Если-бы кромѣ того другому лицу, или хоть тому же самому, поручили просматривать рыцарскія сочиненія, тогда у насъ, безъ сомнѣнія, появились бы книги, полныя всѣхъ тѣхъ достоинствъ, о которыхъ вы говорили. Онѣ обогатили бы нашъ языкъ драгоцѣнными сокровищами краснорѣчія, и помрачили бы старыя книги сіяніемъ новыхъ, которыя издавались бы для развлеченія не только вѣчно праздныхъ, но и самыхъ занятыхъ людей; потому что лукъ не можетъ оставаться вѣчно натянутымъ, и слабость человѣческая ищетъ отдыха въ позволительныхъ развлеченіяхъ.

Разговоръ каноника и священника прерванъ былъ появленіемъ цирюльника. «Вотъ гдѣ бы намъ хорошо было остановиться», сказалъ онъ, «и отдохнуть тѣмъ временемъ, какъ волы попасутся на свѣжемъ, роскошномъ лугу».

— Мнѣ тоже кажется, отвѣтилъ священникъ.

Каноникъ согласился съ мнѣніемъ лиценціанта, и восхищенный прелестнымъ видомъ разстилавшейся предъ взорами его долины, рѣшился остановиться здѣсь вмѣстѣ съ своими новыми знакомыми. Желая полюбоваться картиной мѣстности, разъузнать по подробнѣе о подвигахъ Донъ-Кихота, и поговорить еще съ священникомъ, расположившемъ въ свою пользу каноника, послѣдній приказалъ нѣсколькимъ слугамъ отправиться въ находившійся недалеко заѣзжій домъ и привезти оттуда обѣдъ для всего общества. Но одинъ изъ слугъ отвѣтилъ ему, что нагруженный до верху всякими припасами мулъ каноника долженъ быть уже въ заѣзжемъ домѣ, поэтому имъ рѣшительно нечего брать такъ, кромѣ овса. «Въ такомъ случаѣ«, отвѣтилъ каноникъ, «отведите туда нашихъ лошадей, а сюда приведите мула».

Между тѣмъ Санчо, видя, что онъ можетъ, наконецъ, свободно переговорить съ своимъ господиномъ, безъ неизмѣннаго присутствія священника и цирюльника, подошелъ къ клѣткѣ Донъ-Кихота и сказалъ ему: «господинъ мой, чтобы облегчить свою совѣсть, я долженъ сказать вамъ кое-что на счетъ вашего очарованія. Во-первыхъ, доложу я вамъ, что эти два господина въ маскахъ, которые сопровождаютъ васъ, это наши земляки, священникъ и цирюльникъ, и я такъ думаю, что они должно быть изъ зависти, — завидно имъ стало, что вы превосходите ихъ вашими подвигами, — сговорились увезти васъ въ клѣткѣ. Если это правда, такъ значитъ, вы вовсе не очарованы, а просто одурачены, какъ дуракъ. И я васъ попрошу, потрудитесь, ваша милость, отвѣтить мнѣ на мой вопросъ; если вы отвѣтите такъ, какъ я думаю, тогда вы раскусите весь этотъ обманъ и ясно увидите, что вы не очарованный, а просто полуумный.

— Спрашивай, что тебѣ нужно, сказалъ Донъ-Кихотъ; я готовъ отвѣтить тебѣ на все. А на это ты не обращай вниманія, что окружающія насъ привидѣнія кажутся тебѣ земляками моими священникомъ и цирюльникомъ, очень можетъ быть, что это такъ кажется тебѣ; только ты ни за что не вѣрь этому, это вовсе не они. Очарователямъ очень легко принимать тѣ образы, подъ которыми имъ нужно показаться намъ. Теперь, напримѣръ, они приняли образы моихъ друзей, желая заставить тебя думать то именно, что ты думаешь, и втолкнуть въ такой лабиринтъ сомнѣній и недоумѣній, изъ котораго не въ состояніи вывести никакая тезеева нить. Да и меня они хотѣли ввести въ сомнѣніе и не позволить мнѣ угадать, откуда обрушился на меня этотъ ударъ. Потому что, если съ одной стороны мнѣ будутъ говорить, будто меня сопровождаютъ друзья мои священникъ и цирюльникъ, а съ другой, видя себя въ клѣткѣ, и зная, что никакая человѣческая сила, если только она не сверхъестественная, не въ состояніи была бы замкнуть меня въ клѣтку, — что, по твоему, долженъ я думать или сказать? развѣ только, что меня очаровали совершенно иначе, чѣмъ очаровывали прежнихъ странствующихъ рыцарей; по крайней мѣрѣ, сколько я могу судить по тѣмъ рыцарскимъ исторіямъ, которыя я прочелъ. Успокойся же, мой другъ, и перестань вѣрить, будто насъ окружаютъ мои друзья; они такіе же друзья мои, какъ я туровъ. Теперь говори, что тебѣ нужно: я готовъ отвѣчать тебѣ хоть до завтра,

— Мать наша, Богородице! воскликнулъ Санчо; неужели ваша милость до такой степени обезумѣли, что совершенно не Можете понимать, когда вамъ говорятъ настоящую правду, когда вамъ толкуютъ, что въ эту клѣтку васъ усадило не очарованіе, а злоба. Но я вамъ сейчасъ докажу, какъ нельзя лучше, что вы не очарованы. Позвольте мнѣ взглянуть… да поможетъ вамъ Богъ скорѣй освободиться отъ этой каторги, и очутиться въ объятіяхъ госпожи Дульцинеи въ ту минуту, когда вы меньше всего будете этого ожидать.

— Окончи твои пожеланія, сказалъ Донъ-Кихотъ, и спрашивай, что тебѣ нужно; я сказалъ уже, что отвѣчу тебѣ на все съ величайшей точностію.

— Этого только мнѣ и нужно, продолжалъ Санчо; скажите же мнѣ, ваша милость, по истинной правдѣ, какъ истинный странствующій рыцарь, ничего не прибавляя и ничего не убавляя.

— Повторяю тебѣ, перебилъ Донъ-Кихотъ, что я ничего не солгу. Но, ради Бога, спрашивай, говори, потому что ты мнѣ надоѣдаешь наконецъ твоими предисловіями, изворотами и круговоротами.

— Я говорю только, отвѣтилъ Санчо, что и вполнѣ надѣюсь на правдивость и откровенность моего господина; и такъ какъ это подходитъ очень кстати къ нашему дѣлу, то я осмѣлился бы спросить у вашей милости, со всѣмъ должнымъ къ вашей милости уваженіемъ: скажите на милость, ваша милость, хотите ли вы пить, ѣсть, спать и дѣлать все то, чего въ вашемъ положеніи не хочетъ никто.

— Да, да, да! воскликнулъ Донъ-Кихотъ, очень даже хочу.

Глава XLIX

— Ну вотъ я васъ поймалъ, воскликнулъ Санчо, клянусь моей душой и жизнью поймалъ, и мнѣ ничего больше не нужно. Ваша милость, вы знаете, у насъ когда кто нибудь становится самъ не свой, о немъ говорятъ: Богъ его знаетъ, что съ нимъ сталось? онъ словно очарованный, не ѣстъ, не пьетъ, не спитъ, отвѣчаетъ совсѣмъ не то, что у него спрашиваютъ; значитъ тѣ очарованы, которые не ѣдятъ, не пьютъ, не спятъ и ничего другаго не дѣлаютъ, а вовсе не ваша милость, потому что вы пьете и кушаете, когда вамъ даютъ, отвѣчаете на то, что у васъ спрашиваютъ, и дѣлаете все остальное. Какой же вы очарованный?

— Ты правъ, Санчо, отвѣтилъ Донъ-Кихотъ, но я говорилъ тебѣ, что есть разные роды очарованій. То, что дѣлалось прежде, могло со временемъ измѣниться, и очарованные нашего времени, можетъ быть, ощущаютъ тѣ потребности, какія ощущаю я; производимыя временемъ перемѣны трудно подвести подъ какія-нибудь правила. Я знаю навѣрное, что я очарованъ, и этого достаточно для моего спокойствія; иначе, клянусь тебѣ, меня бы сильно тревожила совѣсть, еслибъ, сколько-нибудь сомнѣваясь въ моемъ очарованіи, я оставался бы, малодушный, въ бездѣйствіи, въ этой клѣткѣ, отказывая въ помощи моей руки толпамъ несчастныхъ и скорбящихъ, которые теперь, больше чѣмъ когда-нибудь, должны нуждаться въ моемъ заступничествѣ.

— И все таки я нахожу, что для вѣрности, вашей милости нужно было попытаться выйти изъ клѣтки; я съ своей стороны, берусь помогать вамъ всѣми силами. Право, ваша милость, попытайтесь ка выйти и сѣсть на Россинанта, который тоже словно очарованъ — такой онъ задумчивый и грустный — и пустимся еще разъ искать приключеній. Если это не удастся, такъ развѣ не будетъ намъ времени вернуться въ клѣтку, и ужь тогда, клянусь вамъ, я, какъ вѣрный оруженосецъ, сяду въ нее вмѣстѣ съ вашею милостью, если вы будете настолько несчастны, а я глупъ, что мы ничего лучшаго не придумаемъ съ вами, какъ вернуться назадъ въ клѣтку.

— Согласенъ, и подаю тебѣ руку, сказалъ Донъ-Кихотъ. Если, улучивъ удобную минуту, ты выпустишь меня изъ клѣтки тогда и буду слушаться тебя во всемъ. Но, другъ мой, Санчо, ты увидишь скоро, какъ сильно ты ошибаешься, отрицая постигшее меня несчастіе.

Во время этого разговора странствующаго рыцаря и клявшагося оруженосца, телѣга Донъ-Кихота подъѣхала къ тому мѣсту, гдѣ ее ожидали, слѣзши съ коней: священникъ, каноникъ и цирюльникъ. Крестьянинъ отпрегъ воловъ и пустилъ ихъ пастись на обширный лугъ; свѣжесть и тишина его приглашали насладиться этимъ мѣстомъ не только такихъ очарованныхъ людей, какъ Донъ-Кихотъ, но и такихъ разсудительныхъ, какъ его оруженосецъ. Санчо попросилъ священника позволить рыцарю выйти изъ клѣтки. «Отъ души готовъ бы позволить», сказалъ священникъ, «но боюсь, чтобы Донъ-Кихотъ, воспользовавшись свободной минутой, не удралъ туда, гдѣ его никто уже не отъищетъ».