Я отвечала за призыв девушек на военную службу.

Вы оставались там до конца?

Бузенбендер заколебалась.

В конце апреля 1945 года я уехала в Баварию.

Одна?

Меня взял с собой крайсляйте **.

Шельбаум покачал головой. Он подумал о том, как сам провел последние месяцы войны.

Вы не смеете издеваться надо мной! — дико закричала

Бузенбендер. — Да, я была его любовницей! Иначе он не спас

бы меня от чехов.

От чехов? — мягко спросил Шельбаум. — Если вас надо

было спасать, значит, вы вели себя не совсем так, как требова

лось, чтобы заслужить расположение населения...

Бузенбендер молчала.

Итак, вы уехали в Баварию, — продолжал Шельбаум. —

Что было потом?

Они меня изнасиловали, — жестко сказала она.

Кто «они»?

Она пожала плечами.

— Я их не знаю. Немецкие солдаты.

Нидл смотрел на крутящиеся катушки магнитофона. На лице Шельбаума отразилась глубокая печаль. «Это была эпоха коричневых, — думал он. — Она лишила молодых всего человеческого, превратила их в бессловесных тварей, а когда наступил конец, им никто не помог, а, наоборот, толкнул их в дерьмо, в грязь»,

— Потом пришли американцы и посадили меня в лагерь для

интернированных, вблизи Штаубинга. Ночью меня вызывали, и я

должна была развлекать их за кусок хлеба или пару сигарет.

Если я противилась, то меня били.

Шельбаума переполняло чувство гнева, чувство омерзения. Как ни была виновата эта женщина, она имела право на человеческое достоинство, а ей в этом отказывали все. Ясно, почему она не пожелала отвечать в присутствии Маффи.

— Спустя три месяца меня освободили, — продолжала Бузен-

бендер. — И я уехала в Мюнхен.

Обер-комиссар вздохнул.

— В Австрию вы прибыли лишь в 1948 году, как следует из

этих документов. Или это не так? Вы ведь все подделали...

—i Нет, это так, —i горестно рассмеялась Бузенбендер. — И вы, хотели бы знать, что я делала три года. Вы сами не догадываетесь? Мне не оставалось ничего другого, кроме панели. На Ландс-бергерштрассе всегда можно было заработать на кусок хлеба.

— Зачем понадобились вам фальшивые документы, которыми снабдил вас Фридеман?

* СНД — женская молодежная организация, существовавшая в гитлеровской Германии и организованная по военному принципу. Рингфюрерин — одна из руководящих должностей.

**Крайсляйтер — руководитель районной организации фашистской партии.

107

Разве и это непонятно? Я хотела начать заново, все заново.

Я хотела попытаться стать человеком...

Для фридемана? — спросил Шельбаум. — С мужчиной,

который вас избивал? — Понизив тон, он добавил: — Обижал

вас, как и те, другие?

Бузенбендер не возражала. Она выглядела некрасивой, эта женщина со шрамом, который, как кроваво-красная рана, пересекал ее измученное лицо. У Шельбаума шевельнулось чувство сострадания. Она также принадлежала к жертвам, которые не смогли найти верного пути. Что-то должно быть еще, о чем она умалчивает, — причина, по которой она приняла чужую фамилию, представлялась ему неосновательной, поскольку в Австрии ее никто не знал. Он перевел взгляд на Нидла, возившегося с магнитофоном. Из опыта знал, что сейчас нет смысла продолжать допрос. Она должна успокоиться. Возможно, она не имеет ничего общего со смертью супругов Фридеман, однако не исключено, что через нее можно напасть на верный след.

Он нажал стоп-клавишу магнитофона.

•— Позвоните в тюрьму, Маффи. Пусть заберут ее обратно.

Нидл перематывал пленку. Шельбаум положил в папку документы, настоящие и подложные: свидетельство о рождении, свидетельство о крещении, конфирмационную грамоту, водительские права, контрольно-учетную карточку и все прочее, что они обнаружили.

Наконец женщину увели.

— Маффи, телеграмму в Мюнхен, земельному управлению по

уголовным делам, — распорядился Шельбаум. — Надо узнать,

числится ли что-нибудь за Бузенбендер.

Маффи записал задание. Затем он сказал:

— На улице вас ожидает мужчина, господин обер-комиссар.

У него украли автомашину.

—• По-видимому, он ошибся адресом?

— Не думаю, — сказал Маффи. — Это владелец отеля

«Штадт Линц». На его автомашине бежал Деттмар...

* * *

Дверь в гостиную «Золотого якоря» распахнулась, чтобы пропустить Кернера. На сей раз на нем был костюм сизого цвета, с которым гармонировал коричневый галстук-бабочка. В руках у него была черная кожаная сумка. В гостиной уже битых два часа его ждал Ритцбергер, который успел перепробовать все меню старика Паровского.

Кернер уселся напротив него, положив сумку на стол.

Привет, — сказал Ритцбергер, скосив взгляд на черную

сумку.

Это было не так просто, как вы расписывали. Важно также

знать, где приходится работать.

Об этом я вам говорил, — равнодушно сказал Ритцбергер.

Не все, — возразил Кернер с ударением и сдунул пылинку

со своего рукава. — Я не знал, кому принадлежит заведение.

Это имеет для вас значение?

108

Огромное! Знай я об этом раньше, я бы не попал в исто

рию с двумя трупами.

Вы?..

Да! Я увидел газету лишь сегодня утром.

Но ведь дело выяснено, — успокаивал его Ритцбергер. —

Убийство и самоубийство. Никого не впутывают.

А почему полиция разыскивает Деттмара? Нет, здесь не

все чисто.

Не болтайте чепухи, — резко сказал Ритцбергер. — Вы лег

ко заработали свои три тысячи шиллингов. Давайте-ка сюда

папку

Кернер не поверил своим ушам.

"Что? Три тысячи? Разве мы не договорились о пяти?

Вы, должно быть, ослышались, — холодно произнес Ритц

бергер. — Три тысячи. Это более чем достаточно.

Он схватил сумку, но Кернер вырвал ее. Ритцбергер встал и обошел стол.

— Папку сюда, — тихо сказал он.

Кернер тоже поднялся и спрятал сумку за спину. Он понял, что Ритцбергер намерен заполучить сумку любой ценой, и подумал, что в драке он ему уступит.

— Фердл, — хрипло крикнул Кёрнгр.

Дверь распахнулась, и на пороге вырос двухметровый великан весом в полтора центнера. Вчера Ловкому стоило больших трудов разыскать Фердла-Оплеуху, который отвечал за порядок во время азартных карточных игр.

— Кто-то заал меня? — спросил великан угрожающе.

Ритцбергер резко остановился.

Что надо этому парню? — Тягаться с Фердлом он явно не

мог и сразу понял это.

Жди на улице, Ферди, — сказал Кернер.

Великан исчез. Вскоре его грубое глуповатое лицо замаячило в окне.

—Вы хотели зажать мои две тысячи, — с ненавистью произнес Ловкий. — Но я вас накажу: десять тысяч, или папка остается у меня.

Вы что, спятили? — взорвался Ритцбергер. — За этот ни

чего не стоящий хлам?

Ничего не стоящий? Прочитав газеты, я позволил себе по