– Вот-вот. Тут пока все бред, с какого бока не заходи. И это мы еще обрушения не берем.

– Во! А может так? Он должен денег, семью берут в заложники. Его самого делают террористом. Потом ему это надоедает, ищет денег, чтобы откупиться. Крадет деньги, приезжает в Софрино… Хрень какая-то.

– Да уж, – Лошманов сломал тремя пальцами зубочистку, и пальцы сложились в фигу, – осталась только квартира. Если и там глухо, придется к Генералу на поклон идти.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

I

Когда я сидел за столом и рисовал фигуры, неожиданно открылась дверь. В комнату вошел человек с короткостриженой бородой и большими, в пол-лица очками на носу. Он улыбнулся и спросил – ну, как вы? Я ответил, что в целом неплохо, но чтобы совсем было хорошо, еще бы знать, почему я сижу здесь. Он сказал – идемте за мной.

Я в первый раз вышел из своей коробочки. Мы шли по темному коридору, но даже в полумраке от цветов и полутонов, глаза ошалели – цвет оцинкованной стали воздуховода на лимонном потолке, желтые трубы вдоль голубоватых стен, бледно-розовые плиты на полу. Он шел чуть впереди, не спеша, совершенно не беспокоясь о том, что я могу на него накинуться и ударить, значит я не из буйных. Мне сразу показалось, что он, скорее всего, доктор, хотя вместо халата на нем был толстый серый пиджак, красное поло и широкие черные штаны – вообще одежда на нем выглядела великоватой.

Мы пришли в большую комнату, обитую чем-то вроде войлока; в низкий потолок были густо вбиты яркие звезды галогенных ламп. В центре стоял стеклянный круглый стол и несколько стульев с хромированными ножками. В комнате было очень уютно, может быть, такое ощущение было от мягких стен, а, может быть от того, что в стенах не было окон.

Доктор показал на стул возле стола, и я сел.

Он сел напротив и внимательно посмотрел мне в глаза.

Доктор назвал свое имя – Дмитрий, и поинтересовался, помню ли я свое имя. Я покачал головой. Он задал еще несколько вопросов, ответы на которые хотел бы услышать я, потому что я ничего-ничего не помнил.

В комнату вдруг забежал огромный человек с серебристыми волосами и большим лицом, как будто набитым натренированными мышцами. Он улыбался, ходил вокруг и приговаривал – вот он, вот он, наш русский химейер. Ну, Андрей, как дела, все хорошо? – присев на корточки передо мной, спросил он с таким видом, как будто разговаривал с маленьким ребенком. Я только пожал плечами, приходя в себя от этого внезапного натиска человеческой энергии. Он посмотрел на доктора, и тот только едва покачал головой. Ну, ничего-ничего, все будет хорошо, – сказал седой, слега ударив огромным кулаком по моему колену, – смотри-ка, а ведь похож на старика химейера, и нос и глаза, вот только жирку набрать, и будет самое то… ну, ладно, не буду мешать, встретимся еще.

Когда седой выбежал из комнаты, Дмитрий показал фотографии какой-то женщины. Она мне понравилось – большие глаза со слегка опущенными вниз уголками, пухлые губы, и вообще, ее лицо показалось мне знакомым, хотя лица Доктора и Седого мне тоже казались знакомыми. Дмитрий показал фотографию девочки лет восьми, похожей на женщину с большими глазами, и спросил, знаю ли я их. Я ответил – нет. Тогда он достал из кармана блестящую ручку и направил на меня, как будто хотел выстрелить из нее. Смотрите на нее, не отводите взгляд, сосредоточьтесь на кончике ручки, сейчас мы немного поспим, расслабьтесь, я буду считать от десяти до одного, на счет один вы заснете…

II

Все должно было пойти по-другому. Я не знаю, где я ошибся и где тот перевал, на котором нужно было принять единственное правильное решение, чтобы не оказаться здесь. Если бы еще знать, что такое правильное решение и что оно могло бы изменить.

Первым делом я вспомнил картинки из самого раннего неосознанного толком детства. Наверное, это невозможно, но я почему-то отчетливо помню, как я сижу в своей детской комнате на полу и собираю детскую пирамидку, и мне всего лишь год, полтора, а может быть, и два. Имея тощий набор моментальных фотографий моей жизни, это воспоминание заняло главное место. Деревянная пирамидка, округлые бока подбитых друг к другу разноцветных колец, с облезшей краской и крохотными ямками от укусов, стала центром вселенной, вокруг которого вспыхивали новые воспоминания.

Я вспоминал различные комбинации колечек, из которых в итоге выходила нелепость. Они не выстраивались в тот ровный конус, который был показан кем-то из взрослых – мать или отец, я уже не мог вспомнить, да это и не так было важно. Представление о закономерности соотношения колец разного размера мне еще не открылось. Как и сейчас, я пытался тогда понять, где я нарушил гармоничный ход сложения колец. Я бы мог довольствоваться тем, что получалось. Самое большое кольцо оказывалось в середине, самое маленькое лежало в основе, остальные кольца были насажены на деревянный гладкий стержень как попало, без всякой логики. Но идеальный образ пирамиды, заданный с самого начала, и который я разрушил, чтобы собрать все заново и  самому , не позволял мне сдаваться. Я собирал ее наугад, кольца складывались в случайном порядке, и, наверное, на тот момент это был единственный верный способ прийти к заданной цели. Постепенно, туго, колечко за колечком составные части обретали смысл и свое значение в общем устройстве пирамидки. Самое больше, самое маленькое, меньше самого большого, но больше самого маленького…

На этот раз задача стояла еще сложнее. Где-то я сделал ошибку. Отрывочные воспоминания ложились друг на друга, и в результат должны были выстроиться в одну неправильную пирамидку. Она должна была быть неправильной, потому что я оказался здесь, окруженный незнакомыми людьми, которые знают обо мне больше, чем о себе знаю я. После этого следовало посмотреть на все неровности, и найти то самое ошибочное кольцо. Конечно, назад ничего не вернешь и не переиграешь, но в моем положении это было единственным способом окончательно не съехать с катушек и упорядочить хаос громоздящихся воспоминаний.

Тихий старый поселок, облепивший машиностроительный завод, с унылыми трехэтажками, частными домиками вперемешку с бревенчатыми бараками, оставшимися еще с тридцатых годов. А всего в трех километрах от поселка, на высоком берегу реки раскинулся настоящий старинный город. Когда я только-только стал осознавать себя, этот контраст – неприметных домов поселка и старинных городских особняков и церквей на узких холмистых улочках – меня заворожил. В выходные я с отцом и матерью ехал на автобусе до городского рынка, наполнявшего суетливыми телами всю торговую улицу. Когда у отца было хорошее настроение, мы заходили в заросший парк железнодорожников и ели мороженое. В городе было хорошо, и в поселок я возвращался со слезами, как будто это было наказание за излишки счастливых мгновений.

С пятого класса мне уже разрешали быть самостоятельным , и я убегал в город после уроков и бродил по пустым улицам, изучая каждый купеческий дом, который встречался мне по пути – все эти окошки, ставни, стыки черно-бурых бревен и краснокирпичные кладки, и как пришибленный любуясь архитектурой церквей. Церкви давили своей массой, изящной аляповатостью, а еще тем, что я всегда испытывал страх зайти внутрь, хоть ворота их и были почти всегда открыты.

На нашей улице, на отшибе поселка, моих ровесников не было, а все одноклассники жили в бараках или трехэтажных бетонных пеналах, как будто кучей сброшенных с самолета в районе железнодорожной станции. Я привык быть один, и чтобы отгородить себе пространство в классе, придумал тайну – секретный альбом, в котором рисовал дома и церкви. На переменах я оставался за партой и рисовал. И каждый знал, что ко мне лучше не подходить, пытаясь заглянуть в альбом, потому что я все равно ничего не покажу, а по бешеному взгляду было понятно, что ничем хорошим для любопытной варвары это не кончится.