Маргарет

Лондон

10 августа 1940

Моя Маргарет!

Я должна бы написать десятки весточек, объясняя, куда я подевалась. Но, полистав захваченные с собой письма, я задумалась, до сих пор ли ты в Эдинбурге. Может, ты уже отправилась на поиски разгадок.

Одно из моих писем пропало: поднятое тобой с пола той ночью. Я точно знаю, какое именно. Письмо, в котором глупый, замечательный мальчик идет на войну, чтобы доказать себе, что он мужчина. В котором он умоляет любимую женщину отправиться в Великое неизвестное (Его объятия, Лондон

—

все одинаково пугающее). В котором он осмеливается просить ее довериться ему. Забавно, что такой юнец совершенно ничего не страшился, в то время как женщина, ожидающая по ту сторону писем, боялась выйти в море. Боялась встретиться с автором тех строк. Боялась вновь открыть свое сердце.

Так что, когда война вторглась в мои стены и всколыхнула воспоминания, куда было уехать, как не в Лондон? Я должна увидеть, витают ли там еще те же призраки, что всегда кружат над Эдинбургом.

Однажды, очень давно, я влюбилась. Неожиданно и опрометчиво. Я не хотела его отпускать. Его звали Дэвид, и в его душе цвела красота. Он называл меня «Сью» и писал мне письма, наполняя каждую страницу эмоциями в карандашных строках. Когда он писал, я не чувствовала себя такой одинокой на моем маленьком острове.

Но вокруг кипела война, и для новой любви было не место и не время. На войне чувства могут смешаться, люди могут исчезнуть, убеждения могут измениться. Возможно, я ошиблась, влюбившись столь внезапно. То, что случилось несколько лет назад, что случилось с Дэвидом

—

это стоило мне брата. Стоило мне многого.

Поступила бы я иначе, если бы могла? Совершила бы иной выбор, который сохранил бы мою семью? Иной выбор, который уберег бы меня от многолетнего одиночества?

Я провела последние двадцать лет, размышляя об этом. Но в поезде в Лондон, окруженная письмами Дэйви, я поняла, что ничего бы не изменила. Конечно, я бы хотела, чтобы Финли не уезжал. Но я не отдала бы эти яркие прекрасные годы ради спокойствия, даже несмотря на последовавшее за ними неловкое одиночество. Все те решения, что я приняла, подарили мне тебя. И это стоило всего, что случилось.

Надеюсь, ты простишь мне, что не рассказывала тебе всего. Но прошлое есть прошлое. Мне нравится настоящее, в котором есть ты. Я ни за что бы не хотела это потерять.

С днем рождения, моя Маргарет. Когда найду нужные ответы, я к тебе вернусь.

С любовью,

мама

Отель «Лэнгхэм», Лондон

27 ноября 1915

Дэйви,

ты только что уехал и, наверное, уже устроился на сиденье, слушая грохот лондонского поезда. Как мне жаль, что не проводила тебя до вокзала. Действительно жаль. У меня не хватило духа. Я знала, что если приду с тобой на вокзал, то схвачу тебя за руки и не отпущу. Однако сейчас я жалею, что не пошла и упустила возможность снова увидеть твое дорогое лицо

Должна признаться, что, как только высохли слезы, я страшно на себя разозлилась. Возможно, я думала, что смогу каким-то образом удержать тебя. Я бы сделала что-то по-другому, и ты не смог бы уехать. Я не говорю, что не стала бы предлагать тебе себя всю. Зачем? Ведь эти последние девять дней прошли идеально.

Однако, садясь в поезд, я испугалась, испугалась больше, чем когда взбиралась на паром, и пришлось идти, закрыв глаза и затаив дыхание. Каждый раз, как судно ныряло, я мечтала оказаться дома на неподвижной земле. Но в поезде было еще хуже. Он не просто вез меня из дома в неизвестность. Он вез меня к тебе.

Знаю, ты влюбился в меня. Никаких сомнений, мой мальчик. Три года аккуратного подбора слов, отточенные обороты, «Сью» на конверте, выписанное с неимоверной тщательностью. Разумеется, у меня не было причин беспокоиться о нашей встрече. И все же так и было. Вот до чего ты довел Элспет-по-ту-сторону-листа, остроумную и искушенную женщину, которая беспечно рассылает письма американцам, спорит о книгах и строчит стихи на одном дыхании.

Но эти стихи я обычно пишу при слабом свете свечи, а на тростниковой крыше надо мной на ночлег устраиваются птицы. Я сижу возле очага, от которого спиралями поднимается дымок, и вытираю слезящиеся глаза, чтобы еще раз перечитать твои письма. Соседи считают меня просто чудачкой Элспет, что гуляет по городу с книгой вместо веретена. Пока поезд приближался к Лондону, я не могла не волноваться, что ты подумаешь обо мне то же самое.

Но затем я ступила на вокзал Кингс-Кросс, через толпу отыскала взглядом твои глаза, и все мои страхи испарились. Ты увидел меня, несмотря на элегантное розовое платье, несмотря на волосы, которые я пыталась привести в порядок весь последний час, несмотря на все мои попытки выглядеть именно той женщиной, что пересекла всю страну, чтобы встретиться с забавным американцем. Ты разглядел настоящую Элспет. Ты разглядел меня.

Ты всерьез считал, что без этой дурацкой красной гвоздики в лацкане я бы тебя не узнала? Думал, что не увижу в тебе того романтика, каков, я знаю, ты и есть? Я так часто доставала и смотрела на твою фотографию, что, думаю, она осталась выжженной на внутренней стороне век. Теперь я поняла, что мои мечты обрели реальность.

Но увидеть тебя в живую, в цвете

—

это больше, чем все то, на что я смела надеяться. Знаешь ли ты, что твои глаза такого же коричнево-зеленого цвета, что и шотландские холмы зимой? И ты гораздо выше, чем я решила по твоим фотографиям. Ты потерял усы, что с таким старанием отращивал, а твои волосы стали короче, но мне все так же хотелось пропустить пальцы сквозь эти рыжеватые кудряшки.

Ты показался таким смущенным, когда встретил меня на вокзале, как если бы совсем меня не знал. И я не могла поверить, что мой Дэйви, юноша, который может бесконечное количество страниц рассуждать о книгах, войнах за деревья и о своей племяннице, произнес не больше десяти слов за ужином! Думаю, я болтала за нас обоих. И все же я нервничала

—

я первый раз была в ресторане. Столько людей, столько вилок и никаких овсяных лепешек. Но когда мы вернулись в «Лэнгхэм», когда ты оборвал мои слова поцелуем, заставив затаить дыхание, тогда я и увидела именно того Дэйви, которого люблю. Тогда я и увидела бесстрашного юношу, что украл мое сердце.

А «Лэнгхэм»! Как только мы миновали парадный вход, я почувствовала себя принцессой. Столько мрамора, стекла и электрических ламп

—

совсем как во дворце. Ты ожидал, что я не стану возвращаться в твою комнату? Наверное, так и было, потому что твои глаза ужасно расширились, а руки начали дрожать, когда я предложила зайти. Ты пять раз ронял ключи; я подсчитала. А ведь, в конце концов, оказалось, что волноваться было не о чем.

Жаль, что мы не могли остаться там навечно. Девять идеальных дней, когда я просыпалась утром, и каждый раз видела то удивленное выражение твоих глаз: ты боялся, что я покину тебя. Когда я засыпала в твоих объятиях после наших ленивых бесед в темноте. Я собирала бусины твоих слов, чтобы нанизывать их на ниточку одинокими ночами на Скае. Я первый раз слышала американский акцент. Больше всего мне понравилось его звучание тогда, когда ты говорил: «Я люблю тебя».

Знаю, ты должен был уйти. Даже после всего, даже после встречи со мной, ты должен был уйти. И я терпеть не могу себя за то, что ненавидела это. За то, что потратила часть нашего бесценного времени на сожаления.

Конечно, я не могла сказать тебе все это лично. Я и так едва могла говорить. Сам звук наших голосов был настолько… странным. Настолько банальным. Признаюсь, я не могла дождаться, когда, наконец, окажусь наедине со своим блокнотом и ручкой, чтобы высказать тебе свои чувства. Рассказать, как мой разум предательски сотрудничает с моими сердцем и телом и заставляет меня невероятно скучать по тебе, скучать сильнее, чем казалось мне возможным.