В городе я рисовал с натуры, погружаясь в безумную перспективу, искореженную кривыми – под слон или на подъем – улочками и треугольниками столетних фундаментов. С переменой ракурса менялся и характер домов – они могли выглядеть веселыми и или наоборот угрюмыми; бодрыми, задиравшими нос, или уставшими старцами. Именно их непостоянство и одухотворенность – казалось, только я один могу это видеть – увлекали и отвлекали меня от обязательных натюрмортов, горшков и конусов, которые заставляли рисовать преподаватели в художественно кружке. Туда я записался сам, осознанно, без участия и советов родителей. Сейчас я понимаю, что винить их в том, что со мной произошло, будет несправедливо – я слишком рано стал проявлять самостоятельность, и они как будто бы наблюдали за мной со стороны, стесняясь настаивать на своем или хвалить по всякому малейшему поводу. Скинуть свои ошибки на чужие плечи не получится. Ищи теперь причины. Может быть, они заключаются в том, что с детства я ограничил себя страстью к моделированию замкнутых пространств. Может быть, нужно было оглядеться, поинтересоваться непонятными механизмами, которые собирались на поселковом заводе, всеми этими загадочными ржавыми артефактами с шестеренками и подшипниками, которые валялись на каждом шагу и составляли богатство местных пацанов.
После девятого класса я уже твердо знал, куда буду поступать, поэтому налег на черчение и математику, от которой меня тошнило. Отец выбор одобрил скупым замечанием – хорошая профессия, а мать лишь запричитала – как же мы потянем Москву…
III
Общение с Дмитрием перешло на новый уровень – мы каждый вечер выходим из подземелья и прогуливаемся по территории заброшенной стройки. Судя по всему здесь планируется возвести коттеджный поселок – четыре двухэтажных дома застыли в начале призрачной улицы. Я сразу отметил, что дома, кричащие о своей индивидуальности, были совершенно бездушными, спроектированными на скорую руку и без большого внимания к тому, что в этих стенах будут обитать живые люди. Я уверен, что это можно учесть с самого начала, на стадии проекта, и наверное, мог бы привести примеры, но я не могу вспомнить ни одного своего чертежа. Да и получалось ли у меня создавать то, что меня так волновало в старых купеческих домах. Вполне возможно, я стал неудачником, слишком поздно обнаружившим свою бездарность.
Все мои вопросы о моей прошлой жизни Дмитрий как будто не замечал, цепляясь лишь за то, что к моменту прогулки я успел вспомнить.
Была уже середина осени. Вдалеке, за темным полем виднелись желто-бурые деревья, как будто подпиравшие низкое фиолетовое небо.
Черное пальто было явно не с моего плеча – поджимало в подмышках.
Я рассказывал Дмитрию о том, как два года провел за учебниками по математике, приучив себя к ежедневному решению пяти задач из толстого абитуриентского сборника. Это было настоящим испытанием силы воли, которое вознаграждалось удовлетворенными вздохами нашей математички – толстой тетки, походившей больше на повариху заводской столовой. Еще были обязательные рисунки голов бородатых философов и пропорциональных богов. Композицию я отрабатывал под присмотром бывшего руководителя изостудии, который давно жил на мизерную пенсию и пятую часть зарплаты моего отца.
Когда пошел дождь, мы вернулись в ту самую тихую комнату, в которую меня привели в первый раз. Там уже сидел серебряный человек. Он широко расставил свои лапы:
– Андрей, ну здравствуй! Как ты?
– Вроде бы неплохо.
Я не знал, как с ним разговаривать. В моем дурацком положении было невозможно проявлять ни былое расположение – если оно, конечно, было – ни ненависти, если вдруг этот человек хотел как-то использовать меня в своих интересах. Со стороны я был, наверное, типичным идиотом. А может быть, это одна из моих черт – говорить с незнакомцами, заранее предполагая, что я намного глупее их.
– Ну, меня-то узнаешь? Сергей. Ну? Даренко, – чуть ли по слогам произнес он. – Дима, ну порадуй давай старика.
– Процесс идет, – сказал Дмитрий и покачал головой.
Даренко вдруг помрачнел и стал с хрустом разминать пальцы.
– Время, время, время. Времени нет уже, Дима.
Он сел за стол и раскрыл ноутбук.
– Может, ну их в пень твои методики? Давай расскажем, как все было и порядок.
– Я же вам объяснял, – устало проговорил Дима, тревожно поглядывая на меня.
– А что мне твои объяснения, Дима. Мне полгода ждать, пока там, – Даренко покрутил рукой над головой, словно закручивал в нее большой болт.
– Подождите, – Дмитрий растерялся, – погодите. Еще буквально неделю. Память возвращается. Хуже всего будет, если произойдет наслоение….
Даренко отвлекся от своего ноутбука и посмотрел на Дмитрия. По тяжелому взгляду его невозможно было понять – задумался ли он о чем-то своем, размышляет ли в нерешительности над тем, что сказал Дмитрий, или ждет, пока тот успокоится, исчерпав все свои доводы.
Что касается меня, то все свои самостоятельные действия я уже давно израсходовал. Какой смысл принимать чью-то сторону и показывать свое «я», которое в эти дни воспоминаний никак не могу найти.
IV
Даренко резко встал из-за стола и быстро подошел ко мне вплотную – мой подбородок обдувался горячими потоками из его носа.
Несколько секунд он смотрел на меня в упор, как будто хотел разглядеть в моих глазах себя.
Он с силой ударил ладонью по моей левой щеке. От неожиданности я пошатнулся, сделал шаг назад и плюхнулся на стул.
– Да ты ж дуру строишь, – сказал Даренко, прищурившись.
Он склонился надо мной, яростно затягивая носом воздух, словно пытаясь по запаху определить мои мысли. Глаза его по-звериному бегали из стороны в сторону.
– Ну, рассказывай, как это у тебя получается.
Краем глаза я видел, как мнется Дмитрий, собираясь с духом помешать Даренке.
– Сергей Николаевич… сейчас…
– Заткнись, – не открывая взгляда от меня сказал Даренко. – А ты давай рассказывай. Ну.
Он сделал пару легких, но вполне ощутимых хлопка по мой вспыхнувшей кровью щеке. Мое туповатое выражение лица – да, я чувствовал, что сейчас я играю роль наивного дурачка – явно раздражало его. Он сжал толстыми пальцами мою нижнюю челюсть. Вид мой от этого не стал еще привлекательнее – к растерянному взгляду прибавились губы бабочкой.
– Я не понимаю, – насколько мог внятно промычал я.
Даренко оскалился, прошипел:
– Что ж ты, сука, не понимаешь. Может, тебя подстрелить, чтоб ты вспомнил?
Отлично, думал я, очень вовремя, пусть делает, что хочет, но взамен я узнаю, что со мной все-таки произошло. От предчувствия развязки мои губы сами собой рефлекторно скривились в улыбку. Его это разозлило окончательно, и он толкнул меня в грудь. Потолок сделал оборот надо мной, и я оказался на полу. Спинка стула больно врезалась в позвонок в районе поясницы. Это падение взорвало в моей голове новое воспоминание – мне лет тринадцать, я где-то вычитал, что сидя на стуле можно совершенно безболезненно упасть спиной, что инстинкт самосохранения не даст голове удариться об пол, я долго собирался с духом, но все-таки решился, и вот так же, как сейчас упал на спину. В тот раз затылок все же приложился к полу и полдня в голове звенело. Определенно, переворачиваться на стуле безопаснее, когда совершенно к этому не готовишься.
Я попытался встать. Кружилась голова. Я сел на пол.
Даренко присел на корточки передом мной. Штаны обтянули его мощные ляжки, и мне казалось, что швы вот-вот лопнут. В руках он держал раскрытый ноутбук.
– Ведь вывел, урод, а. – сокрушался Даренко. – Думал, что кругом дураки собрались. Смотри сюда. Сюда смотри.
Пара оплеух от Даренко, и я был весь внимание. На экране проигрывалось нечеткое видео с камер наружного наблюдения. Разные планы и точки съемки, упрямый монтаж. Немой клип. Не хватало только музыки, медленной и величественной, с протяжным гулом элкетрооргана. Судя по вниманию камер, главным героем клипа был какой-то курьер. Он выходил из своей горбатой машины – логотип «Ягуар» – сразу оказывался на входе в какой-то бизнес-центр, тут же выходил, садился в машину. Ночь. Статичный кадр того самого бизнес-центра. Но через несколько секунд задние вдруг оживало и мгновенно оседало. Пыль забивала глазок камеры. И вот вместо здания – гора хлама. Снова в кадре был курьер, который заходил в другой бизнес-центр, здоровался со встречающей его девушкой, ждал, пока она распишется в бумагах, поглядывал по сторонам и на пару секунд остановил свой взгляд на объективе камеры. Невидимая рука монтажера сделала стоп-кадр и приблизила картинку, чтобы можно было рассмотреть лицо. На смазанной пятнистой фотографии – был я. Да, я узнал себя, в этом дурацком костюме курьера, с натянутой на глаза бейсболке с мятым козырьком. Я видел свое родное лицо, которое удачно наложилось на те отражения, которые возникали в моих детских воспоминаниях. Я сфокусировал взгляд на своем отражении в глянце экрана. В это время на экране оседало темное здание, и я мог лучше разглядеть свое нынешнее лицо: опухшие веки, небольшие глаза, укороченный толстый нос и подкаченные скулы – вот почему оно сразу показалось мне чужим. Это было не мое лицо.