— Потому что кто-то должен это делать, полковник. Потому что кто-то должен… — усмехнулся Бёрд и пошагал прочь.

А позади него, на задымленном гребне холма Генри, в ходе битвы наступил перелом.

Джеймс Старбак так и не понял, почему побежали северные войска. Только что мужественно шли навстречу пулям с картечью, а моментом позже уже отчаянно катились назад, вовлекая в паническое бегство всех на пути.

Они так и не смогли сдвинуть с места южан. Атаки северян разбивались о боевые порядки бунтовщиков, добавляя трупов перед их позициями, но не сдвигая ни на метр.

У многих федеральных полков закончились боеприпасы. Южане были ближе к своим тылам, а потому проблем со снабжением не имели. Северянам же приходилось везти боеприпасы с востока. У каменного моста образовался затор, но фуры, пробившиеся сквозь него, очень часто привозили полкам не те патроны. Подразделение, вооружённое ружьями 58 калибра, получало патроны 69-го и, ввиду того, что стрелять было нечем, самовольно оставляло позицию. И позицию тут же занимали южане.

Как у бунтовщиков, так и у федералов оружие выходило из строя. Те же шпеньки, на которые цеплялись капсюли, быстро ломались. У южан было преимущество — они, медленно, но верно продвигаясь вперёд, могли подбирать взамен поломанных исправные ружья убитых северян. У федералов такой возможности не было, но они сражались. Стволы ружей забивались нагаром, так что приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы протолкнуть в них пулю. Зной доканывал, дым ел глаза, в ушах звенело, плечи саднило от отдач, но северяне сражались. Истекали кровью и сражались, слали проклятия и сражались, возносили молитвы и сражались.

Джеймс Старбак потерял чувство времени. Он заряжал револьвер, стрелял и опять заряжал. Он слабо соображал, что и зачем делает, он только знал: каждый его выстрел ради спасения Союза. Ради Марты, его маленькой сестрёнки, так похожей на брата Натаниэля. Пожалуй, только Марта будет искренне горевать по Джеймсу, коль его убьют. И ради неё, выкрикивая её имя, он заряжал и стрелял, заряжал и стрелял.

Надевая на шпенёк последний оставшийся у него капсюль, Джеймс услышал боевой клич, доносящийся с позиций врага. Капитан вскинул голову. Противник двинулся вперёд по всему фронту. Джеймс поднял ноющую он пальбы руку с зажатым в ладони револьвером и прицелился в самую гущу накатывающейся крысино-серой массы.

Пробормотал имя сестры, произвёл свой последний выстрел и оглянулся. Он был один. Те, кто сражались рядом, бежали. Ибо армия Севера была бита.

Толпа драпающих северян ссыпалась вниз по склону. Бросались ружья и штыки, фляги и ранцы, Часть бежала к бродам Седли, другие — к каменному мосту. Находились такие, кто пробовал остановить отступление, взывали к патриотизму, но толпа сметала их. Паникующие заполнили поля по обе стороны тракта, на который скатилась с холма пушка, влекомая обезумевшими лошадьми, давя вопящих пехотинцев окованными колёсами. Знаменосцы прокладывали себе дорогу в толчее, орудуя стягами на манер пик.

Южане не преследовали отступающих, остановившись на бровке холма, упиваясь победой и зрелищем дающего дёру врага. Артиллеристы подкатили орудия ближе к краю и били по тракту. Один из шрапнельных зарядов разорвался над деревянным мостком, перекинутым через приток Булл-Рана, в тот миг, когда его преодолевал фургон. Раненые лошади бешено рванулись вперёд, но осколками разбило переднее колесо. Ось при рывке впилась в доски настила, повозку повело кругом, и она намертво застряда между перил. Главный путь отхода был перекрыт. Ездовые оставляли скопившиеся на западном берегу фуры, передки, зарядные ящики, пушки и бросались вплавь. Картечь рвалась в ручье, вздымая тонны воды, окрашенной кровью, но люди барахтались, борясь с течением, топя друг друга в безумной надежде спастись самим.

Обратив внимание на удирающие с холма вражеские войска, Натаниэль Старбак в первое мгновение решил, что ему мерещится, от жары ли, от контузии. Он зажмурился, открыл глаза. Нет, всё верно: почти победившие северяне отступали. Бежали. Улепётывали. В отличие от Старбака, сторожившему пленных сержанту хватило одного взгляда на холм, чтобы взять ноги в руки. Следом потянулся, опираясь на ружьё, как на костыль, прооперированный северянин. Рыжебородый доктор в окровавленном переднике вышел на крыльцо, оглядел творящееся безобразие, покачал головой и вернулся к больным.

— Что нам делать? — затронул Старбака, как единственного офицера, один из пленных.

— Вести себя тихо и корректно, — посоветовал Натаниэль.

Многие из северян, двигающихся мимо дома, недобро зыркали на пленных во дворе.

— Сидим тише воды, ниже травы. Ждём наших, — добавил Натаниэль.

Со склона мчалась упряжка из четырёх коней, волокущая полевую пушку. Возчики нещадно нахлёстывали лошадей, подскакивая на узких скамьях передка. Упряжка в туче брызг перемахнула через тонкий ручеёк у подошвы и вылетела на тракт. От резкого поворота передок с пушкой накренилась. Ездовой упустил поводья, лошади бешено рванулись по тракту, и пушка с передком, опрокинувшись, с грохотом разбилась о деревья на обочине. На миг воцарилась тишина, сменившаяся стонами и криками боли.

— О, Господи! — отвернулся спрашивавший Старбака пленный.

Конь со сломанными ногами пытался подняться с жалобным ржаньем. Пушкаря пришпилило к земле обломком расколовшегося передка. Пехотный капрал, не обращая на стонущего артиллериста, обрезал постромки невредимой лошади, скинул цепочки и запрыгнул ей на спину. Из разбитого зарядного ящика на дорогу выкатилось ядро.

Невыносимо кричали изломанные кони и пушкари. Пленный виргинец с побережья громко читал молитву, повторяя её вновь и вновь. Рвущие душу стенания продолжались до тех пор, пока один из проходящих мимо офицеров не прекратил мучения животных. Один за другим грянули три выстрела. Офицер подошёл к надрывно воющему пушкарю:

— Солдат!

Властность, с какой он произнёс это слово, пробилась сквозь пелену боли, замутившую сознание пушкаря. Горемыка умолк на секунду, что офицеру и требовалось. Прозвучал четвёртый выстрел. Офицер отбросил пистолет с пустым барабаном и, пошатываясь, побрёл прочь. По щекам его текли слёзы.

— Эй, парни, вы в порядке? — конный лейтенант в сером мундире подлетел к забору.

— В порядке! — ответил за всех Старбак.

— Мы уделали их, парни! Уделали, как детей! — ликующе объявил лейтенант.

— Хотите яблоко, мистер? — пленный каролинец, копавшийся в ранцах, вывалившихся из перевернувшегося передка, бросил доброму вестнику ярко-красное яблоко: — Добавьте им от нас!

— Добавим!

Тракт заполнила южная пехота. Старбак одёрнул мундир. Он вновь был свободен, а у него оставалось неисполненным ещё одно обещание.

Усталые бойцы собирали раненых. Тех, кого могли найти. Те же, кого вражеская пуля или осколок настигли в канавах, кустах, густом подлеске, были обречены на смерть долгую, мучительную и безвестную. Жажда терзала всех. Самые нетерпеливые припадали к вёдрам, где артиллеристы полоскали банники, отгоняли с поверхности чёрную муть и жадно пили тёплую солёную жидкость. Поднявшийся ветерок раздувал пламя костров, разведённых из разбитых ружейных лож и сломанных заборов.

Преследовать отступающего врага сил не оставалось ни у кого. Южане диву давались богатству добычи: пушкам, фурам, передкам, горам амуниции и толпам пленных. Толстяк-конгрессмен из Нью-Йорка спрятал жирное брюхо за молодым деревцем, был пленён и препровождён в штаб, где, оклемавшись от страха, начал брызгать слюной и требовать немедленного освобождения, пока солдат из Джорджии не приказал ему заткнуться.

В сумерках южане переправились через Булл-Ран и обнаружили брошенные нарезные Парротты, с огня которых началось сражение. Кроме тридцатифунтовиков северяне оставили победителям двадцать шесть других орудий и обоз армии, в котором отыскались комплекты парадной формы, предусмотрительно приготовленные для триумфального марша по Ричмонду. Безымянный каролинец гордо расхаживал в парадном облачении полного генерала янки с эполетами, кушаком и шпорами. Карманы мёртвых выворачивались, являя на свет колоды карт, перочинные ножи, расчёски, Библии. Кому-то везло больше, они снимали с трупа золотые часы или кольцо с драгоценным камнем. Фотографии жён, возлюбленных, родителей, детей валялись на земле рядом с телами тех, кого запечатлённым на карточках людям никогда не суждено обнять. Победителям требовалось иное: сигары и деньги, серебро и золото, добротная обувь, крепкие сорочки, ремни, пряжки и оружие. Стихийно возник солдатский рынок, где отличную подзорную трубу можно было купить за доллар, саблю — за три, пятидесятидолларовый револьвер — за пять-шесть. По рукам ходили порнографические фотокарточки с обнажёнными кокотками из Нью-Йорка и Чикаго. Набожные, плюнув, отворачивались, остальные с интересом рассматривали белые дебелые телеса северных дамочек не столько из похоти, сколько примеряя на себя мысленно роль завоевателей богатого Севера, где такие вот роскошные дамочки и такие вот роскошные интерьеры. Хирурги победителей работали бок-о-бок с врачами побеждённых в полевых лазаретах, устроенных на фермах. Во дворах росли горы ампутированных конечностей, умерших складывали штабелями, как дрова, чтобы похоронить утром.