Устал.

Их белая просевшая от старости ауди будет стоять у бетонной стены, прямо за кучей старых шин. Выйдут вразвалочку. Один молодой, длинный, с бородкой-скобкой, байкер недоделанный. Второй – коренастый, с лысой головой и толстыми губами. Он кивнет в сторону виднеющегося носа твоей бывшей машины.

– Кто с тобой?

– Друг. Вот, держите.

Скидывай рюкзак и уходи.

– Друг, говоришь? Клык, пробей ситуацию.

Байкер три раза цапнет свой нос и с готовностью направится к Гусю, а лысый вопьется в тебя взглядом. Откуда эти двое только повылазили – там, позади, таких как они целые штабеля под гранитными плитами.

– Тебя не предупреждали что ли?

– О чем?

– Одному с грузом приезжать.

Не отвечай, просто смотри ему в глаза. Много чести ему будет – отвечать.

– Да ты не менжуйся. Чего руки-то дрожат? – скажет он, чуть растянув уголки рта. Взглядом не получается, будет давить добродушной снисходительностью.

Он с тревогой заглянет за твое плечо и громко свистнет.

И только где-то вдалеке шумят машины.

Добродушие улетучится так же быстро, как и появилось. Он станет жевать невидимую жвачку, и уши его как живые будут беспокойно двигаться взад-вперед.

– Ментов что ли привел? Ты, мля.

– Нет никаких ментов. Там сосед мой.

– Друг, сосед… Че ты мне тут лепишь.

Он ударит тебя по лицу, несильно, можно и устоять.

А нервишки-то у лысого сдают – на тебе уже не может взгляда удержать, глаза за твое плечо просятся. Там, вдалеке как будто время остановилось. Черная дыра. Оглянись – машина, как стояла, так и стоит. И тишина. И вот вы смотрите в одну сторону оба. В оба. Отличная картина бы получилась – торчащий из-за серой бетонной плиты красный капот машины на фоне темной кладбищенской зелени, искусствоведы обязательно отметили бы тревожное настроение картины, которое создается контрастом глубокого зеленого и красного пятна в нижнем правом углу.

– Так. Бери рюкзак. Идем.

Так. Бери рюкзак. Иди.

Рюкзак как будто потяжелел на пять килограмм. Не отставай. Лысый будет идти впереди ступая твердо, чуть ссутулившись.

За машиной будет какое-то странное копошение. Лысый забежит за нее и крикнет – падла.

На земле будет лежать байкер, замерев с выпученными глазами. Руки его застынут у шеи, как будто он собирался поднять воротник куртки. А на шее – глубоко вдавленный в кожу тросик.

Всего несколько секунд. Лысый уже будет сидеть на Гусе и сдавливать его шею. Как тесто будет месить, пытаясь освободиться от цепких пальцев хрипящего Гуся. Лысый вдруг отпрянет в сторону, вытащит короткий нож, и обрушится с ним на живот Гуся. Черная футболка его заблестит на пузе, и Гусь с облегчением выдохнет, вмиг ослабев и странно улыбнувшись.

Ну, чего встал, дебил?

Лысый успеет сделать еще пару ударов в живот и в грудь. Вали на него рюкзак. Отлично. Лысый прижмется к застывшему Гусю и резко обернется, ошалело посмотрит на тебя.

Ты уже труп. Ты уже труп. Доставай пистолет. Выстрел. Еще. Лысый попытается подняться. Прыгай на него – или пан или к Гусю за компанию. Бей дулом в висок – стреляй. Еще. Еще. Еще.

Чужая кровь отталкивает.

Красная голова Лысого лежит на животе Гуся. Странно, да? Минуту назад они двигались, а сейчас не шелохнутся, притаились. А вдруг они сейчас все втроем оживут? Страшно? Не смерти страшно, а то, что все разом воскреснут? Только не надо раскисать, не надо падать на колени рядом с ними и тереть глаза – что ты хочешь еще разглядеть. Опомнись, они уже не здесь.

Оставь рюкзак, садись в машину и выжимай на полную педаль газа. Чем дальше от этого места – тем будет легче, и тем сильнее желание обнять Ольгу и Сашу. Они сейчас твое единственное оправдание.

XIII

Они с ночи ошивались в этом гнилом месте. Полсотни километров от Москвы, окраина пэгэтэ, темные пятиэтажки, за которыми открывалось поле с заброшенным кривым элеватором и клочками садовых участков.

Напротив цели, параллельно домам, вытянулись гаражи, приспособленные под сараи и погреба.

Белая семерка с подмосковными номерами и тонированными стеклами был в этой дыре как бельмо на глазу, и Карабина это непредвиденное палево напрягало.

Их было трое. Кроме Карабина – Дух и Леший. Дух, крепкий черноголовый парень из боевого отряда Славянского Союза, сидел за рулем и читал какой-то плотный текст со своего смартфона. Леший – тощий, весь какой-то ершистый, сидел на заднем сидении и спал, или делал вид, что спит, изредка судорожно вздрагивая. Разговаривать им было особо не о чем. Даренко специально подобрал в группу людей, у которых кроме общего дела не было никаких личных завязок. Карабину это нравилось – с первых же дней начиналась жесткая сплавка тех, кто вызвался идти до конца, и в случае косяков на заданиях можно было делать жесткий отбор, не парясь над личными отношениями. Все детали – кроме этой глупой обзорной точки – были обговорены в штабе: предупреждающий звонок на мобильный Карабина, готовность номер один, два плана захвата объекта, мягкий и жесткий с применение спецсредств, но при любом раскладе обращаться с объектом приказано нежно. Даренко так и сказал – нежнее, ребятки, он очень важный человек.

Около восьми, когда солнце уже поднялось над элеватором, из подъездов стали выходить первые люди. Медленно, неохотно, как будто больные решили прогуляться перед обязательными процедурами. Они сонно захватывали взглядом незнакомую белую машину и, не проявляя ни малейшего интереса к ней, шли своей дорожкой – побитой, с рытвинами и лужами, как и все дороги в этом поселке. Карабин именно таким и представлял себе существование обычных людей – без просвета и без действия, смерть после жизни. Как он ни пытался представить себя и Масяню обычными – получались все те же карикатуры, которые с самого его детства вдалбливались в голову эстрадными юмористами из неумолкающего телевизора родителей. Тапочки, соседи в алкоголичках, бигуди – как же его бесило одно только это слово – халатики, запах подгоревшего жира с немытой плиты и запотевшие окна на кухне, скрывающего опасную сплошную темень. Он уже давно перестал дурить свой мозг пафосными фразами о всеобщем благоденствии и справедливости для народа. Кому благоденствия и справедливости? Этим ходячим зомби, забившим в себе все человеческое, продающими свою единственную жизнь за вонючую кормушку? Даже внутри этого примитивного стада всего два подвида – одним подавай двушку поближе к центру, чистенький офис и кредитную машину, а другие рады и тому, что есть перед самым носом, ради чего не нужно напрягаться и рвать жилы, главное, чтобы стабильно все было, чтоб было все путем . И серые люди там, наверху, и эти нижние бессмысленные люди казались Карабину единой массой, которую во что бы то ни стало нужно было встряхнуть, разогреть, прокипятить как куриный бульон до белой пены. Процедить через мелкое сито и вывести нового человека, такого же бесстрашного и осмысленного, как сам Карабин.

В нагрудном кармане тонкой холщевой куртки рыбешкой задергался мобильный. Карабин приложил телефон к уху – без лишних приветов глухой голос прошелестел, что машина будет через сорок минут, вольво икс-це девяносто. Такую хочешь-не хочешь не пропустишь. Карабину даже интересно стало, что это за важная птица на такой машине забыла здесь – любовница? родители престарелые? Хорош гусь, при таком бабле мог бы и перевезти в приличное место. А может быть, решил на дно лечь.

Леший остался в машине, его дело прикрыть выход из подъезда, как только объект войдет в дом. Карабин и Дух стояли на лестничной площадке между первым и вторым этажом, изображали из себя повзрослевших гопников, пялившихся в любимые телефоны. Изображать было особо не перед кем – прошла согнутая в три погибели старуха, да тетка с ребенком, пробежали мимо поскорее, боясь поднять на них глаза.

Объект нарисовался через тридцать минут после звонка.

Он долго ждал, пока хозяева очухаются и среагируют на звонок домофона. Карабин уже начал волноваться – если не откроют, придется заниматься самодеятельностью на улице.