Скрипит половица, Хелье оступается и вынужден парировать рубящий удар. Насиб, давя клинком в клинок, левой рукой вынимает из сапога нож, и Хелье не успевает отодвинуться полностью — сталь впивается ему в бок, скользя по ребрам, распарывая плоть, алое пятно — кровь и лимфа — расползается по рубахе. Сразу после этого Хелье приходится упасть на колено и перекатиться, и он вскакивает на ноги с криком боли — как раз вовремя, иначе следующий удар ножа угодил бы ему в шею, и Насиб приступил бы к переговорам.

— Я знаю не только тебя, — говорит Насиб. — Я знаю твоих друзей, и твоего сына. Его зовут Нестор. Он учится в Болоньи.

Сверд Хелье мелькает — слева направо и сверху вниз — и Насиб парирует удар с той же силой, с какой он был нанесен. Раздается треск, клинок ломается, и теперь в руке у Хелье остается едва ли локоть стали, без острия. Но мгновенная потеря равновесия обоими противниками дает Хелье возможность качнуться по инерции в нужную сторону и вновь восстановить равновесие уже за спиной Насиба. И когда Насиб поворачивается к нему и сразу наносит рубящий удар, справа налево, Хелье, пригнувшись и вкладывая все силы в удар, обломком сверда пригвождает Насиба к стене спальни. Насиб роняет сверд и нож на пол.

— Меня ожидает награда, — говорит он. Поскольку говорит он это по-славянски, понятно, что обращается он лично к Хелье.

— Надеюсь, — отвечает Хелье, стаскивая рубаху через голову, — что тебе преподнесут ее в дукатах. Это самое надежное нынче.

Хелье садится на пол, приваливается к стене, комкает рубаху и прижимает ее к ране.

— Неверные будут уничтожены, — настаивает Насиб.

— Да? — говорит Хелье, морщась и шипя от боли. — А какая завтра будет погода, ты не знаешь заодно?

— Я умираю как мученик, — продолжает Насиб.

— Могу дать тебе отпущение грехов, — говорит Хелье. — Я недавно целый месяц… а, хорла, как болит!.. месяц притворялся священником, и некоторые навыки у меня есть.

«Велик Аллах» Насиб произносит по-арабски. И не умирает.

— Представь себе, — говорит Хелье, — когда князь сказал мне давеча, что заночует у знакомого болярина… Сметка, кажется… я еще не знал о твоем грядущем визите. — Он показывает пальцем вправо, имея в виду соседнюю спальню. — Ингегерд. — Затем влево. — Владимир. А дальше Анька и Элисабет. Как ты думаешь, это просто совпадение, или же Всевышний действительно оберегает не только Ярослава, но и все его семейство? Не понимаю. Впрочем, так, наверное, надо. Ярослав, чтобы ему делать… то, что он делает… а, хорла!.. Ярослав должен пребывать в хорошем настроении. А то, что он иногда чудит и ведет себя, как последний подлый смерд — это так… это так и должно быть, наверное… Ведь даже святые получаются по большей части из людей не особенно приятных. А из приятных людей хорошо получаются лицемеры и торговцы краденным.

Гостемил засмеялся. И еще раз засмеялся, понимая, что все это — сон. И подумал — может теперь явится Нимрод и скажет или сделает что-нибудь загадочное?

Голос Нимрода сказал откуда-то сбоку:

— Может тебе еще и сплясать?

И Гостемил снова засмеялся.

Но вообще-то, подумал он во сне, такое может быть только во сне. Нет, правда. Сверды грохочут, а в соседних спальнях спят. Да и не стал бы Ярослав проводить ночь у Голубкиных — он их недолюбливает, особенно отпрыска. Как бишь его? Даждь-бог? Мокошь? Нет, Мокошь — женское имя. Какой-то примитивный эпос. Кажется, даже при Олеге не очень верили. А греческую михвологию никому не превзойти, сколько бы не пытались. Так получилось.

Сквозь сон он почувствовал, что, вроде бы, хочет есть. И услышал стук двери.

— Болярин? — позвала Астрар.

— Иди сюда, — велел Гостемил, не открывая глаз.

Она приблизилась. Он понял, что это все еще сон, а во сне все проще и свободнее.

— Раздевайся и ложись рядом, — не приказал, а просто попросил, он — ему показалось, что во сне Астрар умнее, чем в жизни. Астрар послушалась, разделась очень быстро, забралась в ложе, прижалась к нему и стала его гладить по волосам и по груди, уже без всяких просьб. Гостемил почувствовал, что к нему возвращаются силы, что скоро он будет здоров. Уютная теплая волна прошла по телу, проснулось и дало себя знать желание, и Астрар, уловив и увидев, сделала то, чего Гостемилу хотелось — оперлась на локти и колени, осторожно переместила к нему на грудь и живот мягкое, теплое тело, и стала двигаться осторожно, боясь причинить ему боль, и от этой осторожности возбуждаясь все больше, и возбуждая его. От нее хорошо пахло, и осознав это, Гостемил понял, что не спит. Большая грудь Астрар приятно касалась его груди, мягкое бедро ласкало левый бок, а другое бедро оставалось неподвижным — Астрар хорошо знала расположение ран на теле Гостемила. Он положил руку на ее крупный, очень круглый арсель, повел ладонью вверх, погладил ей спину, взял Астрар за шею и притянул ее голову к своей. Астрар поцеловала его первая — рот у нее было очень влажный и горячий.

— Осторожно, — сказал он на всякий случай.

И она хмыкнула утвердительно.

По завершении акта они лежали рядом, и Астрар молчала и улыбалась — редкое для нее состояние.

— Уж не полдень ли сейчас? — спросил Гостемил, косясь на окно.

— Да, — подтвердила Астрар.

— Ужасно есть хочется, — признался Гостемил.

— Сейчас. Приготовлю что-нибудь. Прости, я была занята все это время, даже к тебе не зашла.

— Чем же ты была занята, Астрар? — изображая трепетный интерес спросил Гостемил, и она засмеялась — видимо, не так глупа была, как изначально он думал. А может, сразу после соития женщины на некоторое время умнеют?

— Да так… Хелье вернулся раненый…

— Раненый?!

— Не сильно. Бок ему кто-то пропорол. Он не сказал, кто и как. А от чуди его толку мало, она безрукая совсем. Нужно было рану промыть, перевязать. Теперь меня Ширин сменила. Дочь у тебя ничего, соображает, хоть и сволочь. А чудь — только глаза свои круглые таращит, и всего пугается.

— Надо бы его… к нему… сходить, — сказал Гостемил. И понял, что может двигать пальцами левой руки. Хороший признак. — И пожрать бы заодно.

— Уж я сказала, что сейчас приготовлю! — вдруг скандальным голосом заявила Астрар.

Ого, подумал Гостемил.

Она лежала слева от него. Было неудобно, но он все-таки умудрился дотянуться правой рукой до ее волос, захватить в кулак, и, приподняв, перетащить ее, взвизгнувшую от удивления и боли, на себя. Глаза ее оказались точно напротив его глаз.

— Ты, тетка, вот что запомни, — сказал он ей. — Если ты будешь ласкова и добра, то проживешь у меня и со мной, сколько сама захочешь. А кричать не нужно. В моем доме не кричат. Правда, это не мой дом, а дом Хелье. Но это несущественно, бовина санкта.

— А ну, пусти меня! — возмутилась она. — Ухожу я!

— А тебя никто и не держит.

Она сползла с ложа и стала долго, навязчиво одеваться.

— За все, что я для него сделала… это ж надо… такая мне благодарность от него… за волосы тягает, подумайте… все такие… аспиды…

Уж стар я, подумал Гостемил, чтобы терпеть в доме скандалистку. Впрочем, я и в молодости не терпел. Если уйдет, то жалко, но ничего не поделаешь.

Он выбрался из постели, распрямился, расправил рубаху, и двинулся к выходу. Она сделала вид, что ей все равно.

В столовой он обнаружил Ширин, занятую кормежкой отрока, которого он помнил — при наборе в ополчение отрок представился ему как «мразь подзаборная».

— Его зовут Завал, — сообщила Ширин. — Он сказал, что знает тебя.

— Знаю его, — заверил отрок с набитым ртом.

— Да, мы немного знакомы, — подтвердил Гостемил. — Один из самых достойных защитников города. Лично перетащил к Десятинной два камня. И третий бы перетащил, но увлекся киданием в костер веток. Искры его заворожили. Тем не менее, сделал больше, чем все сбежавшие ратники вместе взятые, к примеру.

— Защитник хоть куда, — сказала Ширин.

— Согласен.

— Я только поем и сразу уйду, — сказал Завал.

— Не ешь так быстро, — велела Ширин. — Это вредно.