— Мне хотелось бы подарить ей что-нибудь совершенно необычное. Сколько это будет стоить — мне все равно. Посодействуй, добрый человек.

Ламех понимающе кивнул.

— Сколько ты пробудешь в Киеве, знатный юноша? — спросил он.

— Недели три. А потом на санях… эх!..

— Через три дня я доставлю тебе то, что нужно.

— Три дня? Как долго! Ну да ладно. А пока что — я вижу, ей понравилось ожерелье… Сколько?

— Восемьсот сапов.

— Ничего если я рассчитаюсь золотыми дукатами?

— Так даже лучше.

В этот момент из смежного помещения вышел Саул. Вельможа барственным жестом бросил золото на прилавок, повернул голову, и рассеянно кивнул Саулу. Ювелир поблагодарил вельможу, а племянник, рассыпаясь в неуклюжих комплиментах по адресу девушки, проводил пару до дверей. Саул взял с прилавка золотой дукат и некоторое время его рассматривал.

Пара степенным шагом прошла по Улице Радения и свернула на спуск. Затем снова повернули в проулок, и к крогу вышли тем же прогулочным шагом, весело о чем-то болтая. Мишель знал теперь все, что ему необходимо было знать. Он видел Саула. Он видел, в какую сторону сразу посмотрел Саул, войдя в помещение, и в какую сторону он не посмотрел ни разу.

— Шера, — сказал он, — ты сегодня была бесподобна. Я даже не ожидал.

— Не нужно комплиментов, Мишель, побереги красноречие для дела. Начинаем завтра?

— Нет, сегодня. Завтра может приехать Харальд. Сейчас мы пошлем полового в Земский Проулок, пусть Укроп идет с запиской к Саулу ближе к закату. Ты действуешь по плану. У племянника в пристройке собственная дверь. Кричи только погромче. И перестань называть меня Мишель, это имя слишком известно в определенных кругах.

— Мое имя тоже известно…

— Не льсти себе. Может в Саксонии тебя и знают, особенно в Магдебурге. Но не здесь. Кстати, сестренка твоя Рива говорила, что Ламех у нее теперь ручной. Хотелось бы верить. В Отто я не сомневаюсь, жена Ламеха сделает все, что он попросит.

Хелье пропустили к князю в импровизированную занималовку, ничего не спрашивая. За окном стучали молотки, скрежетали пилы, перебрасывались саркастическими замечаниями строители, негодовал зодчий. Вместо князя в занималовке за столом сидела Ингегерд.

— Здравствуй, — сказал ей Хелье. — Где муж твой?

— Ему нездоровится. Он в спальне, дремлет.

— Я поговорю с ним в спальне.

— Лучше поговори со мной.

Ага, подумал Хелье. Князь ждал моего визита. И вместо себя послал Ингегерд.

— Как-то странно, — сказал он.

— Хелье! Неужели ты не рад меня видеть?

— Рад.

— Князь благодарит тебя за выполнение поручения. Лично мне любопытно было бы посмотреть, как ты изображаешь константинопольского священника.

— Я не расположен нынче. Найми скомороха.

— Не сердись. Ты сказал, что гонца твоего, следующего из Полонии, перехватили.

— По всей видимости это так, раз вести князь получил от Гостемила, а не раньше.

— Князь не сердится.

— Я рад, что он щедр и не злопамятен. Ингегерд, что за комедия?

— Ты пришел к князю за разъяснениями, не так ли?

— Положим, что так. Тебе-то какое дело? Князь не желает меня видеть сам?

— Хелье, я все-таки княгиня.

— И что же?

— Будь повежливее.

— Не желаю. Гостемила оскорбили, а князь в спальне запирается, как напроказивший ребенок, за твою поневу прячется! Что происходит!

— Гостемила никто не думал оскорблять.

— Тебе это точно известно?

— Да. Я понимаю, почему ты сердит, и почему Гостемил сердит…

— Ингегерд, не ханжи!

— …но всему есть пределы…

— Не ханжи, тебе говорят!

— Что ты намеревался сказать князю?

— Я намеревался, и намереваюсь, сказать ему, что… Не желаю я с тобой говорить! Зови князя!

— Хелье, не забывайся! И говори потише — стража слышит.

— Потише?

— Я хорошо знаю своего мужа, и говорю тебе, что Гостемила никто не оскорблял.

— Как все изменилось за последние десять лет, — философски заметил Хелье. — Память людская… Вместо того, чтобы уединиться с просителем, который немало сделал для его державы, князь унижает его, заставляя просить при всех, за праздничным столом. Вчерашние смерды, сплетники, нахлебники, выслушивают, сально улыбаясь, частную просьбу болярина. Князь отказывает воину, только что пролившему кровь, защищая столицу, в обыкновенной просьбе. Князь позволяет ничтожному Ляшко при всех хамить потомку древнего рода.

— Ляшко не хамил… Хелье!

— Значит, действительно Ляшко. Я так и подумал.

— С чего ты взял?

— Владимир этого сделать не мог, сын ваш обожает Гостемила. Если бы это сделал Жискар, он не посмел бы придти ко мне в дом.

— Жискар? Пришел к тебе?

— Чтобы навестить Гостемила, да, пришел… Не могу ж я всерьез предположить, что твой муж лично оскорбил моего друга. Это было бы недостойно твоего мужа, не так ли, княгиня. Я не знаю, что сказал Гостемилу Ляшко… что твой муж позволил ему сказать. Гостемил ранен, ему нужен покой, но у него есть друг, а это я, и я бы с превеликим хвоеволием вызвал бы Ляшко на поединок, если бы не подлое его происхождение. Вызывают равных.

— Хелье! Не дури!

— Гостемил — человек, начисто лишенный тщеславия, и он вовсе не обижен, что биричи, и вечевые, и княжьи, восхваляя так называемое освобождение Киева, даже не упоминают его имени. Как не упоминают и других — Иллариона, например. Или дочь Гостемила. Или холопа его.

— Илларион…

— Что Илларион? Носы утирал вам всем. Про себя я не говорю…

— Хелье!

— Что?

— Князь не знает, что ты был тогда в городе. Я… я…

— Договаривай.

— Я забыла ему сказать. Нужно сказать.

— Нет, не нужно. Пожалуйста, не говори. — Хелье распрямился и посмотрел на княгиню спокойным, полным превосходства, взглядом. — Даже не думай.

— Я не знаю, каким именно образом ты участвовал в действиях…

— Никаким.

— Ляшко…

— Не бойся за Ляшко. В отличие от некоторых монархов я не позволяю личной неприязни влиять на решения, затрагивающие мою честь. Ляшко будет жить и здравствовать. Ну его к лешему. А Свистуна нужно отпустить. Это главное.

— Мы не можем этого сделать.

— Мы?

— Ты разве забыл, Хелье?

— Почти. Про меня забывают иногда, и я тоже иногда забываю. И даже не знаю, что нужно сделать для того, чтобы женщина, с которой я знаком с детства, говорила бы со мной откровенно, а не напускала на себя официальный вид. Что я должен сделать, а, Ингегерд? Спасти тебя от разбойников? Принять у тебя роды? Вызволить из беды твою малолетнюю дочь? Э, позволь! Смутно припоминаю, что я, вроде бы, все это произвел! Было это, правда, давно. Вот я и говорю — многое забывается. И на хвест, учрежденный в честь победы над врагом, которой без Гостемила могло бы и не быть, Гостемила даже не приглашают. А всего-то четыре дня прошло.

— Хелье, ты несправедлив к моему мужу. И нарушаешь этикет.

— Этикет?

— Как Гостемил.

— Гостемил нарушил этикет!

— Гостемил явился в терем без приглашения, ввалился в столовую, и разговаривал с моим мужем таким тоном, будто он должник его.

— Разве это не так?

Ингегерд вздохнула.

— Дикие времена кончились, Хелье, — серьезно сказала она. — Держава процветает потому, что князь сегодня больше, чем просто военачальник, удерживающий территории силой. Князь — избранник Божий, и князю Бог дает мудрость, дабы правил он страной, как подобает избраннику. Князя сегодня не только боятся, но и любят. И не только воины, но и простые смерды, и годсейгаре.

— Я ужасно всему этому рад. Ты продолжай, у тебя хорошо получается ораторствовать. Ты, Ингегерд, прирожденный оратор.

— Гостемил публично посягнул на уважение, на…

Он скептически смотрел на нее. Нет, он никогда ничего не поймет, подумала она. Как был мальчишка, так и остался. Надо попытаться.

— Хелье, выслушай меня.

— Нужно ли?

— Да. Князь не тщеславен. Просто каждый день… понимаешь?… каждый день он трудится на благо державы. Не закатывай глаза, а слушай. Люди не замечают больших дел, люди склонны замечать только яркие, но кратковременные вспышки. Все слышали о Крещении, а оно заняло два дня. Все знают о невинно погибшем Глебе, который не успел ничего сделать, ни хорошего, ни плохого, ибо был очень молод. Знают о походе Добрыни на Новгород. О походе Ляшко в Полонию. О походе твоего тезки на Византию. И вот теперь — о том, как Гостемил спас Киев. А ведь сперва нужно было создать такой Киев, который стоило бы спасать. Ведь Киев — это также и Новгород, и Псков, и Чернигов, и Хоммель, и Житомир. В каждом городе церкви, монастыри, школы. В каждом городе — Русское Судопроизводство. Проложены хувудваги, скачут гонцы с вестями. В городах архивы, летописи, в которых записывается все, что происходит. И сегодня никого не удивляет, что Новгород — такая же Русь, как Киев. И все это благодаря одному человеку, моему мужу. Говорю тебе — он не тщеславен. Но чтобы все это сберечь и преумножить, люди должны знать, кто это сделал. Понимаешь?