мен. Такие примеры могли бы вскружить голову и девице

более высокого рождения, чем Кэтрин, или Кейт, Гловер,

которая была всенародно признана красивейшей из мо-

лодых обитательниц города и окрестностей и чье звание

«пертской красавицы» неизменно привлекало к ней взоры

юных щеголей, когда королевскому двору случалось

обосноваться в Перте или поблизости от него, и добавим,

что иной высокородный дворянин, прославившийся воин-

скими подвигами, так старался щегольнуть красивой по-

садкой в седле, проезжая по Кэрфью-стрит*, мимо окон

Саймона Гловера, как не домогался бы победы на турнире,

где его искусство могли оценить самые высокородные

дамы Шотландии.

Но дочь Гловера-перчаточника (ее отец, как было

принято в ту пору среди горожан, получил фамилию по

своему ремеслу5) не слушала любезностей, которые рас-

точали перед ней вельможные поклонники. И хотя Кэтрин

сознавала, конечно, свою привлекательность и не так уж

была равнодушна к ней, она стремилась, как видно, одер-

живать победы только над людьми своего круга. Обладая

красотою совсем особого рода – той, что мы связываем

больше с духовной, нежели с телесной сущностью, – она

при всей природной доброте и милом нраве казалась скорее

замкнутой, чем веселой, даже когда находилась среди

равных, а глубокое чувство, с каким отправляла она долг

благочестия, наводило многих на мысль, что Кэтрин Гло-

вер затаила желание удалиться от мира и схоронить себя в

монастырских стенах. Но если и были у нее подобные

мысли, едва ли следовало ожидать, что ее отец, слывший

человеком состоятельным и не имевший других детей, с

легкостью согласится на такую жертву.

Зато в своей суровости к придворным рыцарям при-

знанная Пертом королева красоты встречала полную под-

держку со стороны отца.

– И не гляди ты на них! – говорил он ей. – Не гляди на

них, Кэтрин, на этих щеголей! Ну их всех с их резвыми

5 Glove (англ.) – перчатка.

конями и бряцаньем шпор, с их перьями на шляпах и хо-

леными усами! Они не нашего сословия, и не пристало нам

родниться с ними. Завтра день святого Валентина*, когда

каждая птица выбирает себе подружку, но ты не увидишь,

чтобы коноплянка свила гнездо в паре с ястре-

бом-перепелятником или малиновка – с коршуном. Мой

отец был честным горожанином Перта и владел иглой не

хуже, чем я. А случалось подступить войне к воротам на-

шего славного города, мы откладывали в сторону иглу, и

нитки, и замшу, доставали из укромного уголка добрый

шлем и щит и снимали со стены над камином длинное ко-

пье. Назови мне тот день, когда мэр созывал ополчение, а я

или мой отец не явились бы в строй! Так мы жили, девочка

моя: трудились, чтоб заработать свой хлеб, и сражались,

чтоб защитить свою жизнь. Не нужно мне зятя, который

будет мнить о себе, что он лучше меня, а что до лордов и

рыцарей, так запомни хорошенько: ты слишком низко

стоишь для их законной любви и слишком высоко – для их

беззаконной прихоти. А теперь отложи-ка свою работу,

дочка, потому что нынче канун святого праздника и нам

пора в церковь на вечернюю службу – помолимся, чтобы

господь послал тебе завтра хорошего Валентина.

Красавица отложила великолепную перчатку для со-

колиной охоты, которую вышивала по заказу леди Драм-

монд, и, надев праздничное платье, приготовилась сопро-

вождать отца в монастырь доминиканцев, примыкавший к

Кэрфью-стрит, где они проживали. По дороге Сай-

мон-перчаточник, исконный и почитаемый горожанин

Перта, с годами несколько отяжелевший, важно принимал

от встречных, и молодых и старых, подобающую дань

уважения к своему бархатному полукафтанью и золотой

цепи. Равно и перед признанной красотой его дочери, хотя

и спрятавшейся под покров скрина6, склонялись, обнажая

головы, и старые и молодые.

Отец и дочь шли рука об руку, а по пятам за ними

следовал высокий, стройный юноша в одежде йомена*,

самой простой, но выгодно обрисовывавшей его изящный

стан, тогда как шотландская алая шапочка как нельзя

лучше шла к его красивому лицу в рамке густых кудрей.

При нем не было другого оружия, кроме трости, так как

лицам его состояния (он был подмастерьем у старого

Гловера) не полагалось показываться на улице с мечом или

кинжалом у пояса – это почитали своим исключительным

правом «джекмены», то есть воины-прислужники знатных

господ. В свободное от работы время он сопровождал хо-

зяина в качестве слуги или телохранителя, но нетрудно

было заметить по его ревностному вниманию к дочери

хозяина, что он охотней оказал бы добрую услугу Кэтрин

Гловер, чем ее отцу. Впрочем, юноше так и не пришлось

показать свое усердие: общее всем чувство уважения по-

буждало прохожих почтительно уступать дорогу отцу и

дочери.

Но вот чаще замелькали в толпе стальные шлемы, бе-

реты и перья сквайров, лучников и конных латников, но-

сители этих воинских знаков отличия вели себя куда гру-

бее, чем горожане. Не раз, когда такая особа нечаянно или,

может быть, в кичливом сознании своего превосходства на

ходу оттесняла Саймона от стены, молодой провожатый

6 Нечто вроде мантильи, какую носят во Фландрии.

перчаточника сразу вызывающе мерил невежу взглядом,

как будто рвался доказать на деле свою пламенную го-

товность услужить госпоже. И каждый раз Конахара – так

звали юношу – одергивал его хозяин, давая понять, что

нечего ему лезть в драку, пока не приказали.

– Глупый мальчишка! – сказал он. – Или ты мало пожил

в моем доме? Неужели ты до сих пор не усвоил, что удар

порождает ссору… что клинок режет шкуру так же быстро,

как игла прокалывает замшу… и что я люблю мир, хотя

никогда не боялся войны, и мне неважно, пройдем мы с

дочерью ближе к стене или подальше, лишь бы идти нам

тихо и мирно?

В свое оправдание Конахар заявил, что ему дорога

честь его хозяина. Но этим он ничуть не успокоил старика.

– Что нам честь? – сказал Саймон Гловер. – Если хо-

чешь остаться у меня на службе, думай о честности, а о

чести пусть хлопочут хвастливые дураки, которые носят

сталь на пятках и железо на плечах. Если тебе охота ще-

голять таким убором – милости просим, но не в моем доме

и не при мне.

Конахара эта отповедь не утихомирила, а только пуще

распалила, но поданный молодою хозяйкой знак – если и

впрямь можно было так истолковать чуть поднятый ею

мизинец – подействовал сильнее, чем сердитый укор хо-

зяина: юноша сразу утратил воинственный вид, казав-

шийся для него естественным, и превратился в простого

слугу миролюбивого горожанина.

Между тем их небольшую группу догнал худощавый

молодой человек, закутанный в плащ, которым он прикрыл

или затенил часть лица, как нередко делали в ту пору ка-

валеры, когда хотели остаться неузнанными или пускались

в поиски приключений. Словом, всем своим видом он как

бы говорил окружающим: «Сейчас я не желаю, чтобы меня

узнавали или обращались ко мне так, точно понимают, кто

я. Но я ни перед кем не должен держать ответ, а потому

свое инкогнито я храню лишь для видимости, и меня не

беспокоит, разгадали вы его или нет». Он поравнялся с

Кэтрин, державшей под руку отца, и, замедлив шаг, пошел

рядом с нею с правой стороны, как бы присоединяясь к их

компании.

– Доброго вечера вам, хозяин.

– «Благодарю, ваша милость, пожелаю того же и вам…