Не спеши на выход, остановись у полок с водкой и вином, сделай вид, что ты увлечен выбором, тебе же не хочется выходить в большой-пребольшой мир. Твое дело сейчас поглядывать на выход и ждать появление Гуся, а может быть, рассерженных охотников, которые прямиком отведут тебя в ад.

X

Солнце прицелилось прямо в глаза. Давай просыпайся, пора что-то делать. Осмотрись по сторонам – хуже дня и места не придумаешь. Понедельник, обочина дороги, по которой несутся машины. У людей дела, четкий распорядок и цели. У тебя есть цели, кроме как сходить поссать и залить в пересохшую глотку побольше холодной воды? Для тебя все радости жизни – справа растут кусты, а позади виднеется заправка.

Ты в машине один. Где Гусь? Давай вспоминай, что было вчера.

Гусь забрал тебя из супермаркета, чуть ли не за руку выволок. Ты как баран перед новыми воротами стоял в узком проходе возле касс и не решался шагу ступить, вцепившись в бутылку водки. Потом вы долго молча ехали по дороге и остановились здесь, поближе от цивилизации – этого светящегося островка заправки. Гусь открыл бутылку и вылакал треть, после чего рассказал о том, что случилось там. Когда он спокойно садился в машину, те ребятки уже прорвались в подъезд. Он завел машину и уже тронулся с места, как в этой самой квартире, в которой они были несколько минут назад грохнул взрыв. Стены первого этажа поджались внутрь, и сердцевина длинного дома аккуратно сложилась в пыльную кучу. В зеркале Гусь видел только огромную щербину, заполненную клубами пыли.

Только б живы были, только б живы были – твердил Гусь, и ты заметил, как у него стучат зубы об горлышко бутылки. Не знаю, может газ? – говорил Гусь, – а может, у какого-нибудь долбоеба чеку сорвало. Надо пересидеть, подумать, – говорил он. – могут и на нас выйти… Пальма голодная, но это ничего, она у меня выносливая.

Он позвонил куда-то и старый жигуленок с надписью доставка алкоголя – привез вам еще две бутылки водки. Так вы и пили всю ночь, молча, сосредоточившись на тлеющем за лобовым стеклом востоке.

Выходи, кусты ждут. Рядом никого, только машины проносятся со свистом. Под хлипкими кустами – толку-то от них, не прикрывают даже – на изнасилованной земле, валяются шприцы, пакеты и окаменевшие куски газеты. Неуютно тебе? Смотри не законтачь, мало ли.

Вот это номер! Гусь уже будет сидеть за рулем. Как ты его пропустил? Или он за машиной прятался?

Гусь будет напряженно вглядываться куда-то в небо.

– Нормально все?

– Только б живы были, только б живы были, – как молитву пробормочет Гусь.

Не глядя на Умрихина, он достанет из своего кармана бутылочку воды.

– Вода, – скажет он.

– Как же так-то, Андрей. Как же так-то. Выходит, мы их того. Они ж гражданские.

Гусь не будет ждать от тебя ответа.

Закури. Огонек затрепыхается у самого носа.

Так, так, так, что мы имеем.

Похоже, для тебя в ночной пьянке был толк – в голове пустота. И Ольга, и вчерашние посиделки у бандерши, и кредит за квартиру, и Маркин со стекающей струйкой крови по подбородку, – где-то совсем далеко. Есть ты, и эта дорога, по которой несутся машины.

– Знаешь, Валер, Света… Ну, которая, вчера…

– Виктор.

– Что?

– Витя я, – отрывисто скажет Гусь, хищно сощурив глаза, вглядываясь в небо.

– А… извини…

Что сказать-то хотел? Ты посмотри на него, ему сейчас не до твоих откровений. По ходу, вчерашний взрыв хорошенько шандархнул по его головушке.

– У меня бог в желудке живет, – вдруг скажет Гусь, даже процедит сквозь потемневшие зубы.

– Что?

Он продолжит тихо, не глядя на тебя.

– У меня еще с учебки с желудком что-то. Кишку не глотал. Ну ее, боялся. И вот с тех пор у меня приступы. Это самое, раз в три месяца. Хрен его знает, гастрит, язва. И вот когда у меня болит, я, знаешь, это самое, про бога вспоминаю. Просыпаюсь ночью от боли и молюсь, значит, богу. Сильно молюсь, потому что боль страшная. Потом хлебушка пожую, чайком запью, и вроде как внутри все успокаивается. А часа через три опять. И опять по новой. Целый день вот так хожу с богом общаюсь. И на следующий день тоже. Он вроде как, это самое, о себе напоминает оттуда, из желудка. И главное, не знаешь, когда боль уйдет. Может, через три дня, а может, и через месяц. А когда боль на время затухает, внутри все-равно хреново. Все такое, это самое, мрачное такое. И Пальму не люблю, прям стыдно перед ней, она ж жалеет, ластится, а все равно. Заодно у бога за это тоже прощения прошу. Ну и вообще за все.

Гусь возьмет передышку. Помнишь, откуда прозвище пошло? С того самого первого дня, когда Саша испугалась рыка его овчарки. Саша отошла от испуга только на улице, и первое ее слово было – Гусь. Он и правда походит на гуся. Нос уточкой-гусочкой, глаза маленькие, как гусь важный, и шипел как гусь на Пальму.

– И вот как-то утром просыпаешься. И думаешь, это самое, че-то ночью вроде не болело. Каши овсяной поешь, посидишь. Не, не болит. После обеда опять не болит. И прям такая радость накатывает. Прям понимаешь, что бог-то он есть. Он вот был в желудке, а сейчас оттуда вылетел и он везде. Странное такое ощущение, оно недолго так. Вот смотришь вокруг, а он везде. Кровать, там, Пальма, деревья – все это как будто бог. И прям, это самое, слезы наворачиваются. Не знаю от чего, вот просто глаза щиплет и хрен чего поделаешь. А потом забываешь про это все, это самое, ну как… привыкаешь. Про бога уже не помнишь. И тут рраз! И опять он в желудке.

Помолчи вместе с ним. Да и сказать нечего. Ну разве что:

– А сейчас болит?

– Да болит, болит, – смущенно пробормочет Гусь и отвернется.

Весь съежился как мокрый гусенок.

Займись уборкой. Перед тем как провалиться в темноту, ты рвал и метал. Припоминаешь? Метал под ноги. Собери эти клочки и выброси в окошко к шприцам, пакетам и газеткам. Там им самое место. Только без этих сопливых кадров из дурацкого сентиментального фильма – сложить на торпеде обрывки фотографии и посмотреть в последний раз. А хотя…

Странно, да? На торпеде складывается не тот паззл, как будто кто-то подкинул тебе чужую фотографию сегодня ночью. Ну, вспоминай, ты видел Ольгу на той фотографии? Когда вырывал из альбома, было не до этого. Какое-то лицо на фотографии было, это точно. Это была фотография с последней страницы? Да, именно та самая, которую разглядывала бандерша. Отлично, идем дальше. Ночью, когда перед глазами раздваивалось, ты сумел навести фокус? Или было уже все-равно? А не рыдал ли ты, случаем, слезы не застили глаза, было достаточно света от маленькой лампочки в салоне? Глаз не ее – щелочка с веселыми морщинками, заостренный подбородок, нос вздернут, длинные волосы. Да, когда вы встретились у нее были длинные волосы, но потом… Да и не обесцвечивала она их никогда, у Ольги всегда были черные волосы, разве что, подкрашивала рано поседевшие завитки на висках.

Это не Ольга. Повтори еще раз – это не Ольга.

Как ощущения? Как будто в чужую спальню заглянул, да? Запахи пота, грязных простыней и комочков макияжа на ватных палочках бьют в нос. Сунул свой длинный нос по самое не хочу. Поздравляю. Телефон? А что телефон? Люди иногда ошибаются номерами, не знал разве? Бывает же такое – набираешь номер, полностью осознавая каждую кнопку, боясь ошибиться, проговаривая про себя названия циферок, сверяясь с номерами на дисплее, и – на тебе, незнакомый настороженный голос, как будто из параллельной реальности. Не туда попал. Промахнулся. Невинная, легкая, случайная шутка связи.

Легко строить иллюзии? Вернись назад. Откуда такая уверенность, что это была та самая фотография. Включаем разум. Турборежим. Вырванная впопыхах картинка убеждает тебя, что произошел сбой связи. А что если фотография Ольги была на другой стороне последнего листа, а эту крашеную блондинку просто забыли удалить. У тебя есть только слова бандерши, которые ты воспринял на свой лад.

А теперь соображай быстрее.

Что мы имеем? Пустую голову, чистый лист. Гони прочь все эти дурацкие фантазии, ты, дружок, загнался. Есть реальность, а есть то, что ты сам себе придумываешь.