Иан тоже был ранен, но не так серьезно, чтобы покинуть окопы дольше, чем на пару дней. Он мне даже не написал, только отправил стандартную печатную карточку полевой службы, где нужно зачеркнуть те строки, что к тебе не относятся, и в результате получается отрывистое послание: «Я попал в госпиталь/был ранен/иду на поправку». Вслед за карточкой я получила письмо от него, коротенькую записку, в которой он сообщил мне, что с ним все в порядке

—

всего лишь царапина на плече, никакого повода для беспокойства

—

и попросил прислать сигарет.

А знаете, что наиболее странно, Дэйви? Я совсем не волнуюсь, по крайней мере, за Иана. Чувствую себя немного одиноко, но это в наши дни совершенно нормально. Я ощущаю тоску, по чему или кому

—

не знаю. Никакой грусти, ярости, страха или волнения. Во всяком случае, не сейчас.

Я молюсь, чтобы Америка не впутывалась в эту войну. Оставайтесь там, где Вы есть, Дэйви. Не поддавайтесь насмешкам задир. Я не хочу, чтобы у меня появилась причина для беспокойства.

Молю Вас,

Элспет

Чикаго, Иллинойс, США

15 июня 1915

Дорогая Сью,

почему же так получается, что тогда, когда я больше всего Вам нужен, я не могу подобрать слов? Если бы я так просто мог обречь свои мысли о Вас в слова, то сейчас Вы бы получили наикрепчайшее эпистолярное объятие. Как Финли?

Хаос в Европе как будто бы зеркалом отражает хаос в моей жизни. Во-первых, заболел муж Эви. Сначала его недомогание не казалось нам особенно серьезным, но на выздоровление ушло немало времени. Флоренс сейчас живет у моих родителей. Вы можете себе представить, как волнуется Эви за здоровье своей малютки. Как только Хэнк почувствовал первые признаки лихорадки, она отослала девочку к родителям.

Я отложил свадьбу. Лара в ярости. Я сказал ей, что не должно нам развлекаться пиршествами, когда Хэнк так болен. Вряд ли она поверила, что это была моя единственная причина. Истина в том, что я и сам в это не верю. Возможно, Вы были правы. Возможно, мой корабль еще придет. Хоть я и не думаю, что Ларе это понравится.

Как говорят, беда не приходит одна. Если считать болезнь Хэнка первой напастью, и мою отложенную свадьбу

—

второй, то третьей будет то, что меня попросили оставить свой пост учителя. Это было сказано мне очень вежливо, но суть в том, что меня уволили. Похоже, родителям моих учеников не понравилось, что я приносил в класс газеты и рассказывал ребятам о «Лузитании» и прочих зверствах. Мамочки и папочки не хотели, чтобы их бесценные чада знали, насколько мир на самом деле жесток. Итак, я пытаюсь просвещать детей, и меня увольняют за то, что я делаю это слишком хорошо. «Не выходите за пределы периодической таблицы»,

—

было сказано мне.

С «Сумеречным балом фей» тоже ничего не получилось. Журнал отослал мою историю обратно с безличной запиской, где было сказано, что моя история не соответствовала их нуждам, поэтому они были «вынуждены мне отказать». Ну а отказ есть отказ. Так что, как видите, я провалился везде.

Но, полагаю, без упорства ничего не добьешься. Я назначу дату свадьбы, снова начну просматривать объявления о найме и отошлю свою сказку в другой журнал. Я бы не был Мортом, если бы так просто опускал руки. Я упал с водосточной трубы и сломал ногу, но, знаете, несколько месяцев спустя я снова карабкался по той же трубе.

Хорошего же произошло то, что я, наконец, покинул родительский дом. Вернувшись в Штаты, Гарри снял квартиру, и я въехал в нее вместе с ним. Как будто мы с ним снова в Англии.

Ну а еще мою жизнь делаете лучше Вы.

Надеюсь, у Вас все наладится, Сью.

С мыслями о Вас,

Дэвид

Остров Скай

2 июля 1915

Дорогой Дэвид,

Финли потерял ногу. Ту часть, что ниже колена, но даже это

—

больше, чем кому-либо захочется потерять. Он не осмелился сказать это матир в письме. Разумеется, ее это не волнует. Она, как и мы все, только благодарит Господа, что ее сын жив. Его перевели в госпиталь в Эдинбурге для поправки здоровья и реабилитации, а когда ему подберут протез, он вернется на Скай. Мы больше не сможем совершать былые прогулки, но, по крайней мере, мой брат будет со мной.

Я очень волновалась, читая Ваше письмо: Ваши слова звучали так горячо. Так много всего произошло с Вами, этого было бы достаточно, чтобы отчаялся даже самый настойчивый. Я почувствовала несказанное облегчение, когда прочитала, что Вы все тот же старина Морт, юноша, который вскарабкается по водосточной трубе с мешком, полным белок, и сердцем, полным веселья. Думаю, если бы мой Дэйви перестал смеяться в глаза опасности, мир бы для меня рухнул. Как иначе, по Вашему мнению, я была в состоянии не отчаиваться из-за всего происходящего здесь? Что бы еще поддержало меня на плаву в этом море хаоса?

Фотосеанс прошел хорошо. Пока матир еще была в Лондоне, я перевела ей по почте деньги и попросила купить мне платье, что-нибудь миленькое и современное. Должно быть, я перевела слишком большую сумму, потому что матушка вернулась домой с солидными коричневыми костюмом и блузой из шерсти и двумя платьями: одним совершенно практичным (серым, как шотландское небо зимой), а другим

—

розовым и необычайно легкомысленным. Последнее

—

довольно тонкое и непрочное и кажется мне ужасно неприличным после тех мешковатых одеяний, что я носила раньше, но когда я надеваю его, то ощущаю себя будто бы обернутой в радугу и выгляжу на несколько лет моложе, как если бы мне никогда не приходилось волноваться о чем-то вроде войн.

Фотограф убедил меня надеть розовое, сказав, что в нем я больше похожа на поэта

—

он использовал слово «феерично». Он захотел снять меня на улице, на фоне того, что вдохновляет мою поэзию, поэтому он разместил меня на гальке возле сада и

—

да, Дэйви, даже возле овец. Я чувствовала себя довольно глупо: ну какая шотландская девушка станет надевать столь непрочное маленькое платье, чтобы пасти овец или взбираться по холмам? Но мне не следует жаловаться, потому что фотографии вышли совсем неплохие. На них даже не видно, что на мне мои старые черные сапоги. Моя мама держит небольшой цветочный сад, и, я думаю, сделанные там фотографии получились лучше всего. Мне было весьма любопытно увидеть свой портрет. Я никогда еще не видела себя так детально. Фотограф прислал мне несколько фотографий, поэтому и Вы кое-что получите. Теперь Вы будете знать, как я выгляжу. Надеюсь, Вы не разочаруетесь.

Прошлой ночью я сидела с записной книжкой и карандашом возле дома и смотрела, как встает луна. Из сада пахло бегонией и жимолостью, а к этому примешивался, конечно же, резковатый привкус моря. Было достаточно прохладно, и комары меня не беспокоили. Перед тем, как пойти спать, матир вынесла мне термос с чаем. А я оставалась на улице всю ночь. Со мной были моя записная книжка и горячий чай. Разве нужно что-то еще? Ночь казалась настолько полной смысла, полной жизни… Это была одна из тех шотландских ночей, когда ты понимаешь, почему некоторые еще верят в духов и крошечный народец. Я вся была в ожидании чего-то, но чего

—

я не знала. Когда папа вышел подоить утром коров, он нашел меня крепко спящей на скамье возле дома, «покрытой с ног до головы росой, точно фея»,

—

как сказал он. Теперь Вы видите, откуда берутся мои стихи!

Знаете, сейчас я чувствую удовлетворение, но оно

—

настолько же хрупко, как скорлупа яйца. Я стараюсь завернуть его в мягкие ткани и охранить от взрывов и грохота с другого берега пролива. Я так боюсь, что что-нибудь бухнет так громко, что этот звук докатится до моего маленького острова.

Э