Третье письмо от 27 апреля, тоже из Харькова, целиком посвящено проекту театрального журнала, который Комиссаржевский и Мейерхольд предполагали издавать с осени. В программу этого журнала входили статьи об авторах «нового театра» с их портретами и автографами, статьи касающиеся театральных, музыкальных и художественных вопросов, хроника и тексты пьес. Журнал должен был начать выходить с первого сентября еженедельно. В качестве желательных статей Комиссаржевский намечал статьи: А. Белого об Л. Андрееве, В. Брюсова о Ведекинде, Вячеслава Иванова о Метерлинке, Чулкова или Брандеса о Верхарне, Мережковского о Гоголе, как драматическом писателе.
Апрельские письма Комиссаржевского служат для Мейерхольда предлогом к большому письму, в котором он высказывает свои взгляды по целому ряду вопросов. Так начинается летняя переписка Мейерхольда с Комиссаржевским, в которой гораздо яснее прозвучали не темы будущего сотрудничества, но будущего разрыва. Приводим только что названное письмо Мейерхольда:
Дорогой Федор Федорович, ваше письмо из Харькова о болезни В. Ф. меня очень встревожило. Хотел написать В. Ф., но потом решил писать вам, так как не хочу затруднять В. Ф. чтением писем, которые на мой взгляд волнуют всегда, приятны они или неприятны. Передайте В. Ф. мой привет и пожелание скорейшего выздоровления и читайте те места из письма, которые покажутся вам неспособными взволновать больную В. Ф. Отлично понимаю, что нельзя было оставлять В. Ф. одну, но все-таки был огорчен, узнав, что вы уехали из Питера. Не может быть солидным сезон, когда режиссура в широком смысле этого слова не готовится к сезону с весны. Вы пишете «надеюсь будете писать обо всем, о своих замыслах относительно постановок и т. д., а то трудно работать, можно разойтись в разные стороны — и тогда уже ничего не поделаешь».
В разные стороны мы, конечно, не разойдемся, если мы, конечно, верно понимаем друг друга, но если судьба будущего сезона до известной степени зависит от того, насколько часто мы будем обмениваться обстоятельными письмами, я дрожу за участь будущего сезона, потому что в письма не верю совсем, т. е. в их продуктивность в области искусства, вернее в области деланья для искусства. Шутка сказать, «писать о своих замыслах». Я с громадным трудом рассказываю о своих замыслах, написать не смогу ни строчки. Так и пройдет лето. Май, июнь, июль, — И эта неподготовленность мастерских театра даст себя знать перед Рождеством, после Рождества, словом в трудные дни сезона. Я знаю, я уверен.
Конечно, что делать, если так складываются обстоятельства: здоровье В. Ф. не менее важно для сезона, чем наши с вами подготовительные работы, но… сказать о том, что меня мучит, считаю своим долгом. Я часто бываю совсем, совсем один. Это очень хорошо, потому что в одиночестве вырастают тысячи интересных идей, но в одиночестве уже всплывает также целое море ошибок, которые грозят кулаком: не повторяй нас опять.
Затем следует и самое перечисление ошибок, сделанных, по мнению Мейерхольда, театром:
1. Какую ужасную ошибку сделала В. Ф., что она поехала по России со старым репертуаром. Это ее компрометирует, как ставшую во главе нового театра. Получаю очень много писем с просьбой разъяснить, что это значит, что вы В. Ф. путешествует с пьесами Зудермана, Островского, etc.
2. Какую ужасную ошибку сделал театр, что он не играл «Жизнь человека» весь пост, всю Пасху. Никуда негодный предрассудок, что постом надо прекращать спектакли. Будь он проклят! Ерунда, «Бог мести» в провалившемся сначала «Современном театре» (значит репутация театра уже подорвана) делает полные сборы. Переполнен Художественный театр битком на концертах Никита. — У нас был слишком короткий сезон, неосторожно, было не закрепить позиции основательно, не сделать сезона искусственно более длинным.
Сделай мы это, позиция театра была бы твердой для будущего сезона. Сезон гастролирующего театра почти составляет половину сезона постоянного театра. Разве это нормально?
3. Простить себе не могу, что я не настоял на устройстве летней колонии. В сезоне вы пожалеете, что так легкомысленно отнеслись к идее устройства таких вот предсезонных репетиций и мне бы очень хотелось знать, почему В. Ф. предпочла отказаться от этого моего предложения. Вообще В. Ф., по-видимому, с каких то пор перестала считаться с моими советами.
В качестве иллюстрации к последнему своему замечанию, Мейерхольд говорит о молчании Комиссаржевской по поводу его предложения пригласить в труппу В. А. Петрову и А. П. Нелидова. Также вызывает недоумение Мейерхольда, почему В. Ф. указала новой заведующей музыкальной частью Еве Брюнелли, чтобы она за всякими указаниями обращалась непосредственно к К. В. Бравичу. «Итак, — делает заключение Мейерхольд, — музыкальная часть с будущего года подведомственна не режиссеру, а заведующему труппой».
В последней части письма Мейерхольд описывает злоключения с цензурой по поводу «Пробуждения весны». Приходится марать «рискованные места». «Буду марать, а сердце мое будет обливаться кровью». Останавливаясь на рецензиях о Художественном театре, появившихся в связи с гастролями театра в Петербурге, Мейерхольд указывает, что самое неприятное для театра В. Ф. Комиссаржевской, является статья Чулкова в «Перевале», где Чулков мимоходом замечает, что у театра Комиссаржевской «нет вожака». Наконец, относительно репертуара на будущий сезон Мейерхольд пишет:
Считаю его вырешенным. Относительно же «Пробуждения» вопрос одной — двух недель, ну а если «Весна» сорвется, надо будет думать. «Ревизора» хочется всегда. Между прочим, «Ревизор» в Художественном предположен.
На днях буду у Венгеровой, узнаю о новом Метерлинке. — Относительно постановки «Дара» по методу круглого театра, мне кажется надо хлопотать также, как я хлопочу о «Пробуждении весны». Ведь в России у нас всегда начинают с того, что говорят нельзя.
Письмо Мейерхольда вызывает обширный ответ Ф. Ф. Комиссаржевского (от 5 мая). Комиссаржевский отвечает Мейерхольду по пунктам. По вопросу о дискредитировании В. Ф. ее поездкой со старым репертуаром, Комиссаржевский объясняет это во-первых материальной невозможностью вести весь театр, а во-вторых тем, что поездка предпринята с целью покрыть долги, которые принес минувший сезон, но Комиссаржевский не согласен с Мейерхольдом и по существу.
Вы говорите, — читаем в письме, — что этот «старый репертуар» дискредитирует, не согласен. В. Ф. как артистическая величина слагается из двух равноценных величин — того, что она создала «вечного» и «прекрасного» в старом репертуаре и того, что в новом. Потому старый репертуар ее дискредитировать не может. Ее театр — это она «новая», но несмотря на это и «старая» она Не умерла, потому что все, что талантливо, все вечно. Это старая аксиома.
Также по материальным соображениям отвергает Ф. Ф. невозможность устройства колонии. Однако центральным местом ответа Комиссаржевского является следующее его мнение по поводу статьи Чулкова:
Вы пишите, что Чулков написал в «Перевале», что будто у нас нет вожака. Об этом я читал, но и я тоже думаю. Мы ставили «какие-то» вехи на «каком-то» новом пути, но этот путь был скрыт от нас, мы бродили в тумане. У нас в театре не было принципов, которыми бы мы руководствовались при выборе репертуара и при постановке пьес на сцене. Театр, имеющий определенные художественные задачи, должен иметь свой стиль вообще, и свой стиль для постановки каждого автора в отдельности. У нас были поставлены две пьесы Ибсена, но стиль в обеих постановках был различен. Ибсена не было. Рядом с Ибсеном у нас была поставлена бездарная пьеса Гейборга, по рекомендации Ярцева, которая ни в коем случае не могла послужить для выяснения лика нашего театра, а, наоборот, послужила сокрытию этого лика. У нас был поставлен Гофмансталь, этот поэт-эстет, идущий в своих произведениях рука об руку с художниками-прерафаэлитами, но в нашей постановке ничего прерафаэлитского не было, и стиль Гофмансталя театр не нашел и т. д., и т. д. Из всего этого видно, что наш театр ставил пьесы разных авторов, и эти пьесы не были связаны определенным стилем, присущим нашему театру, стиль для каждого автора (за исключением Метерлинка, Блока и Андреева, к стилю произведений которых мы близко подошли) не был найден, а следовательно в театре не было руководящего начала при выборе репертуара и при постановке. В чем никто из нас не виноват, ибо мы ходили в тумане, но и Чулков, написав это, не имел злокозненных намерений, а высказал голую истину.