Дверь подъезда издала протяжный сплошной писк, приглашая войти, а в квартире клацнул замок.
Он одним скачком преодолел ступени, и резко остановился у двери.
– Здравствуйте, – сказал он растерянно.
Карабин не видел лица хозяйки, только черную щель в дверном проеме.
– Здрасьте, – хозяйка волновалась. – Я так и не поняла, вам кто нужен-то?
– Мне… Ольга, Саша… Тут же Валентина Ивановна живет…
– А, поняла. Так она ж умерла. Вот уже месяцев пять как.
– Как это? Здесь же Валентина Ивановна жила?
– Ну да, – хозяйка как будто сама засомневалась. – Трубникова. Она квартиру на сестру двоюродную переписала. А сестра сразу нам продала. Мы по военному сертификату купили.
Он был слегка пришиблен. Карабин заметил, как тряслись его пальцы, и он пытался с ними что-нибудь сделать – приглаживал волосы, потирал грудь и сжимал кулаки.
– А никто… А никто не приезжал к вам недавно?
– Да нет вроде. А кто должен-то?
– Ольга с Сашей… Женщина с дочкой. Нет?
– Не, не было. Я вот дома всегда. Ну, может, на полчаса в магазин уходила. А так нет, не было никого.
– Не было никого, – тихо повторил он.
– Ой у меня там… – хозяйка не нашлась, что наврать. – Ну, тогда до свиданья?
Он стоял, уставившись в пол, и ничего не ответил.
Когда дверь захлопнулась, Карабин медленно спустился по лестнице.
– Андрей Владимирович? – мягко, чтобы не спугнуть, сказал Карабин.
Тот глянул вверх, на Карабина, прищурившись от солнца, бившего по глазам из прямоугольного окошка.
– Мы за вами.
– За мной? – равнодушно отозвался он и глянул за плечо Карабину, заметив Духа.
– Вам надо с нами проехать.
– Я сам, я сам, – пробурчал он и дернулся к выходу.
Карабин успел схватить его за воротничок рубашки, притянул к себе и обхватил горло локтевым захватом.
– План бэ, – сказал он Духу, и тот сунул в нос объекта влажную тряпицу.
Несколько секунд – и Карабин почувствовал, как тело вдруг разом потяжелело, повисло на его напряженной руке.
Уже в нескольких километрах от кольцевой отличился Леший. Объект вдруг очнулся и в полуобморочном состоянии навалился на него, сжимая пистолет.
– Бля, у него ствол, – заорал Леший и выпростал телескопическую дубинку из высокого ботинка. На автомате он колошматил объекта по ушам, лицу, темени.
– Твою мать, не трожь его. – Карабин попытался схватить дубинку.
Дух перестраивался на обочину. Карабин протиснулся между передними сиденьями и стал оттягивать пассажира от Лешего, который по привычке быстро-быстро, зажмурившись, продолжал колотить своей дубинкой. Дух, наконец, притормозил, спокойно достал из кармана упаковку из-под влажных салфеток, украшенную желтыми ромашками, и вытянул свою волшебную тряпку.
– Разойдись, пацаны. – сказал он, и, схватившись за голову пассажира, аккуратно приложил тряпку к его окровавленному лицу, как ребенку, который испачкался земляничным вареньем.
– Мертвому припарка, – сказал Дух. – вырубили агнца.
– Чего, тавой? – испуганно спросил Леший и выдавил под натиском сурового взгляда Карабина: – Че я-то?
XIV
Лошманов проснулся среди ночи от шума дождя, вскочил и долго сидел на кровати, осознавая себя в трезвой реальности. Вот я, один, на улице дождь – по складам, про себя проговаривал Лошманов. На этом мысли и слова застопорились, и он просто смотрел в окно, на котором проигрывались разные блеклые картинки, как будто наяву продолжил свой короткий бег бессмысленный сон. Если бы в голове не гудело и не стонало от синтезированного печенью яда, он бы, наверняка разложил бы их по полочкам, сделал бы логические выводы и завалился бы на боковую, наутро напрочь забыв об этом кино.
Он видел того парня в пятнистой форме, который бежал по залитой солнцем восточной улице придерживая собственные кишки – еще несколько шагов, и тот падает замертво, подняв вокруг себя облако пыли. Он видел Веру, еще молодую, трепыхавшуюся под его иссушенным, но сильным телом. Он видел уродливое красно-синюшное лицо двухнедельного сына, голова то и дело запрокидывается. Он видел банкет с обжирающимися людьми, блестящие губы, остатки еды, застрявшие в старческих зубах. Он видел длинный тюремный коридор, стены которого как будто покрыты желтым жиром. Он видел, как оседает высотное здание, выплевывая из себя куски бетона и офисную утварь. Он долго смотрел на это все завороженный, и в какой-то момент услышал сам себя, тихо твердящего – я, я, я, я, я, словно отвечая кому-то невидимому, задавшему простой и жестокий вопрос – кто ты?
Лошманову вдруг стало страшно. Это были те самые картинки, которые, скорее всего, будут прокручиваться в его голове в последние секунды жизни. Может быть, картинки эти и всплывают как мгновенное и необходимое объяснение своего «я». Когда там спросят его, Лошманова, кто он, вот эти неупорядоченные комиксы и станут его косноязычным объяснением – вот же я. Не хороший и не плохой, какой есть. Тот дознаватель, наверное, каждый раз смеется над этими пожитками суетливых людей. И просто обхохатывается, когда вместо правдивых, смердящих кровью и спермой набросков видит глянцевые фотографии, сделанные в бесконечных путешествиях: это я на фоне эйфелевой башни, а это я гляжу в воду с тауэрского моста, а вот он я, справа, на кипрском пляже в модных плавках, а это салатик, который я отведал в Венеции – в общем, все те жалкие однообразные оправдания несчастных людей, вывешенные в социальных сетях. Хотя вряд ли эти солнечные открытки пройдут вереницей перед глазами в последние мгновения жизни.
Лошманов не пытался приукрасить свою жизнь, в интересные места его не тянуло, приключений на свою жопу не искал. Не чем было даже похвастать. Но и стыдиться нечего. Почти нечего. Совсем недавно он был близок к тому, чтобы пресечь большое зло, а теперь послал все к ебени матери – молодец, управился, умыл руки. В того, наверху, который на самом-самом верху, он, конечно, не верил. Его хватало только на то, чтобы, когда непосредственное начальство и коллеги дергали бровями и закатывали глаза, указывая наверх, в шутку представить, что тот некто наверху – не очередной тупица со звездами на плечах и толпой подчиненных за плечами, а непознанный абсолют и начало всех начал.
Он испугался того, что прокрутив картинки из жизни, он может прямо сейчас умереть. А что его держало здесь? Работа для видимости и положение содержанки, кормящейся из бездонной бочки бюджетного финансирования. Затерялся в списках казенных ведомостей и делает вид, что живет. Не нужен ни кому, не пригодился, ни конторе, ни Вере, ни сыну. Как-нибудь обойдутся и без него. Застрелиться что ли? – подумал Лошманов, – ну, а чего кота за хвост тянуть?
Он вслепую прошел на кухню закурил, выдувая дым в открытую форточку. Последние картинки с падающими зданиями не давали покоя, как будто он сам был в этих зданиях, навсегда скрываясь под завалами.
XV
На улице уже рассвело. Первая партия рабочего люда выходила из домов, заполняла метро и скапливалась в пробки на дорогах. Лошманов сидел в служебном шевроле представительского класса – в первый раз воспользовался своей привилегией на новом месте службы.
– В офис? – мрачно спросил шофер.
– На Летниковскую, в плазу.
Его как сентиментального преступника тянуло на место крушения, с которого началось крушение всего того, чем он – чего уж там бояться пафосных слов – жил все последние двадцать лет. Он и чувствовал себя сейчас загнанным обозленным на весь мир преступником. Это хорошо, – думал он, – представим, что я хочу завалить этот бизнес-центр. Пусть на его месте и замороженная стройка, представим, что старое здание стоит себе в нескольких метрах от железной дороги и живет своей жизнью. Представим, что мы вернулись на несколько месяцев назад, у меня за пазухой – взрывчатка, резонансная бомба, навигатор для мега-супер-нано-частотного модулятора, установленного на спутнике. Не важно. Важно то, что я еду сносить это здание к ебени матери.