– Мне ж про тебя все известно. Вот ты метался туда-сюда, маялся. Все потому что свой дар не осознавал. Но ничего-ничего, мир этот хоть и не совершенный, а случайностей в нем не бывает. Не зря мне на глаза попался. А? Что скажешь?

– Разрушить все нахрен. Вот идея, так идея! Просекаешь? Чтоб, блять, места живого не осталось. Чтоб выжили самые сильные и самые умные. И ты, Андрей, будешь самым главным.

– У меня тут знаешь, какая мысль была? Я тут один раз на метро прокатился. Этнографический эксперимент. Так вот, что первое в глаза бросается? Не узбеки и не таджики. А бабки с тележками. Вот скажи, куда они все время перемещаются со своими тележками? Долго я думал. Ничего путного в голову не пришло. Но ведь, блять, ездят куда-то. И пришла мне, значит, мысль. Подложить каждой бабке в тележку по часовой бомбе. Чтоб одновременно, по всей Москве, в самых разных точках – сто, двести, пятьсот взрывов. А? Как тебе?

– Что с Ольгой и Сашей? – спросил я.

– Да не волнуйся ты. Все с ними хорошо. Живут спокойно в квартире, никто их не беспокоит.

– Я хочу их увидеть.

– Андрей, сейчас не получится. Я столько ждал, пока ты… Да и подготовиться надо, сам понимаешь, тебя родная мать не узнает.

– Что с лицом?

– Сорвался один боец. Изуродовал тебя будь здоров. Все лицо в мясо. С бойцом пришлось расстаться, нервный слишком… Но ничего, лицо подлатали. Это даже хорошо – новый человек, новое лицо.

VII

Мы остановились в районе Китай-города, на самой вершине пригорка, с которого открывался вид на подсвеченные оранжевыми светом извилистые улицы, дома и церкви. Если бы не короткая поездка, я бы подумал, что мы приехали в мой старый, из детства, городок.

Дорога, уходящая куда-то вниз, в темноту, была пуста. Слева стояла недобитая стена старинного здания, судя по кладке и форме окон, десятых годов постройки. Справа возвышалось странное сооружение: в основании – перевернутая трапеция, из которой торчали три разновеликие высотки, соединенные прозрачными переходами. Наверное, проектировщик держал в уме олимпийский факел. Основание – чаша факела, а три высотки – типа, языки пламени. Подобными извращениями мы забавлялись на первом курсе.

– Ну, как тебе? – спросил Даренко. – это из последнего.

Я промолчал.

Чуть позади от машины, на которой мы приехали, остановился белый микроавтобус. Из него вышли пять человек в форме – видимо, они все время следовали за нами от самого бункера. Они выстроились в ряд и сурово глядели на нас.

Даренко, задрав голову, смотрел на верхние этажи, менял ракурс, оглядывая здание слева и справа, будто искал самую удачную точку для съемки.

Даренко подозвал невысокого парня лет двадцати.

– Вот, Андрей, познакомься. Это Савва. Он у нас будет отвечать за боевую подготовку. Наш генерал. А? Что думаешь? Как в гражданскую – пятнадцатилетние командиры. Сейчас самое время рано мужать.

Даренко обвел рукой здание и сказал:

– А теперь показывай, как ты это делаешь. Пусть ребята увидят, что такое настоящая сила.

– Что вы хотите? – спросил я.

– Андрей, Андрюша… – Даренко подскочил ко мне, встал вплотную и зашептал: – Круши его нахер, пусть все разлетится к ебени матери. Ну, давай.

Если кого и надо было держать в камере, так только этого психа.

– Я не могу этого сделать.

Даренко обхватил мои локти, рисуя своими глазами восьмерку на моем лице.

– Ну, Андрей, ну что ты, в самом деле. Голова болит? Устал? Может, помочь чем-нибудь? А? Так вот же мы – к твоим услугам.

Я молча смотрел в его переносицу.

– Да что ты будешь делать, – взорвался Даренко.

Он отвернулся, быстро отошел от меня и принялся молча нарезать круги у входа в бизнес-центр.

Наконец, он собрался с мыслями и снова подошел ко мне.

– Андрей, я не мент. И не судья. Передо мной дуру ломать не надо. Ты понимаешь? Или мы работаем вместе, или… Блять, только вот не надо из меня доктора Зло делать. В пошлятину не макай.

Даренко рассмеялся нервно.

– Я тебе видео показывал? Себя видел? Ты в каждом, в каждом, блять, видео. Это не случайность, Андрей. Таких случайностей не бывает. Я могу допустить, что ты даже не осознавал, что делаешь. Но то, что причина в тебе, это, Андрей, факт.

Я заметил, что чем больше он раздражается, тем спокойнее я себя чувствую. Этот бред, который он нес, никак меня не задевал, разве что утомлял немного. Я просто не отводил от него взгляд и молчал.

– А Мытищи? Шестьдесят с лишним трупов. А? Что скажешь? В том числе и дети. Тебя твои беспокоят? А о них ты побеспокоился?

Даренко обхватил своей ладонью мою челюсть.

– Давай, Андрей, вспоминай. Что ты делал?

Они принялся расхаживать вокруг меня.

– Ну, допустим ты не осознавал. Вспоминай, что ты чувствовал. Что у тебя в голове творилось? Может быть, странности какие? А? Или у тебя временная дисфункция? Нет, ну ты так и скажи. Я пойму, у меня вот в последнее время бывают сбои по этой части, – Даренко, раскрыл свой плащ, не вынимая рук из карманов. – Не стоит, и все тут. Слушай, а может, правда, когда хер стоит, тогда и сила появляется? Нет? Не замечал? Давай виагру попробуем. Ты, Андрей, только скажи.

Даренко взялся за лацкан моего пальто, и, прижав к себе, сказал резко на ухо:

– Ну! Ты же монстр. Ты монстр, слышишь? Хочешь своих увидеть? Тогда действуй, Андрюша, действуй.

Он резко развернул меня на сто восемьдесят градусов и подтолкнул в спину.

Я сделал несколько шагов к бизнес-центру. Вход его подсвечивался внешними светильниками. Через стеклянные двери можно было увидеть заляпанные краской стремянки, ведра и упакованную в целлофан регистрационную стойку из неражавейки.

Я не хотел быть монстром. Я не хотел стоять здесь и слушать этого урода. Я просто хотел вернуть Ольгу и Сашу. Даже если Даренко и не сошел с ума, и я действительно как-то влиял на те обреченные постройки, я все-равно не знал как это повторить.

Как?

Я попробовал показать зданию ладони. Как там делали экстрасенсы в телевизоре? Экстрасенсы. Я вдруг вспомнил, как я, восьмилетний, заснул под сеанс такого чудодея, который изнутри прожигал взглядом экран телевизора. А наутро у меня отказали ноги, и я три дня ползал по полу, не понимая, чем таким я провинился, что жгучий взгляд из телевизора решил наказать именно меня.

Я почувствовал слабость в ногах, колени подломились, и я спустился на асфальт.

Я стоял на коленях, и в голове зазвучало – Господи, сделай так, чтобы оно обрушилось, сделай так, чтобы все кончилось, сделай так, чтобы я снова их увидел, а если не сможешь…

Я не знал, что еще сказать Ему.

***

…Толпа несет меня в сторону моста. Мое дело идти спокойно и не делать лишних телодвижений.

Я не знаю, в честь чего собрались эти люди. Многие из них идут молча, как-то угрюмо. Кто-то обсуждает, как много народу собралось, говорит, что мерзнут руки и что скоро зима. Небо и в самом деле уже зимнее.

Я не смотрю по сторонам, не вглядываюсь в лица и не читаю надписи на картонках, щитах и полотнищах, которые несут эти люди. Может быть, это какой-то протест, после которого все мирно разойдутся по домам и теплым кафе пить чай или водку. Может быть, они идут убирать власть, в надежде согреться, когда толпа оживиться и побежит в какую-нибудь сторону, а толпа побежит, это я знаю точно.

Но все это меня совершенно не волнует.

Я только подумал о том, почему мне совершенно не жалко этих людей. Потому что я не вижу их лиц? Или потому что меня больше занимают мои последние минуты. Странно думать о том, что ближе к вечеру ты никуда не попадешь – ни домой, ни в кафе. Я попробовал им завидовать и поймать себя на мести: пусть они, такие живые и с надеждой за пазухой, тоже никуда не вернутся, какого черта они вышли на улицу, чего дома не сидится, вот пусть теперь расплатятся за свою беспечность. Нет, не получается. Мы просто тупо идем вперед, и никто не знает, когда именно придет конец.