– Я поняла! Я... попробую... Это было, длилось, повторялось, закончилось... закончилось. Сейчас .

– Браво! Хотите еще раз попробовать?

– Да.

– Начинайте... Время – понятие грамматическое, это ясно или надо объяснять?

Она уходила на берег реки. Лепила шарик из снега, согревала его голыми ладонями, чтобы не рассыпался. Бросала вертикально вверх. И так раз за разом. Дворнику, убиравшему снег на улице Луговой, казалось, наверное, что девушка откровенно бездельничает, пропуская занятия.

Вот снежок оторвался от ладони. Поднялся в зенит, завис на мгновение. Полетел вниз, но не упал. Снова оказался в зените. Полетел вниз. Из «есть» переместился в «был», закольцевался в «бывал», и Сашкино сердце повторяло раз за разом один и тот же удар.

Дворник, остановившись на перекур, смотрел, как девушка подбрасывает снежный шарик. Дым от сигареты неподвижно завис в воздухе, мерцая, как экран телевизора.

– Сейчас, – Сашка не сказала это и не подумала. Сашка сделала это – вернув себя в прежнее грамматическое время, к точке «тогда», где был установлен якорь.

Снежок упал и утонул в сугробе. На краю Луговой улицы загорелся фонарь. Быстро темнело. Сашкины руки, красные, замерзшие, горели огнем.

Два глаза нужны человеку, чтобы точно определять расстояние до предметов. Две точки зрения, образующие угол. Так говорил на занятии Портнов; ваша проекция на ближайшее будущее и ваша проекция на ближайшее прошлое посажены ближе, чем глаза на лице, но они придают устойчивость вашему личному времени. «Был» и «буду» – две опоры, две ноги, при ходьбе вы можете переносить центр тяжести чуть вперед или чуть назад...

Сашка побежала по снегу – то опережая себя на мгновение, то отставая. Я была! Я буду! Белыми искрами вспыхивал снег; Сашкина тень сделалась короткой и упала под ноги, потом уползла вперед и все удлинялась по мере того, как Сашка удалялась от фонаря.

Дворник смотрел ей вслед.

– Язык созидания не знает грамматического времени. В нем существует одно только наклонение – повелительное. Первая производная от созидания использует сослагательное наклонение. Вторая производная – повествование.

– Но имя существует во времени?

– Да. Реализованное имя становится процессом.

– Если имя – процесс, то как соотносятся имена и глаголы?

– Вы в школе физику учили? Может быть, помните, что такое волна и частица?

– Ну... в принципе.

– Невежество... Есть движение и статика. Действие и предмет. Скорость, масса и длина волны. Имена – кирпичи созидания. Глагол – побуждение строить, воля в чистом виде. Импульс. Концентрированное действие. Глагол может вытащить имя из небытия, а может погрузить обратно одним повелением. Все глаголы, каких я знал, были эгоцентричны, самовлюбленны и нацелены на успех... на созидание любой ценой.

– Понятно. Тогда как сочетается...

Сашка подняла глаза на Портнова, и вопрос вылетел у нее из головы.

Портнов носит джинсы и свитера. У него светлые волосы с проседью, очки с узкими стеклами, голубые холодные глаза. Он не очень приятный человек, он бывает грубым; Сашка никогда не воспринимала его как мужчину, никогда не задумывалась, есть ли у него семья, жена, любовница, дети. Портнов был преподавателем, погонщиком, дрессировщиком, Портнов был Портновым.

То, что сидело сейчас перед Сашкой, не было человеком. Более того – никогда не было человеком. Впервые в жизни Сашка увидела – осознала, поняла – что такое «овеществленная функция».

– Что с тобой, Самохина?

Сашка разглядывала его, задержав дыхание, обомлев. Словарь? Активатор? Учебник? Учебник, которому кто-то дал человеческое имя?!

– Олег Борисович, – прошептала Сашка.

И заново увидела его: волосы собраны в «хвост» на затылке. Серый свитер с голубыми полосками. Внимательный взгляд поверх стекол.

– Что?

– Вы...

– Что я?

Сашка проглотила горькую слюну.

– Ты только сейчас увидела ? – удивился Портнов. – Ты изъявляешь сущности, считываешь сложнейшие информационные построения, а меня увидела только сейчас?

Сашка мелко кивнула. Зажмурилась, желая загнать обратно навернувшиеся слезы.

– Ты чего? – спросил Портнов уже с беспокойством. – Саша?

– Так вы же не человек, – прошептала Сашка.

– Ну и что? Ты тоже.

– Но я была человеком. Я была ребенком. Я помню, как это. Помню, что меня любили.

– Это имеет для тебя значение?

– Я это помню.

– Поверь, я тоже могу помнить что угодно. Как я был ребенком. Как меня воспитали обезьяны. Как я был девочкой. Как я служил юнгой. Как я спас младенца из огня, как забил лучший гол на чемпионате мира. Воспоминания – проекция событий, а реальных или нет – в данном случае неважно.

Сашкины слезы катились, размывая косметику, оставляя черные следы на щеках и пальцах.

Портнов снял очки:

– Тебе меня жалко?

Сашка помотала головой.

– Ты сейчас врешь, потому что боишься меня обидеть?

Он все обо мне знает, подумала Сашка. Он так много лет превращал людей в слова, что, возможно, знает о нас больше, чем мы сами.

Она отыскала в сумке носовой платок и принялась осушать глаза с таким свирепым усердием, будто собиралась стереть их с лица насовсем. Портнов наблюдал за ней удивленно и с сочувствием:

– Тебе страшно? Неприятно? Ты слишком привыкла считать меня человеком?

Сашка всхлипнула и помотала головой.

– Эмоциональная память, – пробормотал Портнов. – Ты уже бабочка, но пытаешься ползти. Вспоминаешь, как была гусеницей... Самохина, возьмите себя в руки. Мы теряем время, а занятие – не резиновое, верно?

В столовой роились первокурсники. Приближалась их первая сессия, но в очереди слышался и смех, велись оживленные разговоры, девчонки кокетничали с парнями, парни обменивались остротами. Сашка подумала, что в любой столовой любого института первокурсники вели бы себя точно так же.

Второкурсники сидели, сгорбившись над тарелками – кто в перчатках, кто в очках, кто с нервным тиком. Даже в столовой многие из них не расставались с книгами, с распечатками, с наушниками. Эти уже пережили распад и воссоздание, и теперь им предстоял первый зачет по введению в практику. Сашка мысленно пожелала им успеха.