– Мамочка, – шепотом сказала Сашка. – Не оставляй их надолго. Вообще, не оставляй их одних. Будь с ними, я не пропаду. Я... приеду на каникулы.

Поезд остановился. Заскрежетали замки, одна за другой открылись двери, проводники вышли на перрон, отгоняя вглубь любопытных пассажиров:

– Пять минут стоянка! Только пять минут, не выходите с детьми! Не уходите далеко!

Дядечка в спортивных штанах и в майке огляделся, глубоко вдохнул полной грудью, пробормотал «Какой воздух!» и тут же закурил.

Мама протянула билет толстой проводнице в форменном костюме. Та кивнула:

– Проходите... Пятнадцатое место.

Сашка вошла вместе с мамой. На минуту окунулась в запах, в жизнь, в неприкаянность вагона – только на этот раз поезд был чужой, проходящий, этот призрачный быт сейчас понесется дальше, а Сашка останется...

Они снова вышли на перрон. Остановились, будто не зная, что еще сказать.

– Через минуту отправляемся, – поторопила проводница. – Займите места.

Тогда Сашка обхватила мамину шею, как в детстве:

– Мамочка, я тебя очень-очень люблю.

Проклятый розовый телефон, очутившись между ними, впился Сашке в грудь.

– Поезд отправляется! Эй, заходите в вагон!

Они не разнимали рук. Не могли разжать.

– Женщина! Поезд уходит!

– Я тебя люблю, – шептала Сашка, захлебываясь слезами. – Я тебя люблю... До свидания!

Поезд тронулся. Сашка побежала рядом, маша рукой, и ей очень долго удавалось не отставать. Мама махала рукой из открытого окна в коридоре, Сашка видела ее развевающиеся на ветру волосы... Поезд шел все быстрее, Сашка поднажала, мама, сильно высунувшись из окна, махала ей и махала, и крикнула: «До свидания!»

Но тут закончился перрон.

Окна уходящего поезда слились – вместе с лицами. Оборвался грохот, сменился удаляющимся шумом. Сашка провожала поезд глазами, пока не погасли последние огни.

Тогда она подошла, переступая гудящими ногами, и села на рельсы.

– Саша?

Высоко в небе светила луна. Над Сашкой стоял Фарит Коженников.

– Поздно. Завтра занятия. Идем?

– Пожалуйста, Фарит... Не трогайте меня.

– Возьми себя в руки. До города как-то надо добраться, стоит глухая ночь, холодно. Идем.

Он говорил так спокойно и повелительно, что Сашка не смогла сопротивляться. Поднялась и побрела за ним, подволакивая ноги. Каблуки на туфлях разбились, набойки отлетели. Выбросить можно туфли. Ну и шут с ними.

Коженников открыл перед ней дверцу белого «Ниссана». Сашка привычно съежилась на сидении.

– Не замерзла?

– Зачем, Фарит? Я что-то сделала не так? Что-то нарушила? За что?!

– Ты не смогла самостоятельно решить проблему. Согласен, твоей вины тут нет. Или почти нет. Но ведь и ребенок не глотал таблетки, а только играл... Это всего лишь страх, Саша. Генерал-страх. Император-страх, формирующий реальность... Пристегнись.

Машина выкатилась на трассу – справа и слева стеной стоял лес. Дорожные знаки вспыхивали в свете фар и уносились назад – размазанные пятна белого огня.

– Страх – проекция опасности, истинной или мнимой. То, что ты носишь на шее – фантомный страх, привычный... знаешь, как привычный вывих. Ничего не случилось. Но ты веришь в беду, и потому ты пережила эти минуты, как настоящую трагедию.

– Вы научили меня бояться, – Сашка сжала пальцы на телефоне.

– Нет. Ты умела это и без меня. Это все умеют. Я просто направил твой страх, как стрелу – в цель.

– И вы достигли цели?

– Да.

Сашка повернула голову. Коженников смотрел на дорогу, стрелка на спидометре подбиралась к ста двадцати.

– Эти первокурсники, – медленно сказала Сашка. – Вы их как-то отбираете?

– Да.

– И сейчас где-то живут школьники... или солдаты... или студенты... чей страх вы направляете в цель? Которые выполняют ваши задания, собирают монеты...

– Да.

– И вам их не жалко?

– Нет. Это Слова, они должны реализовать свое предназначение.

– А другие люди? Они...

– Разные. Предлоги, союзы, междометия... грязные ругательства, – Коженников улыбнулся. – На каждом человеке лежит тень слова, но только Слово целиком, четко впечатанное в ткань материального мира, способно вернуться к своим истокам, дорасти от бледной проекции до подлинника.

– И орудие для этого – страх?

– Саша, – Коженников сбросил скорость на повороте. – Ты давно уже учишься не потому, что тебя заставляют, а потому, что тебе интересно. Ты распробовала этот мед. Быть Словом – ты понимаешь, что это значит?

Сашка молчала до самой Торпы; наконец, под колесами загремели булыжники Сакко и Ванцетти. Машина остановилась у крыльца с каменными львами. Горели фонари, ни одно окно не светилось.

– Спасибо, – сказала Сашка чужим голосом. – До свидания.

И открыла дверцу.

– Саша?

Она замерла.

– Отдай мне телефон.

Сашка обернулась. В очках Коженникова отражался фонарь, оттого казалось, что на Сашку смотрят в упор два горящих белых глаза.

Путаясь, она стянула с шеи розовый шнурок. Коженников взвесил телефон в руке:

– Ты понимаешь, что значит быть Словом? Глаголом в повелительном наклонении? Ты знаешь, что это такое?

Сашка молчала, лишившись речи.

– Хорошо, – Коженников небрежно уронил мобилку в «бардачок». – Спокойной ночи, Саша.

И уехал.

– Егор, можно тебя на минуту?

В столовой галдели и звенели посудой. Разносили горячий борщ, в котором плавали, как белые запятые, островки сметаны. Сашка дождалась, пока Егор закончит обедать; когда он в толпе однокурсников зашагал к двери, на ходу вытаскивая сигареты, она обнаружилась на его пути естественно и непреклонно.

– Я сейчас, – сказал Егор однокурсникам.

Они поднялись в холл. У копыт бронзового жеребца рядком сидели первокурсники. Сашка увлекла Егора дальше – в глубокую оконную нишу.

– Такое дело... У тебя проблемы с практической специальностью?

– Не сказал бы... То есть, конечно, идет туго, но у всех так.

– Что у всех – меня не интересует, – сказала Сашка жестко. – Ты – глагол в сослагательном наклонении, у тебя есть особенность. Если ты не будешь изо всех сил учиться – то ... догадываешься, что?