Одна из туристок, кажется, дочь какого-то магната, подзывает подростка сына: «Денис! Подойди! Где твой дневник? Запиши: «Без Бога нет жизни!»

Вдруг по радио объявили, что предстоит катание на вертолетах. Возбужденные туристы собирались группами, толпились у бара: «Мы не маленькие дети! Что случилось? Пусть хоть кто-нибудь скажет правду!»

Наконец всех пригласили в конференц-зал на «информационный брифинг». «Ну, плохо дело», – сказал викинг. И взял меня за руку. Мне кажется, он обрадовался, что для этого появилось вполне веское оправдание. Руку уже не отпускает. Нежные поцелуи в щечку и – легкие – в губы при расставании на ночь, у двери каюты, – я прерываю, отворачиваясь и отвечая дружеским тоном, так же легко: «Спокойной ночи, до завтра, до завтра». Такой же ритуал поцелуев-приветствий рыжий варяг ввел и по утрам. Что ж, я уже привыкла.

На брифинге объяснили, что ледокол остановлен, так как возникли проблемы и нужен ремонт. «Какие проблемы?» – настаивали туристы. «С механикой, часа на четыре. Только с механикой. Да, это всего лишь механика». Все чуть успокоились.

И, совершенно как дети, пошли кататься на вертолетах. Развлечение состояло в том, чтобы несколько минут покружиться над ледоколом, сесть на снег и вернуться на борт. Нет, это все-таки тюрьма. А люди – существа странные. Их особенность состоит в том, что в них нет ничего человеческого. Может быть, поэтому они платят тридцать тысяч долларов за двухнедельный срок в тюрьме, плывущей по Ледовитому океану?

Часов через пять потребовался новый брифинг. И опять викинг держал мою руку, а потом обнял за плечи – чтобы я не волновалась, конечно. Только для этого. Только механика.

Что-то случилось с подшипником, он грелся. Починить пока не удавалось

Мы вышли на палубу. Вокруг сверкающая равнина, а солнце такое, каким бывало когда-то в Подмосковье. В марте. К вечеру, когда на белый снег вдруг ложатся длинные синие тени, и угасающий день смотрит искоса.

К ночи «механика» наладилась. Я имею в виду только ледокол, конечно. Ничего более. Механические действия двух людей разного пола никогда меня не привлекали.

И я закрыла за собой дверь каюты. Огляделась. Села на кровать, то есть койку.

Так что же случилось с тобой, Алиса Фокс, профессор риторики, ученица арбатского мудреца и носительница Логоса?

Почему ты здесь, в этой тюрьме? Отвечай.

Потому что всегда любила одного человека – любила страстно, – но в ослеплении думала, что люблю другого. Потому что, подозревая, что попала в ловушку, на каждом шагу томясь и тоскуя, не верила себе. Потому что всегда любила. Потому что никогда не верила.

Да, и поделом тебе. В любви грех маловерия – грех смертный. Любовь, вера, надежда – неразделимы. А ты любила, не веря и не надеясь. Как ты могла? Как выдержала эти годы?

И что теперь?А теперь успокойся и выспись. Вспомни: это ненадолго. Вернешься, увидишь своего любимого – и будешь жить. Научишься верить. Доверять и надеяться. Просто.

Я шла по коридорам корабля. Навстречу улыбающимся людям. Но двигалась только я, а они как-то странно застыли. Как в музее восковых фигур, – подумала я и не стала им улыбаться. Конференц-зал был полон. Англичане, японцы, немцы, русские сидели в полной тишине, неподвижно. Никто не обернулся. «Да они все мертвы!» поняла я и проснулась.

А наутро Северный полюс оказался лужей. Я так и не поняла, где он, хотя на ледоколе долго возились, чтобы антенна совпала с какой-то блуждающей по поверхности корабля точкой. Потом стали искать подходящую для высадки льдину. Лед выглядит ненадежным, всюду трещины. Кажется, ступишь – и по колено в снеговой каше. Это обман. Под ногами не мокрый снег, а слежавшийся очень прочный фирн. И он отлично держит. Темные линзы луж притягивают солнечные лучи. И притянули заодно белого медведя. Крупный зверь оказался точно в той луже, где был полюс.

К счастью, начался обратный путь. Сверкает ночное солнце. Скалы Рубини обрываются глубоко в море, и ледокол подходит к ним вплотную. В скале веером развернуты базальтовые столбики. Варяг показывает мне северных птиц: вон сидят рядами на полках сотни толстоклювых кайр и моевок, а на зеленой шапке у основания скалы – гнезда бургомистров. Над скалой кружат крошечные копии кайр – птички размером со скворца, огромными стаями. Все очень живо и очень мертво. Нужно посмотреть электронную почту.

Вот оно. Вот зачем, оказывается, я приплыла из Москвы. Это оказалось на острове. Называется он поафрикански хищно: Чампа. Похоже на кличку льва.

На плоской поверхности острова Чампа лежат циклопического размера идеально круглые камни – шары из песчаника. Никто не знает, ни как они сюда попали, ни вообще что это такое.

Но я знаю. Они лежат тут специально для меня. Это именно то, что я искала всю жизнь, – «бестрепетное сердце совершенноокруглой истины». Грек Паменид. Это его идея… И вот я нашла ее морфу – ипостась, воплощение. Теперь и мое сердце станет – нет, уже стало – бестрепетным. «Бестрепетное сердце совершенноокруглой истины». И я это видела!!!

От идеальных шаров падает тень.Надо посмотреть почту.

Пока мы все еще идем сквозь бесконечные ледяные поля со снежницами. Лужи эти уже подернуты тонким свежим ледком – зеленоватые, голубые, свинцовые. Солнце скупое – висит прямо над горизонтом. Скоро наступит избавление. Мы встретимся в Москве, еще жаркой, еще любимой. Осталось меньше недели. Всего пять дней. Увижу его – и исчезнут наваждения белокурых ангелов, тоска разрушенного дома, горечь обиды, боль одиночества.

Днем за кормой в морозном воздухе повисла ледяная радуга.

После полудня открытой воды и льда стало поровну. И я видела кита! Свинцовая вода, льдины, белые, как известь, и между ними лоснящаяся угольная спина гигантского зверя – кажется, она перетекает, как огромная капля. Вода, стылая и неподвижная, вокруг этой черной капли вскипает и пенится.Стылая и неподвижная. Надо посмотреть почту.

«Любимая!

Случилось то, чего я боялся. Боялся как страшного сна, как исполнения проклятия, как невероятного и непоправимого несчастья. Ты поняла уже, о чем я.

Труднее всего для меня сейчас то, что приходится об этом вот так писать, что тебя нет рядом, что я не в силах тебя успокоить и утешить. Что нужно писать, когда ты так далеко. Будто я, как трус и предатель, нарочно ждал, что ты уедешь, потому что это так трудно сказать в глаза. Поверь мне, писать еще тяжелее. Тоска, жуткая тоска. Без тебя.

У меня нет выхода. Семья уезжает. Я не могу их бросить. Как я надеялся, что этого не произойдет. Верил, что мы будем рядом. Нет, не судьба. Моему сыну предложили такую работу в Штатах, от какой не отказываются. Он и не отказался. Жена без него жить не может. И без меня тоже. Так уж получилось. А я… Ну что ж, я ведь писатель и работать смогу и там.

Что ж, жизнь как сложилась, так и сложилась. Мы договорились об этом с самого начала. С нашей второй первой встречи, после семнадцати лет разлуки. Ты помнишь? Поздно. Слишком поздно. Бессмысленно пытаться прожить непрожитую жизнь. А порвать то, что складывалось между мной и женой два десятка лет, невозможно.

А то, что связывает нас, никогда не порвется, правда? Я ведь всегда буду рядом. Всегда с тобой. Я думаю о тебе каждую минуту, моя единственная. Верь мне. Верь в нашу любовь. Ей нет места на земле. Она на небесах.Я не прощаюсь с тобой. Просто целую».

Я вышла на палубу. Все сверкало. Это сияла тьма. Ночное солнце Севера освещало истину о любви, о времени. О смерти. Наконец-то. Я подошла к поручням и посмотрела вниз. Стылая и неподвижная… Сердце не выдержит дольше мгновения. Безопасно. Я ничего не почувствую. А даже и если… по сравнению с тем, что сейчас… С тем, что еще будет…

Часть 7 Свидетельство (Testimonium)

Свидетельство варяга

Я не спускал с нее глаз. Весь рейс, вообще с той минуты, когда в спальном вагоне поезда «Москва– Мурманск» этот ее сынок – патлатый и своенравный, нравный, как говорит Витька-цыган о конях, – но какой сгусток энергии, какой талантливый, свободный, сильный – мне бы такого сына, да Бог не дал, – так вот, я не спускал с нее глаз с того момента, когда ее сынок расцеловал ее, обнял, чуть подтолкнул ко мне: вот, теперь эта драгоценность на вашем попечении, уж будьте добры, оправдайте – и со своим китайчонком покинул купе. «Ваш китайчонок Ли вам подавал манто», или что-то в этом роде, не помню. И мы с ней остались вдвоем.