– Уважаемый учитель, может быть, я ещё очень юн и недостаточно умён для постижения всей глубины вашей мысли, но и вправду в моей голове не умещаются одновременно две точки зрения. Я мог согласиться с вами, когда вы предположили во мне несколько личностей одновременно. С другой стороны я могу теоретически допустить превращение самого себя в кого-то другого по окончании этой жизни. Может быть я даже стану вами, учитель. Но совместить эти две стороны в одно целое моя голова отказывается, хоть убейте!

– Блестяще! – рявкнул старик и громко треснул клешнёй по камню – вы не только блестяще выразили мучающие вас сомнения, но и обнаружили причину того, почему эти сомнения не дают вам согласиться с истинностью моих утверждений. Так и есть: к выводу о множестве сущностей, живущих в каждом индивиде можно прийти лишь на основе чувственных наблюдений. Достаточно дать себе отчёт о собственных противоречивых переживаниях, чтобы множественность самого себя стала очевидной. Вторая же точка зрения почти недоступна эмоциональному восприятию. Путь к её постижению лежит через знания. Это противоположности, но не противоречия. Наоборот, одно дополняет другое.

У каждого из вас есть два глаза. Положите камень между ними и посмотрите на него. Неужели картина, которую видит один глаз, исключает наблюдения другого? Наоборот! Они дополняют друг друга, и в результате мы получаем объёмное представление об этом камушке. Раки, я призываю вас так же взглянуть на душу живого существа. Если угодно, на свою собственную. Посмотрите на неё обоими глазами, данными вам природой. Пусть разум не противоречит чувству, а дополняет его. Только так вы сможете ответить на главный вопрос жизни: «кто я такой?»

Пусть ваш ответ будет искренним, самостоятельным и точным. Пусть не смущают вас мои подсказки и болтовня, ибо мои слова – не ваши. Я – Создатель этого мира. Я – живая душа, созерцающая вселенную. Я – перетекающее множество сущностей и обликов. Я – рак-отшельник, таскающий на себе ракушку. Я – балаболка, сидящая на берегу и рассказывающая сказки… кстати, о сказках. Не думаете ли вы, будто история про Милюль закончилась?

– Мы уже ничего не думаем – проворчал рак из числа верующих в вечного Краба – после того, как ваша Милюль чудесным образом воскресла, предварительно дважды утонув, удар по башке дубиной, надо полагать, ей даже пошёл на пользу.

Старикан криво усмехнулся:

– Понимаю, ваш сарказм, уважаемый крабовер. Куда интереснее увидеть чудо, нежели слушать многочисленные байки о том, во что трудно поверить. Может быть, я достиг бы большей популярности, бессловесно показывая вам колбасу, но колбасы нет, а есть охота потрепаться. Сказке моей далеко до конца, и те из вас, кто притомился, могут идти по своим делам.

Раки загалдели вразнобой, выражая готовность слушать дальше. Никаких срочных дел ни у кого не было. Утренний шторм прошёл, стада чёрных туч унеслись за горизонт, и впереди ожидался тихий солнечный день без каких-либо событий и неожиданностей. Самый обычный, даже скучный день, на протяжении которого солнце будет раскалять песок, а спокойное море тихо дышать пологими волнами. Чего бы в такой день не послушать историю о далёких, незнакомых местах и странных существах, которые мечутся, озабоченные глупостями и движимые безумством?

* * *

– Милюль пролетела через густую высокую траву, продралась сквозь гибкие стебли и плюхнулась на землю.

– От чего я полетела? – мелькнул в её голове смутный вопрос и как неясное воспоминание ушедшего сна пронеслась лесная поляна, костёр, агрессивные личности вокруг… «На меня напали! Вот оно что!» – сообразила Милюль, и её маленькое тельце стало стремительно наполняться ощущением страха. Испуг сковал мышцы рук и ног, холодной судорогой пробежал по спинке, и заставил дрожать круглый, мягкий животик. Наружу вырвался клокочущий возглас. Получилось громко, красиво и непривычно. Успокоившись немного, Милюль повторила песенную трель. Похожие позывные эхом раздались с разных сторон и, услыхав их, Милюль поняла:

– Я не одна в этом мире!

Она ответила тем, невидимым, которые кричали вокруг, а они ответили ей и долго ещё отвечали друг другу. Стало светать. Милюль подалась вперёд, заползла на кочку, а потом оттолкнулась мощными задними лапами и полетела сквозь высокие травы. Её полёт длился совсем недолго. Доли секунды. Но за то короткое время все смутные страхи окончательно забылись. Были некие глупости в голове, и нет там ничего, а вот впереди, за зарослями есть нечто гладкое и блестящее. Конечно, надо прыгать туда, где заканчиваются непролазные дебри. Там начинается удобное и ровное пространство. Может быть, там дорога, а может быть что-то ещё. Именно с той стороны тянется прохладный воздух.

Ещё раз семь или восемь Милюль взлетала и плюхалась на землю, пока оно не приблизилось. Раздольное и бесконечно ровное, оно сулило волю и источало покой. «Вот где я разгуляюсь!» – возмечтала Милюль, не сильно задумываясь о том, как она будет разгуливаться, что это «разгуляние» представляет собою и зачем оно ей нужно.

Может быть, достигнув того огромного и гладкого поля, она заскользит по нему в прекрасном, медленном танце? Может быть, она будет любоваться своим отражением? А может, даже вознесётся на такое же ровное небо, чтобы оттуда, свысока смотреть на траву и на копошащихся в ней глупых лягушек?

Собравши силы, Милюль прыгнула навстречу счастью, пролетела сквозь последние травинки, мелькнула в краешке зеркальной поверхности и, торжествуя, бултыхнулась внутрь мутной воды. Медленно всплыла, повернулась разочарованным лицом к берегу и проквакала в окружающий мир:

– Какая же я дура!

* * *

– С чего это вдруг? – ответил ей вполне человеческий, хоть и хриплый голос. Постепенно переменился созерцаемый только что пейзаж. Берег, к которому она вынырнула, странным образом отодвинулся. Она оказалась в самой середине того гладкого пространства, к которому скакала сквозь прибрежную осоку. Это ещё ничего! Были и другие перемены, куда более разительные. Голова её, оказывается, покоилась на некоем подобии подушки, а сама Милюль лежала, поджав ноги, в гнезде из старого стёганого ватника. Другим ватником она была накрыта.

«Какие ещё ватники могут быть у лягушек?» – подумала Милюль и окончательно проснулась. Посмотрела вокруг, оценивая новую обстановку. Да. Она лежала в деревянной лодке, плавающей посередине озера. Со всех сторон в воде отражалась прибрежная зелень. Стены из деревьев окружали водоём. Ивы нависали над гладкой поверхностью. Из-за их спин выглядывали берёзы и осины, а ели и сосны тянулись к небу на заднем плане. Солнце ещё не вылезло из-за их макушек, но уже рассвело.

– С добрым утром – сказал голос. Милюль оглянулась на него и увидела на корме лодки старенького-пристаренького старичка в старенькой-пристаренькой одёжке, которая когда-то, очень давно, наверное, была пиджачной парой, а может быть и тройкой, теперь не понять. Из-под серого пиджака торчал ворот грубого шерстяного свитера. Густая седая щетина начиналась от ворота и наползала на щёки. Дальше шли морщины. Изобильные и глубокие как овраги. Сквозь щетину тоже были видны морщины, а там, где щетина не росла, вообще ничего кроме морщин не было. И седой ёжик и мохнатые седые брови окружены были ими, морщинами, со всех сторон. Среди изобильных морщин блестели жизнью два серых озерца. Через них из глубины самого себя смотрел на Милюль неизвестный этот старик. Смотрел, смотрел, а потом как скажет:

– Ну, здравствуй, Милюль. Давно я тебя жду.

Не угрожал, вроде, ничем, но Милюль стало жутковато. Вновь пробежала по спине волна холодного страха. Так же, как совсем недавно во сне… впрочем, был ли это сон? Может быть, как раз, наоборот? Сон здесь, а на самом деле она и есть лягушка, которая периодически засыпает и видит гримасы воспалённого ума? Там, в лягушачьем мире, её жизнь последовательна и логична. Здесь же, в мире людей, события не укладываются в схему причин и следствий. Там она живёт, постепенно вырастая из головастика во взрослую квакушку, а тут… тут всё неожиданно. Вот, например, этот старик. Что за старик? Откуда он взялся? Откуда знает, как её зовут? Милюль так и спросила: