Глава LII

Разсказъ этотъ показался весьма интереснымъ, и восхищенный имъ каноникъ осыпалъ похвалами разсказчика, который походилъ скорѣе на остроумнаго придворнаго, чѣмъ на грубаго пастуха, и оправдывалъ слова священника, говорившаго: что въ горахъ можно находить иногда весьма дѣльныхъ людей. Всякій съ своей стороны, похвалилъ молодаго пастуха, но похвалы Донъ-Кихота затмили всѣ остальныя. «Другъ мой», сказалъ онъ пастуху, «еслибъ мнѣ дозволено было вдаться сегодня въ какое-нибудь приключеніе, то, клянусь тебѣ, я сію же минуту отправился бы за прекрасной Леандрой: я похитилъ бы ее — не смотря ни на какихъ настоятельницъ изъ монастырскихъ стѣнъ, въ которыхъ бѣдную дѣвушку держутъ противъ воли, и передалъ бы ее тебѣ съ однимъ условіемъ: не забывать законовъ странствующихъ рыцарей. воспрещающихъ оскорблять дамъ. Сильный, однако, вѣрой моей въ Бога Всемогущаго, я надѣюсь, что могущество злаго волшебника не вѣчно будетъ торжествовать надъ могуществомъ другого, исполненнаго лучшихъ намѣреній; и тогда ты смѣло можешь разсчитывать на мою готовность служить тебѣ, ибо, какъ рыцарь, я ниспосланъ въ міръ помогать нуждающимся, гонимымъ и сирымъ».

До сихъ поръ пастухъ не обращалъ никакого вниманія на Донъ-Кихота, но послѣ этихъ словъ, онъ съ любопытствомъ началъ разсматривать его съ головы до ногъ; и, видя передъ собою какую то тощую, несчастную фигуру, спросилъ сидѣвшаго рядомъ съ нимъ цирюльника, что это за чудакъ?

— Кто же, отвѣтилъ цирюльникъ, какъ не знаменитый Донъ-Кихотъ Ламанчскій, бичь зла, каратель неправды, поддержка дѣвъ, ужасъ великановъ и непобѣдимый побѣдитель всѣхъ.

— Это что-то смахиваетъ на тѣхъ господъ, о которыхъ пишутъ въ рыцарскихъ книгахъ, замѣтилъ пастухъ; они дѣлали все тоже, что этотъ рыцарь, но только вы, ваша милость, должно быть, шутите, потому что у этого потѣшнаго господина голова, кажись, не въ порядкѣ.

— Негодяй! воскликнулъ Донъ-Кихотъ; это у тебя она, видно, не въ порядкѣ, у меня же она въ большемъ порядкѣ, чѣмъ у той сволочи, которая родила тебя на свѣтъ. Съ послѣднимъ словомъ, онъ такъ яростно швырнулъ въ пастуха лежавшій вблизи хлѣбъ, что сплюснулъ ему носъ. Не охотникъ до шутокъ. пастухъ, не обращая вниманія ни на коверъ, ни на скатерть, ни на обѣдавшихъ господъ, схватилъ Донъ-Кихота обѣими руками за горло съ такимъ остервененіемъ, что по всей вѣроятности задушилъ бы его, еслибъ на помощь своему господину не подоспѣлъ Санчо. Взявши пастуха сзади за плечи, онъ опрокинулъ его навзничь, перебивши при этомъ посуду и перевернувши на столѣ все вверхъ дномъ. Освободясь изъ когтей пастуха, Донъ-Кихотъ вскочилъ къ нему на животъ; и окровавленный, измятый кулаками Санчо, несчастный противникъ рыцаря искалъ вокругъ себя ножа, чтобы пырнуть имъ Донъ-Кихота; но каноникъ и священникъ успѣли припрятать всякое оружіе. Цирюльникъ же умудрился какъ то такъ устроить, что Донъ-Кихотъ опять очутился подъ пастухомъ, и тогда то послѣдній, въ отмщеніе за собственную кровь, окровавилъ, въ свою очередь, физіономію рыцаря.

Глядя на эту сцену, священникъ и каноникъ надрывали со смѣху животы; стрѣльцы тоже хохотали до упаду, и этотъ единодушный смѣхъ увеличивалъ ярость сражавшихся, озлобляя ихъ, какъ грызущихся собакъ. Одинъ Санчо былъ угрюмъ, удерживаемый прислугой каноника, не пускавшей его подать помощь своему господину.

Между тѣмъ какъ одни смѣялись, а другіе дрались, въ полѣ неожиданно послышался заунывный звукъ трубы, привлекшій общее вниманіе. Особенно поразилъ онъ Донъ-Кихота. Лежа подъ пастухомъ, почти изуродованный градомъ сыпавшихся на него кулаковъ, онъ забылъ въ эту минуту о мщеніи, сгарая нетерпѣніемъ узнать причину услышанныхъ имъ звуковъ. «Чортъ,» сказалъ онъ своему противнику; «называю тебя чортомъ, потому что ты не можешь быть никѣмъ инымъ; если ты такъ храбръ и силенъ, что можешь торжествовать надо мной. Пусти меня на одинъ часъ, потому что этотъ жалобный звукъ должно быть зоветъ меня къ какому-то приключенію.» Пастухъ, утомленный столько же наносимыми имъ, сколько и получаемыми ударами, въ ту же минуту покинулъ своего противника. Освободившись отъ пастуха, Донъ-Кихотъ обтеръ лицо и повернулъ голову въ ту сторону, гдѣ слышался трубный звукъ, замѣтилъ вдали нѣсколько лицъ, спускавшихся, какъ кающіеся грѣшники, въ бѣлыхъ одеждахъ, съ холма. Нужно сказать, что этотъ годъ былъ страшно сухой, почему въ Испаніи повсемѣстно совершались молебствія о ниспосланіи дождя, и теперь крестьяне сосѣдней деревни устроили священное шествіе къ часовнѣ, построенной на небольшой горѣ, возвышавшейся вблизи села.

Донъ-Кихотъ, видя странную одежду молящихся и забывая, что онъ видитъ ее въ тысячу первый разъ, вообразилъ себѣ, что онъ видитъ какое-то новое приключеніе, и что ему одному, какъ странствующему рыцарю, суждено привести его къ концу. Въ особенности его убѣдило въ этой химерѣ то, что покрытая трауромъ статуи Мадонны показалась ему высокой дамой, увозимой въ плѣнъ какими то дерзкими измѣнниками. Вообразивши это, онъ въ ту же минуту побѣжалъ къ мирно пасшемуся на лугу Россинанту, быстро осѣдлалъ его, отстегнулъ отъ арчака забрало и щитъ, спросилъ у Санчо мечь, и затѣмъ громкимъ голосомъ сказалъ изумленной компаніи: «теперь, господа, вы убѣдитесь, какое неоцѣненное благо для міра составляютъ странствующіе рыцари. Теперь вы скажете, достойны ли они всеобщаго уваженія?» Съ послѣднимъ словомъ онъ сжалъ бока Россинанта — шпоръ у рыцаря на этотъ разъ не оказалось — и крупной рысью, потому что Россинантъ не мастеръ былъ, кажется, галопировать, по крайней мѣрѣ его ни разу не видѣли галопирующимъ во все время его странствованій, — поскакалъ на встрѣчу священной процессіи, не слушая священника, цирюльника и каноника, старавшихся удержать его. Не остановилъ его и голосъ Санчо, кричавшаго изо всѣхъ силъ: «что вы дѣлаете, куда вы скачете, господинъ Донъ-Кихотъ. Какой чортъ бунтуетъ васъ противъ святой нашей католической вѣры? Одумайтесь! вѣдь это движется духовная процессія». Напрасно, однако, Санчо надрывалъ себѣ легкія, господинъ его твердо рѣшился напасть на бѣлыя привидѣнія. Видя передъ собою только эти мнимыя привидѣнія, онъ не слышалъ ничего, что ему кричали, да врядъ ли услышалъ, и послушался бы въ эту минуту даже королевскаго призыва. Подскакавши къ духовной процессіи, онъ придержалъ Россинанта, давно уже ощущавшаго потребность перевести духъ, и сиплымъ, дрожащимъ голосомъ закричалъ: «остановитесь злодѣи, закрывшіе свои преступныя лица! остановитесь и выслушайте то, что я вамъ скажу»

Слова эти поразили и остановили процессію; одинъ изъ четырехъ ксендзовъ, пѣвшихъ литанію, пораженный странной фигурой Донъ-Кихота, видомъ несчастнаго Россинанта и всей, въ высшей степени смѣшной, обстановкой рыцаря, отвѣтилъ ему: «братъ! если тебѣ нужно что-нибудь сказать намъ, то поторопись, мы не можемъ останавливаться ни для какихъ разговоровъ или объясненій, если ихъ нельзя передать въ двухъ, трехъ словахъ».

— Я передамъ вамъ его въ одномъ, — отвѣтилъ Донъ-Кихотъ; освободите сію же минуту эту даму. Ея траурное покрывало слишкомъ краснорѣчиво говоритъ, что вы нанесли ей какое-то тяжкое оскорбленіе и теперь уводите ее въ плѣнъ. Я, какъ рыцарь, ниспосланный въ міръ попирать всякое зло, не позволю вамъ двинуться теперь ни шагу впередъ.

Донъ-Кихота, какъ и слѣдовало ожидать, сочли за полуумнаго, вырвавшагося изъ дома сумасшедшихъ; и толпа, участвовавшая въ процессіи, принялась громко хохотать надъ нимъ. Но это окончательно взбѣсило Донъ-Кихота, и онъ, не произнеся больше ни слова, напалъ на процессію. Тогда одинъ господинъ, отдѣлившись отъ процессіи, вышелъ, съ палкою въ рукахъ, на встрѣчу Донъ-Кихоту, и не смотря на то, что рыцарь нанесъ ему сильный ударъ мечомъ и разрубилъ на двое палку, онъ хватилъ его, однако, обломкомъ этой палки такъ сильно по плечу, что Донъ-Кихотъ безъ чувствъ свалился съ щитомъ своимъ на землю.

Санчо, бѣжавшій весь запыхавшись за своимъ господиномъ, умолялъ теперь его противника пощадить несчастнаго, очарованнаго рыцаря, который въ жизнь свою не сдѣлалъ и не пожелалъ никому зла. Но не ноль бы Санчо удержали руку, поразившую Донъ-Кихота, а несчастная фигура самаго рыцаря, лежавшаго недвижимо, какъ мертвый. Вообразивъ себѣ, что несчастный рыцарь убитъ, испуганный противникъ его, подобравъ полы платья, пустился съ быстротою лани, безъ оглядки, бѣжать черезъ поле. На помощь Донъ-Кихоту спѣшили между тѣмъ всѣ лица, сопровождавшія его въ пути, и толпа, составлявшая священную процессію, видя, что нѣсколько человѣкъ бѣгутъ, въ сопровожденіи вооруженныхъ стрѣльцовъ, прямо къ тому мѣсту, гдѣ она остановилась, вообразила себѣ, будто на нее хотятъ напасть, и приготовляясь къ защитѣ, построила родъ каре. Съ непокрытыми головами, вооружась, кто плетью, кто подсвѣчникомъ, воины процессіи рѣшились не только отразить нападеніе, но и сами напасть на врага, Судьба устроила однако дѣло лучше чѣмъ можно было ожидать. Въ числѣ лицъ, составлявшихъ священную процессію, нашелся знакомый нашего священника, и случившаяся въ это время, какъ нельзя болѣе кстати, встрѣча старыхъ знакомыхъ положила конецъ недоумѣніямъ и страхамъ. Священникъ, какъ и слѣдовало ожидать, тотчасъ же разсказалъ своему знакомому, кто такой Донъ-Кихотъ; и они подошли къ нему, чтобы удостовѣриться: живъ ли этотъ злополучный бѣднякъ, надъ которымъ причитывалъ Санчо, разсыпаясь въ этихъ отборныхъ фразахъ: