Это предсказаніе успокоило и утѣшило Донъ-Кихота. Онъ понялъ, что ему обѣщано святое соединеніе съ его возлюбленной Дульцинеей Тобозской узами церковнаго брака, отъ котораго произойдутъ на свѣтъ львенки, въ вѣчной славѣ Ламанча. Полный непоколебимой вѣры въ слова невидимаго пророка, Донъ-Кихотъ воскликнулъ, испустивъ глубокій вздохъ: «О, это бы ты ни былъ, ты, предсказавшій мнѣ столько счастія, молю тебя! Попроси отъ меня мудраго покровителя моего волшебника, да не допуститъ онъ меня погибнуть въ этой тюрьмѣ прежде чѣмъ исполнятся всѣ твои радостныя обѣщанія; и если суждено имъ исполниться, тогда я признаю небеснымъ блаженствомъ томленія мои въ этомъ заключеніи, найду услажденіе въ этихъ цѣпяхъ, и это деревянное ложе, на которое меня кладутъ теперь, покажется мнѣ не суровымъ полемъ битвы, а восхитительнѣйшимъ брачнымъ ложемъ. Что касается добраго оруженосца моего Санчо Пансо, который станетъ утѣшать меня въ моемъ заключеніи, то я вполнѣ полагаюсь на него. Его добрый, честный нравъ ручается за то, что онъ не покинетъ меня въ счастіи и въ несчастіи. И еслибъ моя или его звѣзда не дозволила бы мнѣ даровать ему этотъ давно обѣщанный островъ, или что-нибудь подобное, то, во всякомъ случаѣ, жалованье его не потеряно. Въ моемъ завѣщаніи я объявляю, чтобы ему заплачено было не столько, сколько онъ достоинъ за вѣрную службу и многочисленныя услуги свои, но сколько позволяютъ мои слабыя средства».
При послѣднихъ словахъ Донъ-Кихота, Санчо глубоко поклонился своему господину и поцаловалъ обѣ его руки; одну, впрочемъ, трудно было поцаловать, потому что руки рыцаря были связаны вмѣстѣ. Послѣ этого привидѣнія взвалили клѣтку на плечи и отнесли ее на телѣгу съ волами.
Глава XLVII
— Много серьезныхъ и достовѣрныхъ исторій странствующихъ рыцарей прочелъ я, сказалъ Донъ-Кихотъ, когда его посадили въ клѣткѣ на телѣгу, и однако мнѣ никогда не случалось ни читать, ни даже слышать, чтобы очарованныхъ рыцарей везли какъ меня, въ клѣткѣ, на такихъ лѣнивыхъ и вялыхъ животныхъ. Обыкновенно ихъ переносили съ невообразимой быстротой по воздуху, въ какомъ-нибудь мрачномъ облавѣ, или на огненной колесницѣ, или, наконецъ, верхомъ на гипогрифѣ. Но, Боже правый, везти, какъ меня, въ телѣгѣ за волахъ, это ужасно. Быть можетъ, впрочемъ, рыцари и очарованія нашего времени подчинены другимъ законамъ, чѣмъ прежде; быть можетъ и то, что для меня, какъ для новаго дѣятеля, какъ для воскресителя забытаго странствующаго рыцарства придумано новаго рода очарованіе и новый способъ перенесенія. Что ты думаешь объ этомъ, другъ мой, Санчо?
— Право не знаю, что я думаю, отвѣтилъ Санчо, потому что я не читалъ столько странствующихъ писаній, какъ ваша милость, но только и готовъ присягнуть, что всѣ эти окружающія насъ видѣнія не совсѣмъ православны.
— Православны, воскликнулъ Донъ-Кихотъ, какъ могутъ быть онѣ православны, когда ты видишь вокругъ себя демоновъ, которые принявъ разные фантастическіе образы постарались привести меня въ такое чудесное положеніе. Если ты не вѣришь мнѣ, такъ прикоснись въ нимъ, ощупай ихъ, и ты убѣдишься, что они состоятъ изъ мира и существуютъ только для зрѣнія.
— Помилуйте, ваша милость, отвѣтилъ Санчо; я уже прикасался къ нимъ, и доложу вамъ, что вотъ этотъ эфиръ, который возится вотъ тамъ, свѣжъ какъ роза и разодѣтъ и раздушенъ совсѣмъ не какъ чортъ; отъ чертей, какъ говорятъ, пахнетъ сѣрой и другими отвратительными запахами, а отъ этого за полверсты слышны духи. Санчо говорилъ это о донъ-Фернандѣ; отъ него, дѣйствительно, какъ отъ знатнаго господина, пахло духами.
— Не удивляйся этому, другъ мой Санчо, сказалъ Донъ-Кихотъ, черти многомудры, и хотя имъ дѣйствительно присущъ извѣстный запахъ, они все-таки духи, и слѣдственно отъ нихъ, какъ отъ духа ничѣмъ не пахнетъ. Сами же они постоянно слышатъ самый отвратительный запахъ, и это понятно: они носятъ съ собою повсюду адъ, нигдѣ и никогда не находя облегченія своимъ адскимъ мукамъ, пріятный же запахъ доставляетъ извѣстнаго рода наслажденіе, по этому для нихъ не можетъ существовать пріятнаго запаха. Если же тебѣ кажется, будто отъ этого демона пахнетъ духами, такъ это обманъ, чортъ морочитъ тебя, чтобы ты не подумалъ, что онъ чортъ.
Между тѣмъ, какъ между господиномъ и слугою его происходилъ этотъ разговоръ, донъ-Фернандъ и Карденіо, боясь, чтобы Санчо не проникъ въ ихъ замыслы — отъ этого было не далеко — рѣшились поскорѣе отправить Донъ-Кихота, и отозвавъ въ сторону хозяина, велѣли ему живѣе осѣдлать Россинанта и осла, что и было сдѣлано съ похвальной быстротою. Въ то же время священникъ договорился на счетъ платы съ стрѣльцами святой Германдады, которые должны были сопровождать Донъ-Кихота до деревни его. Наконецъ Карденіо привязалъ въ арчаку сѣдла Россинанта съ одной стороны щитъ, съ другой шлемъ Донъ-Кихота, и подалъ Санчо знавъ сѣсть на осла и взять за узду Россинанта; послѣ этого по обѣ стороны клѣтки помѣстились по два стрѣльца, вооруженныхъ аркебузами, и поѣздъ готовъ былъ уже тронуться, но въ эту самую минуту хозяйка, дочь ея и Мариторна вышли проститься съ Донъ-Кихотомъ, притворно оплакивая постигшее его несчастіе.
— Не плачьте, сострадательныя дамы, сказалъ имъ Донъ-Кихотъ; что дѣлать? всѣ эти несчастія до такой степени нераздѣльны съ моимъ званіемъ, что еслибъ со мною не случилось этого ужаснаго происшествія, то я не могъ бы считать себя знаменитымъ странствующимъ рыцаремъ. Ничего подобнаго никогда не случалось съ малоизвѣстными рыцарями, и оттого никто не помнитъ о нихъ. Несчастія — это удѣлъ тѣхъ, которые своимъ мужествомъ и иными достоинствами возбуждаютъ зависть въ сердцахъ принцевъ и рыцарей, употребляющихъ всѣ усилія унизить добрыхъ, хотя бы самыми нечестными средствами. И однакожъ, таково могущество добродѣтели, что она одна, сама по себѣ, уничтожая силу всей магіи, которую могъ знать творецъ ея Зороастръ, выходитъ торжествующей изъ борьбы, распространяя свое сіянье надъ міромъ, какъ солнце надъ небомъ. Простите мнѣ, любезныя дамы, если я невольно нанесъ вамъ какое-нибудь оскорбленіе, потому что сознательно и безъ причины я не оскорблю никого. Молите Бога, да освободитъ онъ меня изъ этой тюрьмы, въ которую засадилъ меня злой волшебникъ. Если когда-нибудь я возвращу свободу себѣ, то, повѣрьте, не забуду того радушнаго пріема, который я встрѣтилъ въ этомъ замкѣ, и постараюсь достойно отблагодарить васъ.
Тѣмъ временемъ какъ Донъ-Кихотъ говорилъ это, хозяйкѣ, ея дочери и Мариторнѣ, священникъ и цирюльникъ простились съ донъ-Фернандомъ, его товарищами, капитаномъ, аудиторомъ и наконецъ съ счастливыми теперь Доротеей и Лусиндой. Всѣ они обнялись и обѣщали писать о себѣ другъ другу. Донъ-Фернандъ сказалъ священнику свой адресъ, и просилъ извѣстить его о Донъ-Кихотѣ, увѣряя, что это доставитъ ему величайшее удовольствіе. Съ своей стороны онъ обѣщалъ увѣдомить священника обо всемъ, что можетъ интересовать его; обѣщалъ написать ему о своей свадьбѣ, о крестинахъ Зораиды, о возвращеніи домой Лусинды и наконецъ о донъ-Луи. Священникъ обѣщалъ исполнить съ величайшею точностью все, что у него просили, и новые друзья еще разъ обнялись и обмѣнялись взаимными обѣщаніями и предложеніями разныхъ услугъ. Въ то же самое время въ священнику подошелъ хозяинъ и передалъ ему нѣкоторыя бумаги, найденныя, какъ онъ говорилъ, въ подкладкѣ того самаго чемодана, въ которомъ лежала повѣсть: Безразсудно любопытный. Такъ какъ владѣлецъ ихъ не явился, сказалъ онъ священнику, поэтому вы можете смѣло взять ихъ съ собою. Священникъ поблагодарилъ хозяина за подарокъ, и развернувъ рукопись прочелъ слѣдующее заглавіе: Ринконете и Кортадилло (повѣсть). Такъ какъ эта рукопись была передана священнику вмѣстѣ съ понравившейся ему повѣстью Безразсудно любопытный, поэтому онъ предположилъ, что обѣ повѣсти принадлежатъ одному и тому же автору и должны быть одинаково интересны; и онъ спряталъ рукопись съ намѣреніемъ прочесть ее при удобномъ случаѣ. Сѣвши послѣ того верхомъ на коня, вмѣстѣ съ другомъ своимъ цирюльникомъ, оба замаскированные, чтобы не быть узнанными Донъ-Кихотомъ, они выѣхали наконецъ изъ корчмы, вслѣдъ за телѣгой на волахъ, въ слѣдующемъ порядкѣ: во главѣ поѣзда двигалась телѣга, сопровождаемая хозяиномъ ея крестьяниномъ; по обѣ стороны телѣги шли стрѣльцы съ аркебузами, за нею верхомъ на ослѣ ѣхалъ Санчо, ведя за узду Россинанта и наконецъ сзади всѣхъ священникъ и цирюльникъ, въ маскахъ, верхомъ на здоровыхъ мулахъ, медленно и важно двигаясь, замыкали поѣздъ. Донъ-Кихотъ съ связанными руками сидѣлъ въ клѣткѣ, вытянувши ноги и прислонившись спиною къ рѣшеткѣ, храня такое молчаніе, какъ будто онъ былъ не человѣкъ изъ плоти и крови, а каменная статуя. Двигаясь въ мертвомъ молчаніи, шагъ за шагомъ, поѣздъ, сдѣлавъ около двухъ миль, выѣхалъ на лугъ, показавшійся хозяину телѣги очень удобнымъ мѣстомъ для отдыха и прекраснымъ пастбищемъ для его воловъ. Онъ сказалъ объ этомъ священнику, но цирюльникъ велѣлъ ѣхать далѣе, зная, что недалеко отъ этого мѣста, у ската одного холма, есть другой несравненно болѣе свѣжій и роскошный лугъ. Въ эту минуту, священникъ, обернувшись назадъ, увидѣлъ позади себя шесть или семь весьма прилично одѣтыхъ всадниковъ. Двигаясь не съ воловьей флегмой, а на здоровыхъ монашескихъ мулахъ, пришпориваемыхъ желаніемъ добраться поскорѣе до корчмы, находившейся въ одной или двухъ миляхъ отъ нихъ, всадники эти скоро догнали поѣздъ.