В петровское время предпринималась безуспешная попытка разделить власть судебную и административную. Причем эта в общем-то прогрессивная идея принимала самый неожиданный оборот. Было время, когда суду, состоящему из трех гвардейских офицеров – майора, капитана и поручика, предлагалось выносить решения не в соответствии с законом, а «согласно здравому смыслу и справедливости». Хорошо еще, что вовремя одумались, так как разное понимание справедливости, нехватка подготовленных кадров и разногласия, тут же возникшие между ветвями власти, могли привести к самым печальным последствиям. В 1722 году в каждой губернии вновь появился надворный суд под председательством губернатора, а в каждой провинции – провинциальный суд под председательством воеводы.
Кадры, кадры... Даже через двести лет эта проблема будет стоять настолько остро, что фраза: «Кадры решают все», – произнесенная почитателем Петра, будет еще сто лет звучать актуально. Петра Алексеевича задним числом обвиняют в том, что он, создавая школы, не озаботился пропитанием учеников, отчего те голодали и нищенствовали; что для дворянских детей он установил учебную повинность, за уклонение от которой могли последовать жестокие репрессии, а безграмотность лишала их права владения имениями и даже препятствовала вступлению в брак.
А как бы мы хотели? Ведь заставляем же мы детей умываться и чистить зубы каждый день. Что было бы с Россией, если бы в начале XVIII века в ней вдруг восторжествовала идея свободы личности? Большинство бросилось бы в бега от государственных повинностей, превращаясь в «гулящих людей», бродяг, разбойников, недорослей. Стала бы Россия империей и, вообще, сохранила бы она свой суверенитет в этих условиях, да еще при таких агрессивных соседях, как Швеция, Турция, Польша? Вряд ли. Поэтому все, что делал Петр по упорядочению внутригосударственных отношений, было государственно необходимо. Не демократично, но государственно необходимо.
У государственника Петра общественные интересы всегда превалировали над личными интересами, поэтому он не щадил ни себя, ни близких себе людей. Хотя положа руку на сердце мы задним умом понимаем, что все это можно было делать в духе Алексея Михайловича или Федора Алексеевича – шаг за шагом, без надрыва и аврала, без крови и страданий.
Легко нам судить по прошествии трехсот лет. А тогда, видя разительное отличие России от Европы, Петр, видимо, недоумевал: почему в общем-то неглупый русский народ не живет как в Англии или Голландии? – и приходил к выводу: не хочет. Ах, не хочет?! Ну тогда мы его заставим. И заставлял. Заставлял пить полезный уксус и оливковое масло, заставлял ходить в коротком платье и плясать на ассамблее, заставлял учиться, строить корабли и заводы, лить чугун и рыть каналы. В своем рвении учить он часто перебарщивал, внедряясь в сферы, о которых имел весьма смутное представление, но европейский образец ему казался предпочтительней. Вот и издавались указы о запрете изготавливать и носить остроконечные ножи, об увеличении ширины ткацкого станка, об уничтожении североморских и каспийских судов, отличавшихся своими обводами от голландских. А то, что эти станки не умещались в крестьянской избе, что суда с голландской обводкой в условиях севера уступали русским по своим судоходным качествам, что, изъяв из оборота остроконечные ножи, нечем было бы зарезать скотину и разделать ее тушу, – дело «десятое». Главное – сделать так, как в просвещенной Европе...
Непредсказуем был Петр и в семейной, личной жизни, хотя для него и семейная жизнь была делом государственным. С определенного времени самой болевой точкой в этом плане были его отношения с сыном, царевичем Алексеем. Сослав его мать, Евдокию Лопухину, в суздальский монастырь, Петр отдал его на попечение тетки, Натальи Алексеевны, и забыл на семь лет. Забыл для личного общения, но не забыл как о своем возможном наследнике, которому по достижении возраста придется выполнять какую-то роль при дворе, а впоследствии, возможно, и сменить его на троне.
Ему были приданы хорошие наставники: сначала Никита Вяземский, а потом и доктор права Генрих Гюйссен. По утвержденному отцом плану царевич изучал иностранные языки, географию и картографию, арифметику и геометрию. Он обучался танцам, верховой езде и стрельбе из ручного оружия. По мнению современников, в свои пятнадцать лет он был лучше подготовлен для государственной деятельности, чем его отец в том же возрасте. Особенно ему давались гуманитарные науки. Он хорошо владел немецким языком, любил музыку, книги, церковное богослужение. Он был физически здоров, что позволяло ему ездить верхом на свидания за двадцать километров и по возвращении целый день быть у дела. В семнадцати-восемнадцатилетнем возрасте он уже выполняет важные поручения отца: собирает войска и продовольствие в Смоленске, наблюдает за укреплением Москвы, приводит в Сумы вновь сформированные полки.
Высшая родовитая знать Московского царства видела в нем будущего монарха, милостивого и разумного, оценивая его выше единокровных сестер Анны и Елизаветы.
Были у Алексея Петровича и характер, и выдержка, и чувство собственного достоинства. Он никогда не участвовал в кощунственных «всешутейских соборах», не напивался на ассамблеях, не безобразничал вместе с отцовскими холуями. По складу характера, по темпераменту он был похож на деда, Алексея Михайловича, и дядю, Федора Алексеевича. Как и они, Алексей был предрасположен к домашней обстановке, неспешному осмыслению происходящих событий и аккуратным, выверенным решениям по переустройству общественной и государственной жизни. В этом-то он и расходился со своим неестественно деятельным отцом, доставшим своим неуемным реформаторством всех и каждого.
Окружающие его люди видели эту разницу и с надеждой поглядывали на царевича, с которым, по их мнению, можно было бы жить в свое удовольствие, не испытывая чрезмерного напряжения от нескончаемых войн, «строек века» и непомерных поборов. Вокруг Алексея постепенно стал образовываться кружок единомышленников, где многие начинания действующего монарха ставились под сомнение, а то и подвергались осуждению. Эти настроения не было тайной для Петра. Многочисленные «доброжелатели» исправно доносили ему обо всем, и раздражение к сыну, который, как ему казалось, впоследствии может пустить по ветру все им завоеванное, постепенно накапливалось в его сердце. Тем не менее царь мирился с таким положением дел, ибо Алексей был его единственным наследником, да к тому же еще и молодым.
Петр мирился, но не терял надежды, что ему все-таки удастся сделать из своего флегматичного сына верного помощника и достойного преемника. В семнадцатилетнем возрасте царевич выполняет серьезные поручения государя по сбору налогов и набору рекрутов, а в восемнадцатилетнем – уже на положении правителя – занимается укреплением Москвы перед угрозой шведского наступления. В это же время у него развивается бурный роман с крепостной своего первого учителя Никифора Вяземского – Ефросиньей Федоровой. Это не остается без внимания Петра, и тут же следует грозный окрик: «Оставив дело, ходишь за бездельем!» Алексей бросился отмаливать грехи, повел вновь сформированные полки в Сумы для соединения с основной армией, но по дороге простудился и заболел. Болезнь затянулась, и это дало ему возможность не участвовать в Полтавском сражении. Но Петр не оставляет сына своим вниманием и не теряет надежд переделать его на свой лад.
В конце лета 1709 года Алексей под присмотром князя Юрия Трубецкого и графа Александра Головкина отправляется в Дрезден для завершения образования и ...женитьбы на какой-нибудь иностранной принцессе. Больше двух лет прожил царевич за границей. Учился он прилежно и, по отзывам сопровождавших его «надзирателей», достаточно успешно. Продвигалось дело и с женитьбой. Пока Петр находился в Прутском походе и чуть было не оказался в турецком плену, Алексей прохлаждался в доме родных своей невесты Софии-Шарлотты Бланкенбургской, сестра которой была замужем за австрийским эрцгерцогом Карлом, будущим императором Карлом VI.