Последнее заявление Мейерхольда в тот день не имело последствий. Кое‑как Бравичу удалось довести собрание, продолжавшееся 2 1/2 часа до мирного конца, но мирный конец заседания не свидетельствовал о действительном мире. Наоборот, заседание художественного совета ясно показало, что солидарности у руководителей театра не было и еще резче выступили разнородные интересы людей, стоящих во главе дела.
По свидетельству Комиссаржевского, после этого заседания «Вера Федоровна решила “пробовать”, как она говорила, хотя и не верила в эту пробу». Это отсутствие веры психологически сделало неизбежным будущий разрыв. Но прошел почти месяц пока наступил столь долго подготовляемый конец.
Разногласие в художественном совете сказалось на ходе работ. С «Духом земли», как рассказывает Комиссаржевский, не налаживалось и, тем не менее, в этой обстановке разброда умов Мейерхольду удалось осуществить одну из лучших своих постановок того времени — постановку трагедии Федора Сологуба «Победа смерти», первое представление коей состоялось 6 ноября.
После провала «Пелеаса и Мелисанды» тем разительнее был успех «Победы смерти» и у критики, и у публики.
Как бы в подтверждение своих слов о конце условного декоративного театра, Мейерхольд осуществил свою новую работу в ином композиционном плане. Чулков в «Товарище» дал следующее описание спектакля: «Декорации, условно простые, были очень приятны: широкая лестница во всю сцену, массивные колонны и тихие строгие тона общего фона, давали возможность зрительным впечатлениям легко сочетаться с впечатлениями от восприятия сурового и точного стиля самой трагедии… Группы располагались на сцене красиво и умно, в ходе всего спектакля чувствовалась стройность… Постановка последней сцены второго акта прекрасна. Если бы не два‑три неверных и смешных движения пажа и некоторых статистов, ее можно бы было признать совершенной. Во всяком случае, самый последний момент оргиастического исступления толпы вокруг прекрасной Альгисты заключал в себе чары настоящего театра. По-видимому, автор хотел в этом моменте переступить заветную черту — “разрушить рампу”. И это было бы возможно осуществить не только в зрелище, но и в действии, продолжив лестницу сцены до зрительного зала, совершив трагическую игру в круге зрителей. Но, разумеется, в наши дни, при условиях данной культуры, это исполнить невозможно».
Даже резко враждебный Мейерхольду журнал Кугеля и тот заявил в рецензии Н. Тамарина, «что в постановке “Победы смерти” мы увидели явный перелом в стиле». Правда, спешность постановки дала себя чувствовать и на этот раз, но, тем не менее, «Победа смерти» была воспринята всеми как удача, а в «Речи» В. Азов даже писал: «Это была настоящая победа и констатировать ее не помешают даже те господа, которые превратили в музыкальный инструмент и ключи от своих сундуков».
И тем не менее прошло всего 3 дня, настало утро 9 ноября, и в это утро, накануне годовщины открытия театра на Офицерской, Мейерхольду было вручено следующее письмо Комиссаржевской:
За последние дни, Всеволод Эмильевич, я много думала и пришла к глубокому убеждению, что мы с вами разно смотрим на театр и того, что ищете вы, не ищу я. Путь, ведущий к театру кукол, это путь, к которому вы шли все время, не считая таких постановок, в которых вы соединили принципы театра «старого» с принципами театра марионеток, например, «Комедия любви» и «Победа смерти». К моему глубокому сожалению, мне это открылось вполне только за последние дни, после долгих дум. Я смотрю будущему прямо в глаза и говорю, что по этому пути мы вместе идти не можем, — путь этот ваш, но не мой, и на вашу фразу, сказанную в последнем заседании нашего художественного совета: может быть мне уйти из театра — я говорю теперь — да, уйти вам необходимо. Поэтому я более не могу считать вас своим сотрудником, о чем просила К. В. Бравича сообщить труппе и выяснить ей все положение дела, потому что не хочу, чтобы люди работающие со мной, работали с закрытыми глазами. В. Комиссаржевская.
Через два часа по получении этого письма Мейерхольд вместе со всей труппой был приглашен на собрание, где Комиссаржевская огласила посланное ею Мейерхольду письмо, а после ее ухода К. В. Бравич прочитал оговоренный в письме доклад. Согласно тем выдержкам, какие привел Комиссаржевский в своей истории театра на Офицерской, суть доклада сводилась (в отношении к Мейерхольду) к следующим положениям: дирекция Драматического Театра, познакомившись в теории с художественными стремлениями В. Э. Мейерхольда и заинтересовавшись ими, предложила ему совместную работу. Новому режиссеру была предоставлена свобода действий, поставлено лишь условие ставить не меньше двух пьес в месяц.
По истечении первого сезона, который был окончен, по признанию Бравича, благополучно, в труппу были приглашены участники тифлисской труппы «Товарищество новой драмы». Но театр пришел в своих исканиях к безусловно ошибочной постановке «Пелеаса и Мелисанды», которая показала, что путь, выбранный Мейерхольдом, приведет театр к театру марионеток. Театр же Комиссаржевской мечтает быть театром свободного проявления духа. Правда, Мейерхольд в докладе на заседании 12 октября предложил отказаться от «живописного» метода постановок и перейти к методу «скульптурному», но это путь к театру кукол.
Свой доклад Бравич заключил обращением к «приверженцам» Мейерхольда, чтобы они открыто высказались и тем помогли изжить рознь, существующую в труппе.
При всем спокойствии тона, доклад Бравича все же был докладом явно дипломатическим, и особенно явно эта дипломатичность чувствовалась после удачи «Победы смерти». Но ясно было одно, что Комиссаржевской было трудно работать вместе с Мейерхольдом. Считаясь с ней, как с крупной артистической величиной, он все же не опирался всецело на нее в своих исканиях. Тем более, что ряд удачных постановок театра — «Балаганчик», «Жизнь человека» и, наконец, «Победа смерти» были спектаклями, где не участвовала Комиссаржевская. Произведенный ею «государственный переворот» был, говоря принципиально, главным образом, восстанием актера. Инцидент Мейерхольд — Комиссаржевская, скрывал за собой ту борьбу, которую вел актерский театр с театром режиссера, с театром, где отдельные личности должны были подчиняться определенному замыслу и служить целям того единого объекта театрального искусства, которым является согласованный во всех своих частях спектакль.
Хотя для Мейерхольда, как он написал в открытом письме в газету «Русь», события 9 ноября явились неожиданными, он, в сущности, мог бы предвидеть их наступление, если бы пересмотрел летнюю переписку с ним Ф. Ф. Комиссаржевского, К. В. Бравича и самой Веры Федоровны. Психологические предпосылки конфликта там были налицо.
В своей реакции на полученную отставку, Мейерхольд оставил, однако, в стороне художественно-принципиальную сторону и встал на профессиональную почву, считая самый факт своего удаления среди сезона и форму несогласными с правилами театральной этики. «Удаление из состава труппы среди сезона кого-либо из ее членов может быть вызвано лишь неблаговидными поступками его». Также Мейерхольд приводил в указанном письме и единогласное мнение труппы, что вражды между отдельными членами труппы, мешающей совместной работе, не было. Письмо, напечатанное в «Руси», заканчивалось приглашением Комиссаржевской на суд чести и указанием, что судьями с его стороны будут Ф. К. Сологуб и О. В. Фридлин. По опубликовании этого письма Комиссаржевская ответила в печати же, что она это приглашение принимает и уведомляла, что судьями ее являются А. В. Тыркова и А. К. Вольфсон.
Инцидент Комиссаржевская — Мейерхольд вызвал огромное количество откликов в печати. В разных изданиях, с разных точек зрения подводились итоги деятельности Мейерхольда в театре на Офицерской. Г. И. Чулков в «Товарище» писал: «Главная заслуга В. Э. Мейерхольда заключается в том, что он последовательно и твердо проводил в своих постановках принцип “условного” театра. Пусть не всегда этот принцип применялся удачно, но нельзя отрицать того, что элементы художественного творчества всегда присутствовали в опасных опытах, на которые решался В. Э. Мейерхольд.