Но онъ ошибся въ своихъ предположеніяхъ. Рано утромъ въ корчмѣ подъѣхали четыре видныхъ, хорошо одѣтыхъ всадника, съ карабинами, привязанными въ сѣдламъ, и принялись сильно стучать въ запертыя ворота. Увидѣвъ ихъ, Донъ-Кихотъ громкимъ голосомъ закричалъ имъ съ того мѣста, на которомъ продолжалъ стоять на стражѣ:

— Рыцари, или оруженосцы, или кто бы вы ни были: не стучите въ ворота этого замка, тамъ всѣ спятъ теперь; къ тому же крѣпостей никогда не отворяютъ прежде, чѣмъ успѣетъ солнце освѣтить всю землю. Удалитесь же и подождите гдѣ-нибудь до утра, тогда мы увидимъ, слѣдуетъ ли вамъ отворить ворота, или нѣтъ.

— Какого чорта замокъ, или крѣпость, вы тутъ нашли, станемъ мы дожидаться, отвѣтилъ ему одинъ изъ всадниковъ. Если вы хозяинъ этой корчмы, такъ велите отворить ворота; мы накормимъ здѣсь только лошадей, и поѣдемъ дальше, потому что спѣшимъ.

— Рыцарь! неужели я похожъ на хозяина корчмы? спросилъ Донъ-Кихотъ.

— Право не знаю, на что вы похожи; знаю только, что вы городите чушь, называя эту корчму замкомъ.

— Это замокъ, сказалъ Донъ-Кихотъ, и одинъ изъ лучшихъ здѣсь; въ немъ почиваютъ теперь особы, носившія скипетръ въ рукахъ и ворону на головѣ.

— Лучше бы вы сказали на оборотъ, замѣтилъ путешественникъ: скипетръ на головѣ и корону въ рукахъ. Должно быть комедіанты остановились здѣсь, у нихъ короны и скипетры вещь очень обыкновенная; коронованныя же лица, не думаю, чтобы остановились въ такихъ грязныхъ корчмахъ.

— Вы, какъ видно, понятія не имѣете о тѣхъ приключеніяхъ, которыя такъ часто случаются съ странствующими рыцарями, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ.

Утомившись слушать Донъ-Кихота, всадники принялись снова стучать въ ворота, и на этотъ разъ такъ безпощадно, что всѣ въ корчмѣ проснулись и хозяинъ вышедъ спросить, кто это стучитъ?

Въ эту минуту одинъ изъ коней пріѣзжихъ всадниковъ подошелъ приласкаться къ Россинанту; и какъ ни грустенъ былъ, повидимому. Россинантъ, стоя неподвижно, съ опущенными ушами, и поддерживая, вытянувшагося, во весь ростъ, господина своего, онъ все же былъ изъ мяса и крови, хотя и казалось, что изъ дерева, и не могъ не отвѣтить на ласки, такъ любовно подошедшаго къ нему коня. Но какъ только онъ двинулся съ мѣста, ноги Донъ-Кихота съѣхали съ сѣдла, и рыцарь повалился бы на землю, еслибъ не былъ привязанъ. Въ эту минуту онъ почувствовалъ такую страшную боль, какъ будто ему отрѣзывали или отрывали руку, и онъ повисъ на воздухѣ, почти касаясь, на бѣду свою, травы; мы сказали на бѣду свою, потому что Донъ-Кихотъ увеличивалъ свои страданія, вытягиваясь изо всѣхъ силъ, чтобы стать на землю, бывшую у него почти подъ ногами. Такъ несчастные, терзаемые пыткой подъ блокомъ, сами увеличиваютъ свои мученія, обманываемые надеждой коснуться земли.

Глава XLIV

Услышавъ пронзительные крики Донъ-Кихота, испуганный хозяинъ, отворивъ ворота, вышелъ узнать, кто это такъ страшно кричитъ. Мариторна же, догадавшись въ чемъ дѣло, скрытно побѣжала на сѣновалъ, отвязала тамъ руку Донъ-Кихота, и рыцарь упалъ на землю въ глазахъ хозяина и путешественниковъ, подошедшихъ къ нему съ вопросомъ, что заставило его такъ страшно кричать? Ничего не отвѣчая на это, Донъ-Кихотъ снялъ съ руки недоуздокъ, вскочилъ на Россинанта, прикрылся щитомъ, укрѣпивъ въ рукѣ копье, отъѣхалъ на нѣкоторое разстояніе, чтобы выиграть пространство, и возвратившись легкимъ галопомъ назадъ, сказалъ хозяину и всадникамъ: «кто скажетъ, что я былъ очарованъ, тому я, съ позволенія принцессы Миномиконъ, видаю перчатку и вызываю его на бой».

Услышавъ это, всадники пришли въ невыразимое изумленіе, но хозяинъ объяснилъ имъ въ чемъ дѣло, сказавши, это такой Донъ-Кихотъ, и что удивляться ему нечего, потому что онъ не въ своемъ умѣ.

Всадники спросили послѣ того хозяина: не остановился ли у него въ корчмѣ юноша лѣтъ пятнадцати, или шестнадцати, одѣтый какъ погонщикъ, описавши при этомъ ростъ, лицо и другіе признаки юноши, влюбленнаго въ Дону-Клару. Хозяинъ отвѣтилъ, что корчма теперь биткомъ набита всякимъ народомъ, и онъ рѣшительно не обратилъ вниманія, есть ли здѣсь такой юноша, или нѣтъ. «Онъ здѣсь», воскликнулъ, въ эту минуту, одинъ изъ всадниковъ, замѣтивъ карету аудитора: «безъ всякаго сомнѣнія здѣсь; вотъ та карета, за которой онъ, какъ говорятъ, идетъ слѣдомъ. Пускай же одинъ изъ насъ останется здѣсь», продолжалъ онъ, «а остальные отправятся искать его. Да одному не мѣшаетъ караулить и вокругъ корчмы, чтобы не позволить ему убѣжать черезъ заборъ».

«Мы это и сдѣлаемъ», отвѣчалъ другой всадникъ; послѣ чего двое вошли на дворъ, третій остался у воротъ, а четвертый пошелъ обходить кругомъ дома. Хозяинъ не понималъ, въ чему все это дѣлается, хотя и догадался, что всадники отыскиваютъ того юношу, о которомъ они спрашивали.

Между тѣмъ наступилъ день и разбудилъ вмѣстѣ съ крикомъ Донъ-Кихота ночевавшее въ корчмѣ общество, и раньше всѣхъ взволнованную Клару и Доротею. Онѣ не могли сомкнуть глазъ; одна, зная, что такъ близко отъ нея находится любимый ею юноша, другая, сгарая нетерпѣніемъ увидѣть его. Донъ-Кихотъ же не помнилъ себя отъ гнѣва и досады, видя, что никто не отвѣчаетъ на его вызовъ и не обращаетъ на него никакого вниманія; и если бы законы рыцарства позволяли рыцарю вступить въ бой, давши слово не пускаться ни въ какое приключеніе до тѣхъ поръ, пока не исполнитъ того, которое онъ поклялся привести къ концу, то Донъ-Кихотъ, безъ сомнѣнія, напалъ бы на всѣхъ этихъ всадниковъ, и заставилъ-бы ихъ, волей не волей, отвѣтить на его вызовъ. Но такъ какъ ему нельзя было пуститься въ другое приключеніе, прежде возстановленія на тронѣ принцессы Миномиконъ, поэтому онъ вынужденъ былъ молчать, и ожидать, сложа руки, чѣмъ кончатся дѣлавшіяся на глазахъ его распоряженія всадниковъ. Одинъ изъ нихъ скоро нашелъ своего господина, спавшаго рядомъ съ настоящимъ погонщикомъ, не думая о томъ, что его ищутъ, и въ особенности о томъ, что его отъищутъ. «Господинъ донъ-Луи,» сказалъ онъ юношѣ, взявши его тихонько за руку, «а, господинъ донъ-Луи; должно быть вы одѣты теперь совсѣмъ какъ слѣдуетъ такому господину, какъ вы, и постель то ваша какъ разъ такая, на какой слѣдовало бы спать молодому господину, окруженному дома такими нѣжными заботами своей матери». Юноша протеръ свои заспанные глаза и взглянувъ со вниманіемъ на того, это разбудилъ его, узналъ въ немъ слугу своего отца; эта неожиданная встрѣча такъ поразила его, что онъ нѣсколько минутъ не могъ проговорить ни слова. «Вамъ остается теперь, господинъ Донъ-Луи», продолжалъ между тѣмъ слуга, «покориться судьбѣ и отправиться домой, если вашей милости не угодно, чтобы господинъ мой, вашъ отецъ, отправился на тотъ свѣтъ, потому что горесть, испытываемая имъ въ разлукѣ съ вами, сведетъ его во гробъ».

— Но какимъ образомъ узналъ мой отецъ, куда я отправился и въ какомъ платьѣ? спросилъ Донъ-Луи.

— Такимъ образомъ, отвѣчалъ слуга, что одинъ студентъ, которому вы изволили открыть ваше намѣреніе, тронутый скорбью, овладѣвшею вашимъ отцомъ, когда онъ не находилъ васъ болѣе въ своемъ домѣ, разсказалъ ему обо всемъ. Тогда господинъ нашъ поспѣшилъ послать въ погоню за вами четырехъ слугъ, и мы, какъ видите, всѣ четверо здѣсь, въ вашимъ услугамъ, довольные, какъ нельзя болѣе, тѣмъ, что можемъ отвести васъ туда, гдѣ такъ нѣжно васъ любятъ.

— Это будетъ зависѣть отъ моего желанія, или отъ велѣній неба — отвѣчалъ Донъ-Луи.

— Ваша милость, сказалъ слуга, что можетъ повелѣть небо, и что остается пожелать вамъ, если не возвратиться домой; ничего другаго сдѣлать вы не' можете.

Слыша этотъ разговоръ, молодой погонщикъ, лежавшій возлѣ Донъ-Луи, всталъ съ своего мѣста и поспѣшилъ разсказать обо всемъ донъ-Фернанду, Карденіо и другимъ лицамъ, которыя встали уже и одѣвались. Погонщикъ сказалъ, что неизвѣстный человѣкъ называетъ спавшаго на дворѣ юношу донъ, и хочетъ отвести его домой, а юноша несоглашается. Всѣ, слышавшіе восхитительный голосъ, которымъ небо одарило мнимаго погонщика, пожелали узнать, что это за таинственный юноша, и въ случаѣ чего рѣшились даже защитить его отъ насилія слугъ; съ этимъ намѣреніемъ мужчины отправились туда гдѣ находились увѣщевавшій слуга и спорившій съ нимъ господинъ.