— Нѣтъ ужь, ваша милость, отвѣчалъ Санчо, если нѣтъ у насъ другихъ доказательствъ, кромѣ шлема Мамбрена, — такъ будьте здоровы; этотъ шлемъ Мамбрена такой же точно цирюльничій тазъ, какъ это вьюкъ, а не сѣдло

— Дѣлай, что тебѣ велятъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; быть можетъ не все же наконецъ происходитъ въ этомъ замкѣ при посредствѣ очарованій. Когда шлемъ Мамбрена былъ принесенъ, Донъ-Кихотъ, взявъ его изъ рукъ Санчо, сказалъ: «господа, скажите на милость, съ какимъ лицомъ дерзнетъ утверждать этотъ оруженосецъ, будто это цирюльничій тазъ, а не шлемъ? и я клянусь тѣмъ рыцарскимъ орденомъ, въ которомъ служу, что этотъ шлемъ остался такимъ же, какимъ я взялъ его; я ничего не прибавилъ къ нему и не отнялъ у него. — «Совершенная правда,» прибавилъ Санчо, «съ тѣхъ поръ, какъ господинъ мой овладѣлъ этимъ шлемомъ, онъ покрывалъ имъ голову только въ одной битвѣ, когда освобождалъ колодниковъ; и безъ этого таза-шлема ему пришлось бы очень плохо, потому что камни тогда сыпались на него какъ градъ.»

Глава XLV

— Можно ли такъ морочить народъ, какъ морочатъ насъ эти господа, увѣряющіе будто тазъ мой — не тазъ, а шлемъ Мамбрена, воскликнулъ цирюльникъ.

— А это скажетъ противное, перебилъ Донъ-Кихотъ, того я съумѣю, если онъ рыцарь, убѣдить, что онъ лжетъ, а если онъ оруженосецъ, такъ я заставлю его почувствовать, что онъ солгалъ тысячу разъ.

Синьоръ Николай, находившійся вмѣстѣ съ другими при этомъ интересномъ спорѣ, зная насквозь Донъ-Кихота, рѣшился подлить масла въ огонь и порядкомъ посмѣшить публику, и съ этою цѣлью сказалъ другому цирюльнику: «господинъ цирюльникъ, или кто бы вы ни были, скажу я вамъ, что я тоже цирюльникъ, получившій болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ дипломъ на званіе мастера; поэтому я очень хорошо знаю всѣ инструменты и прочія принадлежности нашей профессіи. Мало того; въ молодыхъ лѣтахъ, я служилъ солдатомъ, и потому знаю также очень хорошо, что такое шлемъ, шишакъ и другіе воинскіе атрибуты. И я не утверждаю, потому что всегда готовъ уступить болѣе разумному мнѣнію, но говорю, что этотъ господинъ держитъ въ рукахъ своихъ не только не цирюльничій тазъ, но что эта вещь такъ же похожа на тазъ, какъ бѣлое на черное и правда на ложь; по моему, это шлемъ, только не цѣлый.

— Нѣтъ, не цѣлый, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, ему не достаетъ цѣлой половины.

— Вы правы, вмѣшался священникъ, понявшій затаенную мысль своего друга; съ нимъ въ ту же минуту согласились Карденіо, донъ-Фернандъ и его товарищи. Самъ аудиторъ, если бы его не занимало въ эту минуту открытіе, сдѣланное ему Донъ-Луи, помогъ бы, съ своей стороны, шуткѣ, но, погруженный въ серьозныя размышленія, онъ не обращалъ никакого вниманія на споръ Донъ-Кихота съ цирюльникомъ.

— Пресвятая Дѣва! воскликнулъ одураченный цирюльникъ, возможное ли дѣло, чтобы столько честныхъ людей увѣряли меня, будто мой тазикъ — шлемъ Мамбрена; да такая диковинка могла бы изумить весь университетъ со всей его ученостью. Господа, ужь ежели это шлемъ, а не тазъ, въ такомъ случаѣ и этотъ вьюкъ долженъ быть сѣдломъ.

— Мнѣ оно кажется вьюкомъ, отвѣчалъ Донъ-Кихотъ; но я сказалъ уже, что я не мѣшаюсь въ это дѣло.

— Вьюкъ это или сѣдло, вмѣшался священникъ, пусть это рѣшитъ господинъ Донъ-Кихотъ; потому что я и всѣ эти господа уступаемъ ему первенство во всемъ, касающемся рыцарства.

— Помилуйте, господа, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, со мною случились въ этомъ замкѣ такія странныя происшествія оба раза, какъ я здѣсь останавливался, что я ничего не могу теперь утверждать положительно; здѣсь все дѣлается при посредствѣ очарованій; я убѣжденъ въ этомъ окончательно. Прошлый разъ меня страшно безпокоилъ прогуливающійся по этому замку очарованный мавръ, а свита его тревожила въ то время Санчо. Вчера вечеромъ я висѣлъ, почти два часа, привязанный за руки, не зная ни того, какъ меня привязали, ни того, какимъ образомъ я свалился потомъ на землю. И теперь, вы хотите, чтобъ я сталъ рѣшителемъ этого запутаннаго спора; нѣтъ, господа, это значило бы слишкомъ много принимать на себя. Я отвѣтилъ уже на странную претензію этого господина, желавшаго сдѣлать, во что бы то ни стало, шлемъ Мамбрена цирюльничьимъ тазомъ, но разрѣшить вопросъ на счетъ сѣдла и сказать утвердительно: простое оно или вьючное, за это я не берусь, и считаю лучшимъ предоставить рѣшеніе этого дѣла вашему здравому смыслу, господа. Какъ люди, не посвященные въ рыцари, вы, быть можетъ, свободны отъ вліянія очарованій, и видя въ этомъ замкѣ все такъ, какъ оно существуетъ въ дѣйствительности, а не такъ, какъ кажется мнѣ, вы въ состояніи будете лучше судить обо всемъ.

— Господинъ Донъ-Кихотъ говоритъ какъ оракулъ, отвѣтилъ донъ-Фернандъ, въ этомъ никто не можетъ усумниться, а потому намъ, господа, предстоитъ рѣшить, что это такое: вьюкъ или сѣдло? Но чтобы сдѣлать это какъ можно безпристрастнѣе, я вамъ отдамъ сейчасъ полный и вѣрный отчетъ объ этомъ спорномъ дѣлѣ.

Тѣхъ, кто зналъ Донъ-Кихота, комедія эта смѣшила до упаду, но не посвященные въ тайну съ изумленіемъ видѣли вокругъ себя сборище какихъ то полуумныхъ. Особенно поражены были Донъ-Луи, его слуги и случайно остановившіеся въ корчмѣ какихъ то три новыхъ гостя, оказавшихся стрѣльцами святой Германдады. Больше всѣхъ отчаявался конечно обладатель Мамбренскаго шлема; тазъ несчастнаго превратился въ его глазахъ въ Мамбреновскій шлемъ, а вьюкъ, чего добраго, готовъ превратиться въ драгоцѣнное сѣдло.

Донъ-Фернандъ, среди общаго смѣха, спрашивалъ у каждаго на ухо мнѣніе о томъ: чѣмъ должна сдѣлаться эта спорная драгоцѣнность — сѣдломъ или вьюкомъ? Спросивъ всѣхъ знакомыхъ рыцаря, донъ-Фернандъ громко сказалъ: «господа, я утомился, спрашивая, поочередно, у всѣхъ мнѣнія о томъ: вьюкъ это или сѣдло? и всѣ рѣшительно сказали мнѣ, что было бы величайшимъ безуміемъ утверждать, будто это ослиный вьюкъ, а не сѣдло, и притомъ породистаго коня.

— «Одумайтесь же, добрый человѣкъ,» добавилъ онъ, обратясь къ цирюльнику; вы видите, что несмотря на всѣ ваши увѣренія и на свидѣтельство вашего осла, это сѣдло, а не ослиный вьюкъ, какъ вы утверждаете, не имѣя на то никакихъ доказательствъ.»

— Пусть потеряю я мѣсто въ раю, воскликнулъ несчастный цирюльникъ, если вы всѣ, господа, не ошибаетесь. Вѣдь не пьянъ же я наконецъ, у меня во рту сегодня не было ни росинки, если не считать грѣховъ моихъ. Наивность цирюльника столько же смѣшила зрителей, какъ безумство Донъ-Кихота.

— Лучше всего будетъ, отозвался Донъ-Кихотъ, если каждый возьметъ то, что ему принадлежитъ, и дѣлу конецъ.

— Если все это не шутка, отозвался въ эту минуту одинъ изъ слугъ Донъ-Луи, такъ я рѣшительно не понимаю, какъ могутъ такіе умные господа утверждать, будто это не вьюкъ, а это не цирюльничій тазъ. И я полагаю, что они, должно быть не даромъ хотятъ увѣрить насъ, будто передъ нами лежитъ совсѣмъ не то, что мы видимъ собственными глазами. Да, клянусь Богомъ, — при этомъ онъ громко поклялся — всѣ люди на свѣтѣ не могли бы заставить меня признать вотъ эту вещь чѣмъ нибудь инымъ, а не цирюльничьимъ тазомъ, а вотъ эту инымъ чѣмъ, а не вьюкомъ осла.

— Можетъ быть это вьюкъ ослицы, замѣтилъ священникъ.

— Все равно, сказалъ слуга; дѣло въ томъ, ослиный ли это вьюкъ, или сѣдло, какъ вы всѣ, господа, утверждаете.

Одинъ изъ стрѣльцовъ, слыша конецъ этого спора, не могъ скрыть своей досады и громко воскликнулъ: это ослиный вьюкъ, это также вѣрно какъ то, что мой отецъ человѣкъ, и кто станетъ утверждать противное, тотъ долженъ быть пьянъ какъ вино.

— А ты врешь, какъ мужикъ и болванъ, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, и не долго думая, поднявъ свое копье, съ которымъ онъ никогда не разставался, собирался хватить имъ такъ сильно по головѣ стрѣльца, что еслибъ тотъ не успѣлъ податься назадъ, то растянулся бы во весь ростъ. Копье разбилось, ударившись объ землю, и стрѣльцы видя, какъ обращаются съ ихъ товарищемъ, возвысили голосъ во имя святой Германдады. Хозяинъ, принадлежавшій къ одному братству съ стрѣльцами, въ ту же минуту побѣжалъ за своей розгой и шпагой, и возвратившись пристроился къ своимъ товарищамъ; слуги Донъ-Луи окружили своего господина, боясь, чтобы онъ не убѣжалъ, воспользовавшись общей суматохой, цирюльникъ, съ своей стороны, поспѣшилъ воспользоваться поднявшейся кутерьмой и схватился за свое сѣдло, которое Санчо не выпускалъ изъ рукъ; Донъ-Кихотъ обнажилъ мечъ и кинулся за стрѣльцовъ, Донъ-Луи кричалъ своимъ слугамъ, приказывая имъ поспѣшить за помощь Донъ-Кихоту, Карденіо и донъ-Фернандъ также приняли сторону рыцаря, священникъ ораторствовалъ надрывая легкія, хозяйка кричала во все горло, дочь ея вздыхала, Мариторна завывала, Лусинда перепугалась, Доротея не знала что дѣлать, Дона-Клара упала въ обморокъ. Цирюльникъ схватился за Санчо, Санчо отбивался отъ цирюльника, донъ-Луи, котораго одинъ изъ слугъ осмѣлился взять за руку, чтобы онъ не убѣжалъ, отвѣтомъ своимъ въ формѣ оплеухи, окровавилъ дерзкому всѣ зубы, аудиторъ принялъ Донъ-Луи подъ свою защиту, донъ-Фернандъ измѣрилъ ногами своими тѣло одного стрѣльца, хозяинъ кричалъ караулъ и наконецъ вся корчма превратилась въ неумолкаемые стоны, завыванія, крики, угрозы, удары мечами и кулаками, и страшную потасовку съ пролитіемъ крови.