Что мы имеем?
Руки, ноги, глаза. Перед тобой – дорога, небо, солнце. Кем бы ни была твоя жена, у тебя есть родная дочь. В любом случае, ты должен увидеть Ольгу – узнать горькую правду или оградить ее и Сашу от опасности. У тебя есть квартира, которая потеряла свой смысл после твоих нелепых придумок и страхов. Ее уже нет. Эти ребята, если они, конечно, живы, вычислят по номеру телефона твой адрес. Ехать туда не стоит. Главное, что ты жив. Самое время начать все заново. Нет смысла думать о том, каким ты был идиотом, когда начал всю эту комбинацию из полублефа в ожидании хороших карт. Забудь все, что было до этого момента. Выходи из игры. Вали из этого уставшего города.
– Едем.
– А? – испуганно рявкнет завороженный ранними облаками Гусь. – Куда?
– На Войковскую.
Все правильно, месяц на исходе, получишь расчет, и в путь дорожку, к Ольге и Саше.
XI
Ты уже не имеешь никакого отношения к этим мельтешащим людям. Они заходят в бизнес-центр, выходят. Все на одно лицо.
Да и имел ли ты какое-нибудь отношение к ним? Вливался в эту толпу, даже выглядел как они, вот только на проходной ваши пути расходились. Они вверх на лифте, а ты – вниз, в подвал. Ты же сам этого захотел?
Кстати, о проходной. Пропуска-то у тебя нет, и за стойкой скучает незнакомый охранник в черном костюме, как будто сделанном из картона.
Люся как обычно будет источать свет. Полночи за решеткой по подозрению в организации нелегального казино, продажи спиртного и проституции ее картину мира, как будто, не подпортили. Как с гусыни вода. И на тебя вроде бы не обижается, будет что-то спрашивать, волноваться за твое ухо. Совместные приключения объединяют, осталось только пуд соли съесть, и вот она – новая ячейка общества, какая там, к чертям, любовь-морковь. Все просто. Вот баба – вот мужик, ну что еще надо. Улыбаешься? Если б не Ольга, почему бы и нет, хоть сейчас – к светлому совместному будущему.
У Шабанова будет как всегда бардак. Он будто строит крепость из бумаг, ненужных шкафов и шкафчиков. Он будет выглядывать из-за высокого икеевского шкафа с открытыми полками, забитыми журналами и газетами. По озабоченному лицу можно подумать, что он там мастурбирует.
– О, ты вовремя, – скажет он и с облегчением выйдет из укрытия. – Сегодня как раз нужно в два места сгонять.
Он крепко пожмет руку и опять скроется уже за стопками бумаг, выросших на столе.
– К двенадцати на Тимирязевскую, а потом…
– Я за расчетом.
Он, конечно, вздохнет тяжело. Видимо, для него это не такая уж неожиданность. Не тот это бизнес, в котором кадры решают все, даже с твоим особым здесь положением. Он схватит трубку и наберет трехзначный номер.
– Милен, организуй-ка там расчет Умрихину. Нет, у тебя десять минут. Документы потом… Наличкой, за месяц… За полный. Сорок. Мало ли что по окладу. Я сказал, сорок. Давай вот не будем сейчас обсуждать. Ты знаешь где.
Он положит трубку и начнет копаться в бумагах – вот прямо сейчас ему приспичило посмотреть, что же спрятано в этих завалах.
– Ну, я думал, ты раньше опомнишься. Только у меня к тебе крайняя просьба будет. Не в службу, а в дружбу.
Он в первый раз взглянет на тебя и даже улыбнется по-свойски.
– Съезди все-таки на Тимирязевку? Там делов-то на полтора часика. Люди ждут уже, а Колю посылать, ну, ты сам понимаешь.
Чего там понимать. Дождись денег и бегом, задрав штанины, к Ольге.
А все-таки Шабанов – человек хороший, и с расчетом не стал тянуть. Понимающий. За полтора часа ничего не изменится. Может в последний раз уважишь бывшего начальника? Подумай. В конце концов, надо и отдавать взамен на доброе к тебе отношение. Полтора часа. Покатаешься. Подумаешь о том, о сем? Ну, по рукам?
Гусь не проронит слова. В очередном заторе он как беременный будет поглаживать свой выпирающий живот и задерживать дыхание, чтобы утолить боль.
Ну что, побаливает голова? Меньше пить надо. Как всегда просыпаешься легко, в мозгах тишь и благодать, а к середине дня взывает печень, посылает свои яды в самый мозжечок. Если у Гуся бог живет в желудке, то у тебе в похмелье бог поселяется в голове. И вокруг все остается без него. Замечал, как с похмелья тебя как будто не замечают прохожие? А если замечают то только после того, как столкнутся с тобой плечом к плечу, чуть не сбив нахрен, и еще выражение лица такое, мол, откуда ты взялось, чудище лесное.
А еще этот стыд. Причинный и беспричинный. Который глаза не ест, но нутро все пожирает. Стыдно тебе за вчерашние фантазии? А организму все-равно – ему что реальность, что фантазия – адреналин так и пер. Вот и сейчас в мозгах коротит, нейтрон об нейтрон, вспышка, треск, и на тебе – стыдоба и серость в глазах. И те вчерашние картинки, которые ты так умело малевал, от них уже никуда не денешься, ушли в запасники великой живописи, выставки будут попозже, в самый неподходящий момент. Как бы так научиться не жить без придуманных картинок? А? Есть идеи?
– Чего тебе? – вяло кинет Гусь в окно.
Вы уже на Тимирязевской, как и договаривались, возле стоянки у рынка. За боковым окном будет мельтешить чье-то прыщавое лицо, шарить глазами по внутренностям салона.
– Дык, это, вы от ягуара? – спросит лицо.
– Чего надо тебе?
Не томи Гуся, ему совсем хреново – может и сунуть кулаком в окошко.
– Да, мы за грузом.
– Надо проехать пару улиц. Забрать у человечка.
Как же у них все мудрено. Вот уж где монументальные холсты в головах. Станковая живопись.
Прыщавый сядет на заднее сидение, посредине широкого кожаного дивана и будет указывать путь своими желтыми пальцами. Они прямо у твоего уха, и от них несет тухлыми яйцами.
Он скроется минуты на две в подъезде какой-то старой пятиэтажки – не то жилой дом, не то заброшенное общежитие. Выйдет, оглядываясь по сторонам, конспиратор хренов, с большим рюкзаком, уверенно распахнет дверцу и закинет его на заднее сиденье, а сам быстрым шагом направится во дворы.
Чувствуешь взгляд из окон? Кто-то невидимый вас изучает. И тоже рисует – кругом одни художники-передвижники. Кто вы для него? Очередные бандюганы? Шестерки на побегушках?
– Все что ли? – спросит Гусь.
Что там, в рюкзаке? Наркота, оружие, взрывчатка? Какая разница, хватит уже рисовать – вы просто едете по дороге. Едете в район Кузьминок. Из пункта Т в пункт К. Едете скачками, то застревая в пробке, то разгоняясь до ближайшего светофора.
Меньше будешь знать, крепче будешь спать. Три. Твои веки тяжелеют, руки и ноги наливаются свинцом. Два. Глаза закрыты, ты чувствуешь, как тепло разливается по телу. Один. Ты засыпаешь, ты засыпаешь…
XII
Гусь тронет тебя за плечо и скажет:
– Приехали.
Снова глухая промзона. Позади, в километре от вас – жизнь, копошение машин. Впереди – тупик с покосившимся, давно заброшенным ларьком. Слева решетчатый забор, наглухо заросший кустами, а за ним кресты и гранитные камни. Тебе налево – в длинный бетонный коридор.
– Туда? – кивнет Гусь, и начнет выкручивать руль влево.
– Я пешком. Сам.
Гусь выдохнет и как-то сразу обмякнет.
Отличное место для побега. Из кладбища на свободу. Пусть все идет к чертям собачьим, вместе с этим городом. А еще лучше пусть на него грохнется огромный астероид, но после того, как ты отпустишь Гуся, а сам сядешь на первую подвернувшуюся попутку в сторону Софрино.
Ну, все, опять картины маслом. Выходи уже.
– Стой, – выдохнет Гусь. – Пригодится.
Он протянет тебе револьвер. Бери и иди, не огорчай Гуся, по его страдающим глазам видишь, что и без твоих отмазок ему будет тошно.
В рюкзаке килограмм двадцать, не меньше, а ноги как будто пришили недавно, не прижились еще. По вискам уже стекает пот. Меньше надо пить.
Солнце уже ушло за бурую пелену. Интересно, возле кладбищ всегда так? Хотя кладбищенского опыта у тебя с гулькин нос. В последний раз был там на похоронах матери. И да, тогда шел дождь. И отец умер в феврале, небо было таким же как сейчас. И ты идешь сейчас под тяжестью этого рюкзака совсем один, без роду без племени. А может, возьмешь грех на душу, да и свалишь отсюда вместе с этим рюкзаком? Бежать, так бежать. Пусть ищут ветра в поле. Сыграешь в последний раз? Найдут – не найдут. А?