Въ эту самую минуту, изъ комнаты своей вышла и Доротея вмѣстѣ съ взволнованной Кларой. Отведши въ сторону Карденіо, Доротея коротко передала ему исторію любви пѣвца и Клары, а Карденіо сказалъ ей, въ свою очередь, что за пѣвцомъ пріѣхали теперь, посланные отцомъ его, слуги; это извѣстіе до того испугало слышавшую Карденіо Клару, что она упала бы на полъ, еслибъ Доротея не поддержала ее. Карденіо попросилъ Доротею увести Клару въ ея комнату. обѣщая уладить это дѣло. Въ комнату между тѣмъ вошелъ Донъ-Луи въ сопровожденіи своихъ слугъ. Они уговаривали юношу возвратиться домой безъ замедленія и утѣшить огорченнаго отца. Донъ-Луи отвѣчалъ, что сдѣлать этого никакимъ образомъ не можетъ. пока не окончитъ чего то такого, что касается его жизни, чести и души. Слуги рѣшились намекнуть ему, что въ крайнемъ случаѣ, они увезутъ его силою. «Но только мертвымъ» отвѣтилъ юноша. «Какъ бы вы меня ни отвозили, но повторяю вамъ: вы отвезете только трупъ мой». Споръ этотъ привлекъ вниманіе аудитора, донъ-Фернанда, товарищей его, Карденіо, священника, цирюльника и Донъ-Кихота. нашедшаго, что ему не къ чему долѣе сторожить замокъ. Карденіо, звавшій уже исторію мнимаго погонщика, спросилъ слугъ, зачѣмъ они хотятъ увести его? Затѣмъ, чтобы возвратить въ жизни отца этого благороднаго господина, отвѣчали слуги; онъ умираетъ съ горя, не находя своего сына.

— Къ чему говорить о моихъ дѣлахъ, сказалъ Донъ-Луи. Я свободенъ, захочу ворочусь, не захочу, такъ никто не отвезетъ меня насильно.

— Ваша милость! разсудокъ долженъ отвезти васъ, сказалъ ему одинъ изъ слугъ, и если вамъ не угодно слушать, такъ мы должны слушать его, чтобы исполнить порученіе, съ которымъ мы посланы, и которое исполнить мы обязаны.

— Скажите обстоятельно, въ чемъ дѣло? вмѣшался неожиданно аудиторъ. Одинъ изъ слугъ, узнавши въ немъ сосѣда своего господина, поспѣшилъ отвѣтить: «ваша милость, господинъ аудиторъ, развѣ вы не изволите узнать ихъ милость, этого молодаго господина, вѣдь они сынъ сосѣда вашей милости, и изволили, въ этомъ, какъ сами изволите видѣть, неприличномъ для такого знатнаго господина платьѣ, убѣжать изъ дому.» Вглядѣвшись внимательно въ мнимаго погонщика, аудиторъ узналъ донъ-Луи, и взявъ его за руки воскликнулъ: «Боже, какое ребячество, Донъ-Луи! скажите, пожалуйста, что могло заставить васъ уйти отъ вашего отца въ такомъ, недостойномъ васъ, платьѣ?» Влюбленный юноша ничего не могъ отвѣтить аудитору, и только почувствовалъ что изъ глазъ его готовы брызнуть слезы. Взявши подъ руку юношу, аудиторъ отвелъ его въ сторону, чтобы узнать причину его побѣга, сказавши въ тоже время слугамъ, чтобы они оставались спокойными, потому что онъ уладитъ дѣло. Пока аудиторъ занятъ былъ съ Донъ-Луи, у воротъ послышались страшные крики. Дѣло въ томъ, что два молодца, ночевавшіе въ корчмѣ, видя, что тамъ всѣ заняты теперь мнимымъ погонщикомъ, задумали удрать, ничего не заплативши. Но хозяинъ, обращавшій больше вниманія на свои, чѣмъ за чужія дѣла, остановилъ этихъ господъ у воротъ и потребовалъ денегъ, ругнувъ ихъ при этомъ такъ безцеремонно за ихъ плутовское намѣреніе, что тѣ не вытерпѣли и отвѣтили ему кулаками, принудившими несчастнаго хозяина крикнуть: «караулъ». Вся надежда оставалась за Донъ-Кихота; къ нему первому обратилась дочь хозяина въ минуту опасности. «Защитите, ради Бога данной вамъ силы, защитите, господинъ рыцарь, моего несчастнаго отца», сказала она Донъ-Кихоту, «его совсѣмъ избили два злодѣя». Съ убійственнымъ хладнокровіемъ отвѣтилъ ей Донъ-Кихотъ: «прекрасная дама! я не могу, въ настоящую минуту, исполнить вашей просьбы, потому что не смѣю пускаться ни въ какое другое приключеніе, пока не приведу къ концу того, которому я поклялся посвятить всѣ мои силы. Но я сдѣлаю для васъ все, что могу. Прежде всего я попрошу васъ отправиться, какъ можно скорѣе, къ вашему отцу и сказать ему, чтобы онъ всѣми силами выдерживалъ битву и не позволилъ врагамъ побѣдить себя. Я же отправлюсь, тѣмъ временемъ, къ принцессѣ Микомиконъ, и испрошу у нея дозволенія помочь вашему отцу, если оно будетъ дано мнѣ, въ такомъ случаѣ, вѣрьте мнѣ, я съумѣю воспользоваться имъ».

— О, горе мнѣ, воскликнула находившаяся тутъ же Мариторна, прежде чѣмъ ваша милость получите это позволеніе, господинъ мой будетъ ужъ на томъ свѣтѣ.

— Въ такомъ случаѣ, сударыня, потрудитесь достать мнѣ его, сказалъ Донъ-Кихотъ; иначе я ничего не могу сдѣлать, но повторяю вамъ, если я получу это позволеніе, въ такомъ случаѣ, что за бѣда, будетъ ли господинъ вашъ на томъ или на этомъ свѣтѣ, я возвращу его, если понадобится, и изъ того свѣта, на перекоръ этому, или по крайней мѣрѣ, такъ накажу его убійцъ, что вы будете вполнѣ отмщены». Не сказавъ болѣе ни слова, онъ отправился въ Доротеѣ и преклонилъ предъ нею колѣни, испрашивая у ея величія, въ рыцарскихъ и странствующихъ выраженіяхъ, позволенія помочь управляющему замкомъ, находящемуся въ страшной опасности. Принцесса отъ всего сердца дала ему это разрѣшеніе, и Донъ-Кихотъ, прикрывшись щитомъ, поспѣшилъ съ обнаженнымъ мечомъ въ воротамъ, возлѣ которыхъ два молодца расправлялись съ хозяиномъ. Но когда рыцарь подошелъ въ мѣсту расправы, онъ вдругъ отшатнулся назадъ, и оставался недвижимымъ, не смотря на упреки хозяйки и Мариторны, спрашивавшихъ, что останавливаетъ его, почему онъ не спѣшитъ помочь мужу одной и хозяину другой.

«Что останавливаетъ?» сказалъ Донъ-Кихотъ; «то, что я не смѣю, какъ рыцарь, обнажить меча противъ простыхъ людей; это дѣло моего оруженосца. Позовите его, онъ расправится съ этою сволочью и отмститъ ей за нанесенное вамъ оскорбленіе.»

Такого то рода сцена происходила у воротъ. На несчастнаго хозяина сыпались тамъ кулаки, приводившіе въ ужасъ хозяйку, дочь ея и Мариторну, проклинавшихъ малодушіе Донъ-Кихота и тѣ ужасныя минуты, которыя переживалъ ихъ мужъ, хозяинъ и отецъ. Но оставимъ ихъ въ этомъ положеніи. Къ нимъ, безъ сомнѣнія, это-нибудь явится на помощь, а если нѣтъ, тѣмъ хуже для того, это суется въ воду, не спросившись броду, пускай же онъ страдаетъ и молчитъ. Отойдемъ теперь шаговъ пятьдесятъ назадъ и узнаемъ, что отвѣчалъ аудитору Донъ-Луи. Заливаясь слезами и такъ сильно сжимая руки аудитора, какъ будто на сердцѣ юноши лежалъ тяжелый камень, Донъ-Луи говорилъ отцу Клары: «могу вамъ только сказать, что въ тотъ день, когда небо велѣло, а наше сосѣдство позволило мнѣ увидѣть дочь вашу и мою владычицу Дону-Клару, съ тѣхъ поръ я сталъ ея рабомъ, и если съ вашей стороны я не встрѣчу противодѣйствія, то сегодня же ваша дочь будетъ моей женой. Для нее я покинулъ домъ мой, отца, для нее одѣлся въ это платье, и пустился за ней слѣдомъ всюду, куда бы вы не увезли ее, подобно стрѣлѣ, стремящейся въ цѣли, и моряку слѣдующему за полярной звѣздой. Дочь ваша знаетъ о моихъ желаніяхъ ровно столько, сколько она могла догадаться по проливаемымъ мною слезамъ; она видѣла эти слезы, хоть и вдали. Вы знаете богатство и знатность моихъ родныхъ, знаете, что я одинъ сынъ у отца. Если этого достаточно для того, чтобы вы согласились осчастливить меня, считайте меня съ этой минуты вашимъ сыномъ. И если отецъ мой, по своимъ видамъ, остался бы недоволенъ найденнымъ мною счастьемъ, то возложимъ наши надежды на всесильное время, которое измѣняетъ человѣческую волю, какъ измѣняетъ все въ мірѣ.»

Донъ-Луи замолчалъ, и аудиторъ былъ столько же удивленъ трогательною и такъ деликатно сдѣланною исповѣдью влюбленнаго юноши, сколько озабоченъ тѣмъ, что дѣлать ему въ этомъ исключительномъ и совершенно непредвидѣнномъ случаѣ. Онъ просилъ Донъ-Луи успокоиться, сказалъ, что онъ попроситъ слугъ не увозить его до завтра, и тѣмъ временемъ обдумаетъ свое рѣшеніе. Донъ-Луи насильно поцаловалъ аудитору руку и оросилъ ее слезами, — это могло тронуть камень, не только сердце отца доны-Клары, сообразившаго своимъ практическимъ умомъ, какая прекрасная партія представляется его дочери въ лицѣ донъ-Луи. Онъ желалъ, однако, устроить эту свадьбу съ согласія отца Луи, надѣявшагося — это зналъ аудиторъ — видѣть сына своего великимъ господиномъ. Въ то время, когда съ одной стороны слуги Донъ-Луи терпѣливо ожидали окончанія разговора аудитора съ ихъ господиномъ, а съ другой состоялась мировая между хозяиномъ и поколотившими его гостями, согласившимися, скорѣе благодаря умнымъ словамъ Донъ-Кихота, нежели безсильнымъ угрозамъ Хозяина, заплатить ему то, что онъ требовалъ; — въ это самое время никогда не дремлющій чортъ привелъ въ корчму того цирюльника, у котораго Донъ-Кихотъ похитилъ шлемъ Мамбрена, а Санчо збрую, обмѣненную впрочемъ на свою собственную. Отводя осла въ конюшню, цирюльникъ увидалъ Санчо, который что-то починялъ въ своемъ вьюкѣ, и не успѣлъ онъ замѣтить его, какъ въ ту же минуту схватилъ оруженосца за шиворотъ и закричалъ во все горло: «а, донъ негодяй, теперь ты у меня въ рукахъ; отдай мнѣ сейчасъ мой тазъ, мой вьюкъ и збрую, которую ты подтибрилъ у меня.» Схваченный, такъ неожиданно за шиворотъ, и слыша, какъ честитъ его, Санчо, держа одною рукою вьюкъ, далъ другою такого кулака цирюльнику, что окровавилъ ему всѣ зубы. Цирюльникъ тѣмъ не менѣе не отступалъ, и, невыпуская изъ рукъ вьюка, продолжалъ кричать по прежнему; на крикъ его выбѣжала толпа народу. «Во имя короля и правосудія,» кричалъ онъ, «этотъ негодяй, этотъ грабитель на большихъ дорогахъ хочетъ убить меня за то, что я отнимаю у него свое добро.» — «Врешь, врешь,» кричалъ въ свою очередь Санчо, «я вовсе не грабитель на большихъ дорогахъ, а только пользуюсь добычей, оставленной моему господину Донъ-Кихоту послѣ одержанной имъ побѣды.» Донъ-Кихотъ, успѣвшій уже появиться за мѣстѣ расправы, былъ восхищенъ мужествомъ, выказаннымъ его оруженосцемъ въ нападеніи и оборонѣ. Онъ даже счелъ его теперь замѣчательнымъ храбрецомъ, и внутренно далъ себѣ слово посвятить его въ рыцари, при первомъ удобномъ случаѣ, находя, что это званіе пристанетъ въ нему какъ нельзя болѣе. Споря съ Санчо цирюльникъ сказалъ: «этотъ вьюкъ принадлежитъ мнѣ, также какъ смерть, которую должно мнѣ небо; и такъ онъ хорошо знакомъ мнѣ, какъ будто я самъ родилъ его; зову въ свидѣтели моего осла — онъ не позволитъ мнѣ соврать. Всего лучше примѣрить къ нему этотъ вьюкъ, и подлецъ я буду, если онъ не налѣзетъ на него какъ перчатка на руку. Мало того: въ тотъ самый день, какъ пропалъ вьюкъ, у меня похитили совсѣмъ новенькій, ни разу еще не бывшій въ употребленіи, тазикъ изъ красной мѣди, стоившій мнѣ цѣлый ефимокъ. Услышавъ это, Донъ-Кихотъ не въ силахъ былъ долѣе удерживать себя. Быстро помѣстясь между бойцами, онъ разнялъ ихъ, и положивъ вьюкъ на землю, чтобы всѣ могли разглядѣть его прежде, чѣмъ обнаружится истина, громкимъ голосомъ воскликнулъ: «господа! вы ясно убѣдитесь сейчасъ, какъ страшно ошибается этотъ добрякъ оруженосецъ, называя цирюльничьимъ тазикомъ то, что было, есть и будетъ шлемомъ Мамбрена, который я отнялъ у него въ бою, и которымъ владѣю по всей справедливости. Что же касается сѣдла, то я въ это дѣло не вмѣшиваюсь. Скажу только, что оруженосецъ мой попросилъ у меня позволенія взять збрую съ коня этого побѣжденнаго мною труса и надѣть ее на своего осла; я позволилъ ему, и если теперь обыкновенное сѣдло превратилось въ вьючное, то я не могу объяснить этого иначе, какъ тѣми превращеніями, которыя постоянно случаются во всѣхъ происшествіяхъ съ странствующими рыцарями. Въ доказательство того, что я сейчасъ сказалъ, бѣги Санчо, и принеси сюда шлемъ Мамбрена, который кажется этому простяку цирюльничьимъ тазомъ.