Глава XLVIII

— Вы совершенно правы, сказалъ священникъ канонику, и потому тѣмъ большаго достойны порицанія сочинители подобныхъ книгъ, пишущіе не думая, не разсуждая, пренебрегая правилами искуства, которыя руководятъ талантомъ. помогли бы писателю также прославиться прозою, какъ прославились своими стихами два князя поэзіи римской и эллинской.

— Сказать правду, замѣтилъ каноникъ, я самъ пробовалъ написать рыцарскую книгу, соблюдая всѣ названныя мною условія; и нечего грѣха таить, исписалъ листовъ сто. Желая, однако, узнать, тамъ ли хорошо мое произведеніе, какъ я полагалъ, я отдалъ его за судъ страстныхъ, но умныхъ и образованныхъ любителей подобнаго рода книгъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ просилъ прочитать его и такихъ господъ, которые ищутъ въ книгѣ только однихъ сумазбродствъ; и что же? тѣ и другіе, осыпали одинаковыми похвалами мое сочиненіе. Тѣмъ не менѣе я не продолжалъ моей работы, во первыхъ потому, что мнѣ казалось это дѣломъ неприличнымъ моему духовному званію и, кромѣ того, потому, что на свѣтѣ больше невѣждъ, чѣмъ людей образованныхъ. Не спорю, лучше слышать похвалы немногихъ мудрецовъ, чѣмъ порицанія многочисленныхъ глупцовъ, и, однако, и все-таки не рѣшился подвергать себя суду невѣжественной толпы, читающей, по преимуществу, подобнаго рода книги. Что въ особенности побудило меня оставить мою работу, это нѣкоторыя мысли, возбужденныя во мнѣ драматическими представленіями, разыгрываемыми теперь на нашихъ театрахъ. Если эти историческія и неисторическія драмы, безъ ногъ и головы, наполненныя однѣми нелѣпостями, приходятся по вкусу публики, если она восторженно апплодируетъ имъ, если авторы сочиняющіе и актеры разыгрывающіе ихъ, говорятъ въ одинъ гоюлосъ, что драмы должны быть именно таковы, потому что этого требуетъ публика, потому что драматическія представленія, написанныя съ уваженіемъ къ здравому смыслу и искуству, нравятся тремъ, четыремъ умнымъ человѣкамъ, а всѣ остальные нисколько не поймутъ достоинствъ хорошей драмы, и что для сочинителей и актеровъ выгоднѣе угождать доставляющему имъ средства къ жизни большинству, чѣмъ пріобрѣтать уваженіе незначительнаго меньшинства: поэтому я невольно подумалъ, что такая же грустная участь постигла бы и мою книгу, еслибъ я поломалъ голову, желая приблизить ее къ правдѣ и натурѣ: я сдѣлалъ бы себя, какъ говорятъ, портнымъ Кампилло, доставлявшимъ нитки и фасонъ. Не разъ пытался я убѣдить нашихъ авторовъ, какъ сильно они ошибаются, воображая, что сумазбродными піесами они. привлекутъ болѣе публики, чѣмъ піэсами, сообразующимися съ правилами искуства; но господа эти до того упрямы, до того убѣждены въ своей непогрѣшимости, что нѣтъ никакой возможности образумить ихъ. Однажды, помню, сказалъ я одному сочинителю: помните ли вы, нѣсколько лѣтъ тому назадъ играли въ Испаніи три трагедіи одного знаменитаго нашего поэта; онѣ приводили въ одинаковый восторгъ и невѣжественную и образованную публику, и доставляли большіе сборы, чѣмъ тридцать самыхъ лучшихъ піесъ, игранныхъ впослѣдствіи. Вы, безъ сомнѣнія, отвѣтилъ писатель, намекаете на Изабеллу, Фили и Александру? Вы угадали, сказалъ я. Въ этихъ трагедіяхъ соблюдены всѣ правила искусства; и не смотря на то, онѣ понравились публикѣ и казались ей тѣмъ, чѣмъ были въ дѣйствительности. Не публика. значитъ, виновата, довольствуясь нелѣпостью, а тѣ, которые не умѣютъ угощать ее ничѣмъ инымъ. Въ Отмщенной Неблагодарности, въ Нуманціи, въ Влюбленномъ купцѣ мало нелѣпостей, еще меньше ихъ въ Полезномъ Врагѣ и въ другихъ драмахъ даровитыхъ писателей; и однако драмы эти прославили ихъ авторовъ и обогатили трудившихся надъ ними актеровъ. Много сказалъ я ему еще кое-чего другаго, и нѣсколько смутилъ, нѣсколько поколебалъ его, но все-таки не разсѣялъ его заблужденія.

— Вы пробудили во мнѣ, отвѣтилъ священникъ, давнишнюю злобу мою къ нынѣшнимъ драмамъ; я ихъ ненавижу совершенно также, какъ рыцарскія книги. Драма, по словамъ Цицерона, должна быть зеркаломъ, отражающимъ въ себѣ жизнь человѣческую; она должна быть олицетвореніемъ правды и примѣромъ для нравовъ. Наши же драмы отражаютъ въ себѣ одну нелѣпость, изображаютъ распутство и служатъ примѣромъ развѣ для глупости. Въ самомъ дѣлѣ, если намъ представятъ въ первомъ актѣ драмы ребенка въ колыбели, а во второмъ выведутъ его бородатымъ мужемъ, то большей глупости, кажется, и придумать нельзя. Или не величайшая ли это нелѣпость, представить старика хвастуномъ, юношу трусомъ, лакея ораторомъ, пажа мужемъ совѣта, короля носильщикомъ тяжестей и принцессу судомойкой? Что сказать, наконецъ, о нашихъ драмахъ въ отношеніи соблюденія условій времени и мѣста? Развѣ мы не видѣли комедій, въ которыхъ дѣйствіе начинается въ Европѣ, продолжается въ Азіи, и оканчивается въ Африкѣ; и если бъ было четыре акта, то четвертый, вѣроятно, происходилъ бы въ Америкѣ, такъ что драма происходила бы во всѣхъ частяхъ свѣта. Если въ драмѣ должно быть соблюдена историческая правда, то можно ли, въ такомъ случаѣ удовлетворить самому невзыскательному требованію, заставляя Пепина или Карла Великаго нести, вмѣсто Ираклія, крестъ въ Іерусалимъ, или заставляя его вмѣсто Готфрида Бульонскаго отымать гробъ Господень у невѣрныхъ, тогда какъ этихъ историческихъ дѣятелей раздѣляетъ такое огромное пространство времени. Если же драма должна быть полнѣйшимъ вымысломъ, то можно ли вводить въ нее, въ такомъ случаѣ, съ непростительными при томъ ошибками, дѣйствительно случившіяся историческія событія. Хуже всего то, что существуютъ невѣжды, въ глазахъ которыхъ всю красоту художественнаго произведенія составляетъ именно эта уродливость, и требовать отъ драмы чего-нибудь инаго значитъ, по ихъ мнѣнію, изъявлять капризныя прихоти беременной женщины. Если же мы коснемся мистерій, Боже, сколько увидимъ въ нихъ небывалыхъ чудесъ и искаженныхъ событій. Чудеса дерзаютъ выставлять теперь на показъ даже въ мірскихъ драмахъ для того, чтобы произвести эффектъ, ошеломить публику и зазывать ее такими приманками въ театръ. Все это оскорбляетъ правду и искажаетъ исторію къ стыду испанскихъ писателей, иностранные драматурги, соблюдающіе въ своихъ произведеніяхъ всѣ правила эстетики, называютъ насъ невѣждами и варварами, читая наши печатныя нелѣпости. Писателю нельзя оправдываться тѣмъ, что благоустроенное правительство разрѣшаетъ театральныя представленія съ цѣлію доставить народу какое-нибудь нравственное препровожденіе времени въ свободныя минуты, отвлекая его такимъ образомъ отъ безнравственнаго занятія, на которое такъ падка праздность. На этомъ основаніи нельзя говорить, что все равно хороша ли, или дурна драма, но если она удовлетворяетъ названной цѣли, то ни актерамъ, ни сочинителямъ совершенно не въ чему подчиняться какимъ бы то ни было эстетическимъ законамъ. Приводить этого аргумента въ оправданіе, повторяю, нельзя, потому что занимать праздныя минуты толпы несравненно лучше хорошими произведеніями, чѣмъ дурными. Присутствуя при представленіи умной, художественной драмы, зритель смѣясь надъ шуткой, просвѣщается серьезными мыслями и образовываетъ вкусъ свой хорошимъ языкомъ: выводимыя на сценѣ плутни замѣняютъ для него жизненный опытъ, примѣры просвѣщаютъ умъ, порокъ сильнѣе отталкиваетъ его и еще сильнѣе привлекаетъ въ себѣ добродѣтель. Хорошая драма должна производить подобное дѣйствіе на самаго грубаго, самаго безстрастнаго зрителя. Невозможно, чтобы драма исполненная всѣхъ этихъ достоинствъ могла бы нравиться, интересовать и доставлять зрителямъ меньше наслажденія, чѣмъ большая часть нынѣшнихъ драмъ, за которыя нельзя даже обвинять нашихъ авторовъ. Они большею частію очень хорошо сознаютъ свои грѣхи и понимаютъ, что слѣдовало бы имъ дѣлать, но, въ несчастію, драма стала въ наше время товаромъ, фабрикуемымъ для продажи, поэтому они отговариваются, и совершенно справедливо тѣмъ, что еслибъ драмы ихъ неудовлетворяли требованіямъ людей, то отъ нихъ отказывались бы актеры. Такимъ образомъ писатель, волей неволей, принужденъ покоряться требованіямъ людей, вознаграждающихъ его труды. Убѣдиться въ этомъ не трудно. Стоитъ только вспомнить безчисленное число драмъ, написанныхъ счастливымъ испанскимъ геніемъ такими прекрасными стихами, съ такой прелестью и умомъ, наполненныхъ такими изящными шутками и глубокими мыслями, что слава поэта распространилась по всему міру. И что же? потому только, что онъ принаравливается въ требованіямъ актеровъ, далеко не всѣ его драмы отличаются тѣми высокими достоинствами, которыми блистаютъ нѣкоторыя. У насъ, какъ извѣстно, ставили на сцену такія дикія піэсы, что съигравъ ихъ актеры принуждены были удалиться изъ Испаніи, избѣгая наказанія, грозившаго имъ за то, что въ этихъ піесахъ встрѣчались предосудительныя выходки противъ нѣкоторыхъ государей и безчестные намеки на нѣкоторыя извѣстныя личности; я могъ бы представить нѣсколько подобныхъ примѣровъ. Всѣ эти недостатки и много другихъ, о которыхъ я умалчиваю, могли бы быть легко устранены, еслибъ у насъ находился осторожный, просвѣщенный и искусный критикъ, обязанный просматривать всѣ піэсы, предназначенныя къ представленію на театрахъ, не только столичныхъ, но и провинціальныхъ, такъ что безъ одобренія, подписи и печати этого критика мѣстныя власти не могли бы, ни въ какомъ случаѣ, разрѣшать постановки піесы на сцену. Тогда актеры, разыгрывая только тѣ піэсы, которыя одобрены добросовѣстной критикой, были бы избавлены отъ всѣхъ непріятностей, угрожающихъ имъ теперь. Авторы же, принужденные, въ свою очередь, подвергать свои произведенія предварительно суду строгой критики, старательнѣе и съ большимъ умомъ обдѣлывали бы ихъ; у насъ появились бы прекрасныя драмы, и мы счастливо достигли бы той цѣли, въ которой стремимся. Публика оставалась бы довольна, авторы успѣли бы прославиться, актеры обогатиться, надзоръ надъ ними былъ бы снятъ, наказанія уничтожены.