«Что он разъяснит? Какую такую отгадку знает этот чужой пожилой человек? Что вообще могут знать чужие люди? Все они смотрят на неё со стороны и даже не знают, как её зовут. Хотя, этот знает. Ну и что?»

Милюль вышла к той самой поперечной тропинке. Вспомнила: правее – мосток. Задумалась: «Правее, это теперь куда? Правее с той стороны означает левее с этой. Это логично. Значит, если пойти налево, то получится как направо. Ладно. Так и пойду».

Тропинка чёрной змейкой повихлялась между деревцами и повернула, упёршись в кусты, затем поднялась на бугорок, где её обступили молодые златостволые сосенки. В просветах меж ними стала видна вода и отражающийся в ней противоположный берег. Ни поворота к озеру, ни намёка на мосток Милюль не обнаружила и, продолжая идти дальше, спустилась в заросший крапивой овражек, по дну которого журчал мелкий ручеёк.

Поперёк лежали два длинных бревна, небрежно брошенные неизвестно кем и когда. Ручеёк нырял под брёвнами, едва касаясь их своей поверхностью, и бежал дальше по промытому им же песчаному руслу. Милюль остановилась, было над ручейком, но комары, во множестве населявшие овраг, накинулись на её сразу со всех сторон, и она пошла дальше, изо всех сил размахивая руками.

Только за оврагом тропинка метнулась к водоёму и распалась на две. Одна из них убегала в лес, а вторая – прямиком выводила на длинные и узкие мостки. Милюль вышла на них и села на самом краешке, свесив в воду ноги. Не нарушая тишины, во все стороны от неё заскользили нервные водомерки. Никого больше не было вокруг. Ни лодки, ни старика.

– Куда он подевался? – спросила Милюль вслух. Теперь, когда она осталась одна, ей почему-то стало недоставать того ворчливого дядьки, который знал, как её зовут на самом деле. Да и не было ничего такого уж зловещего в его сморщенном образе. Много водки пьёт? Волнуется от чего-то, вот и пьёт. А грубит оттого, что и пьёт и волнуется. Зато он никем другим её не называет, всё про неё знает и даже говорит, будто знает то, чего не знает она сама. Очень даже полезный получается старикашка. Но где же он? И уже волнуясь о полезном старике, который мог осуществить свою угрозу и двинуть куда-то каких-то коней, Милюль закричала громко, на весь дремлющий пруд:

– Дедушка!

Эхо отскочило от зелёной стены противоположного берега и заметалось над неподвижной водой. Здоровенная стрекоза пронеслась перед носом и, как сахаринка в чае, растворилась в окружающем пейзаже. И всё. Ни ответа, ни привета. Как и не было никакого волшебного дедушки. Милюль побултыхала сапогами в воде. Опять во все стороны, обгоняя расходящиеся круги, помчались водомерки. Милюль подумала:

«Вот, сижу я и пугаю водомерок. Мне это не мерещится, значит, и старичок не мерещился. Одиннадцать лет назад ему было семьдесят девять лет. Сейчас уже должно быть девяносто. Ого! Через десять лет ему стукнет ровно сто! Ну, разумеется, он волшебный! Только волшебники бывают такими старыми. Если он волшебник, значит, он может отправить меня обратно, к нянечке. Тогда прошедшая ужасная неделя, которая и есть сказка Кощея Бессмертного, должна будет закончиться».

Милюль прихлопнула впившегося в щёку комара и произнесла вслух:

– Неправильно я думаю. Начала правильно, а потом сбилась. Никогда Кощей Бессмертный добровольно не помогал людям. Ни в одной из сказок. С чего я решила считать себя исключением? Надо рассуждать логично. Дед бессмертный, более того, он волшебный. По всему выходит, я у него в плену. Освободиться из плена, то есть из сказки я смогу только тогда, когда явится Иван Царевич. Когда он явится, я отправлю его искать самый высокий дуб, потому что на самом высоком дубу лежит, то есть висит ларец. В ларце сидит заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, а в яйце та самая игла, в которой хранится смерть Кощея Бессмертного. Надо собраться с силами, прекратить терять время даром, срочно выведать у Кощея, где тот волшебный дуб. Наверняка, он где-то рядом, в лесу.

Составив чёткий план действий, Милюль опять позвала старика, и ещё несколько раз, пока он не отозвался. Сначала Милюль услышала откуда-то сбоку негромкое и пьяное: «Иду! Чего орать то?» – потом увидела, как из-за небольшого мыса, поросшего соснами, справа, именно оттуда, откуда она сама недавно пришла, появилась лодка. Так же, как и раньше, старик сидел на корме, от чего нос лодки слегка задрался кверху. При этом дед чего-то напевал и довольно ловко управлялся веслом. Лодка у него не металась из стороны в сторону, а плыла прямо и осмысленно. Он вывел её почти на середину пруда, и, разворачивая по плавной дуге, направил к мосткам. Подплывая, старик завершил исполнение неизвестной Милюль песни:

«Берёзки подмосковные качались вдалеке,

Плыла, качалась лодочка по Яузе – узе…»

Лодка чиркнула бортом по доскам мостков и, повинуясь веслу в крепкой руке Кощея, остановилась.

– Я тебе чего говорил? – спросил Кощей – Ступай правее! А ты куда пошла? Уж я тебя ждал, ждал, да и задремал. Чуть было из лодки не вывалился. Хорошо, хоть ты додумалась меня позвать, а-то я бы так там и сидел до морковкиного заговенья.

Милюль хотела, было вступить в пререкания и разъяснить, как право с одной стороны превращается в лево, если развернуться в другую, но передумала и спросила Кощея о самом главном:

– Дедушка, где тут самый высокий дуб, на котором висит ларец?

– Чего? – переспросил Кощей.

– Я вас про дуб спрашиваю – пояснила Милюль, вставая – я догадалась, где нахожусь и кто вы такой.

Кощей положил весло поперёк лодки и потянулся к стоящей в ногах бутылке.

– Говорите! – потребовала Милюль – А не-то я сбегу!

Кощей отвинтил крышку с горлышка, приложился к бутылке, и сгрудив морщины до превращения своего лица в кукиш, ответил:

– Не сбежишь. У меня еды припасено, слона можно накормить. Тебе же скоро кушать захочется.

Это было правдой. Милюль уже хотелось позавтракать, или пообедать, а бегать голодной по неизвестному лесу совсем не хотелось, но соглашаться с Кощеем Бессмертным никак было нельзя.

– Отвечайте, где дуб! – крикнула Милюль и топнула ногой так, что мостки под ней зашатались. Кощей же лишь рассмеялся и сказал с досадой в голосе:

– Одиннадцать лет к этому разговору готовился, ночей не спал! Чёрт знает, чего про себя передумал. Сын родной меня чуть за сумасшедшего не считал, пока я его не убедил, в конце концов. Всё продумал! Всю жизнь перетряс! Готовился, как будто к экзамену, даже отрепетировал, а тут раз, и, пожалуйста: какой-то дуб! – дед стукнул себя кулаком по коленке и, глядя на Милюль из-под седых кустистых бровей, прокричал:

– Что за дуб у тебя в башке? Откуда он взялся? Неужто тебе после всего, с тобой произошедшего, хочется знать не про то, кто ты такая, не про то, почему тебя преследует сплошная свистопляска людей и событий, а про какой-то дурацкий дуб? Что за чушь собачья?

Милюль смутилась. Она могла ожидать от Кощея попыток уйти от ответа. Начал бы он юлить, или выяснять, зачем ей понадобилось знать о волшебном дубе. Или, ещё лучше было бы, если бы Кощей удивился её смекалке и даже похвалил бы её, сказав: «Какая ты догадливая, Милюль!», но к тому, что он рассердится – Милюль никак не была готова, поэтому, сложив руки за спиной, спросила обиженно:

– Ну, почему же, собачья?

– Потому что собачья! – закричал Кощей ещё громче прежнего – Тебе, в твоём непростом положении, следует сидеть и слушать! Слушать и сидеть! Девяносто лет прошло! Вся жизнь вокруг переменилась! Все могли давно забыть про тебя. Если бы не я и не Юлия Ивановна, царство ей небесное, никто бы тебя не ждал и не признал сегодня! Я, старый хрен, можно сказать, одной ногой в могиле, а специально тебя дожидаюсь, чтобы помочь, а ты: «дуб!» А ты: «Убегу!» Беги! Чёрт с тобой! Съешь там, в лесу какого-нибудь грибника. Только через двадцать один год, когда никто на земле тебя не узнает, никто не скажет тебе, откуда ты взялась и что ты такое, вот тогда я не знаю, какой дуб ты будешь искать, или сосну! – Дед махнул рукой, отвернулся и занялся бутылкой.