Мелисанде. Но с каждой репетицией я замечала бесплодность своей и товарищей моих работы. Мейерхольд упорно стремился привести все к “плоскости” и “неподвижности”, и мы провалились, заслуженно провалились».
Второе, на что открыл глаза Комиссаржевской «Пелеас», это то, что сцена ее театра превратилась в «лабораторию для режиссерских опытов». Это, в свою очередь, привело к потере зрителя. «Как только я увидела это, я пошла на разрыв, на разрыв с Мейерхольдом, но не с условным театром, с новыми сценическими методами. Да и самого Мейерхольда я по сию пору ценю, как большого талантливого новатора, ищущего с подлинною искренностью. А такие его работы, как “Балаганчик”, “Жизнь человека” и “Сестра Беатриса”, я считаю режиссерскими шедеврами».
Это одесское интервью Комиссаржевской — бесспорно один из замечательнейших документов современного театра. И оно вполне подтверждает нашу точку зрения на принципиальную природу конфликта Мейерхольд — Комиссаржевская. Это в основе своей все время был бунт большой актрисы, не сумевшей стать тем, чем она хотела — стать «новым театром». Горечь от неуспеха в роли Мелисанды была настолько сильна, что она не в состоянии была смягчиться от успеха спектакля «Победы смерти», в котором Комиссаржевская, как актриса, не участвовала. И, быть может, от того, что не участвовала, и приурочила так опрометчиво разрыв к дням этой постановки.
В биографии же В. Ф. Комиссаржевской год работы Мейерхольда в театре на Офицерской явился последней яркой полосой. Сезон 1908 – 1909 был агонией самой идеи «своего театра». А через два года после разрыва с Мейерхольдом, 15 ноября 1909 года, последовало, так называемое, отречение Комиссаржевской от театра. В необходимости продолжения индивидуального пути актрисы она потеряло веру. Смерть, последовавшая 10 февраля 1910 года, прервала дальнейшие метания ее души.
И для Мейерхольда год на Офицерской имел огромное значение. Им завершалось первая полоса его художественной жизни. Театр на Офицерской дал ему возможность стать тем, чем он хотел — режиссером условного театра.
Дальнейшая работа имела уже определенные теоретические предпосылки и большой практический опыт. Оставалось лишь одно — подвести прожитому итог. Этот итог статья: «Театр. (К истории и технике)» и великопостная театральная поездка 1908 года по западным городам.
Свидание с В. А. Теляковским. — Издательство «Шиповник». — Статья-лекция Мейерхольда «Театр. К истории и технике». — Ее оценка А. Кугелем. — Лекция Мейерхольда в Москве. — «Жизнь человека» в Художественном театре. — «Старинный театр». — Проблема традиций. — Организация провинциальной поездки. — А. Дункан. — Гастроли в Минске. — Херсон. — Крушение реформ А. П. Ленского. — Разлад в Художественном театре. — Театральные лекции А. Р. Кугеля и А. А. Блока. — «Книга о новом театре». — Критика А. В. Луначарским. — Московский сборник «Кризис театра». — Записки К. С. Станиславского. — Режиссерский съезд. — Речь В. И. Немировича-Данченко. — Беспокойная зима.