Егор смотрел пустыми, неподвижными глазами.
– Ты что, не понимаешь, о чем я говорю?
– Понимаю. Нам то же самое говорят на каждом занятии. Если ты не завяжешь шнурки – упадешь. Если не будешь кушать кашу – вырастешь неудачником.
– Егор...
Сашка осеклась. Егор пребывал, наверное, на самом сложном этапе информационной перестройки: как личность почти распался, как слово еще не сложился. Она вспомнила себя год назад: примерно в это же время они познакомились, Егор уверенным в себе, сильным и добрым человеком. Егор вытащил однокурсника Степку из реки; Сашка нередко замирала посреди движения, вперив взгляд в одну точку, и точно знала, что провалит зачет по практической специальности...
Она взяла Егора за руку. Еще секунда – и она присвоила бы его, сделав частью себя.
Но она удержалась, вспомнив горький опыт.
Она отнесла к мойке поднос с грязной посудой. Костя отодвинул стопку тарелок, освобождая место на длинном цинковом столе. Сашка благодарно кивнула.
– Ты ему не поможешь, – сказал Костя. – И не бери дурного в голову: это их дело, пусть работают. Как мы работали.
– Мы помогали друг другу, – тихо сказала Сашка.
– Мы – однокурсники. А они... он тебя никогда не поймет. Не пришло время.
Костя пошел к выходу из столовой, а Сашка подумала, что он прав. Есть вещи, которые объяснить нельзя; разве не об этом твердили с самого начала Портнов и Стерх?
Осень наступила в середине сентября, резко похолодало. Дожди не прекращались до самого первого снега. Сашка топила крохотный камин в комнате – углем из бумажной пачки и дровами, купленными на базаре. Дрова трещали, рассыпали искры, Сашка часами сидела перед камином с книгой на коленях. Ложилась спать, укрывшись простыней, среди ночи натягивала на себя одеяло, а под утро, бывало, просыпалась от холода и, конвульсивно позевывая, кутаясь в куртку поверх ночной рубашки, разжигала огонь в камине.
Над крышей поднимался дым. Шел первый снег, ложился на головы каменных львов, засыпал город Торпу.
– Мама?
Хозяйский телефон стоял на полочке, у входа на первом этаже. Старинный телефонный аппарат с высокими, «рогатыми» рычагами для трубки. Сашка привалилась плечом к кирпичной оштукатуренной стене.
– Алло! Мамочка! Ты меня слышишь?
– Привет, Сашхен... Как хорошо, что ты позвонила...
Далекий голос. Нарочитая бодрость, даже беспечность.
– Как малой?
– Все хорошо. Немножко кашляет... Мы летом пытались его закалять, но как-то неудачно... То одно мешает, то другое... А так все нормально. Хотим переклеить обои в твоей комнате. А то прямо позорище, а не обои. Может быть, выйду на работу, на полставки... Не сейчас, конечно, через полгодика... Соскучилась по работе... Можно няньку нанять почасово...
Мама говорила легко, и не слова, а тон ее должны были уверить Сашку в полнейшем спокойствии, стабильности, мягком отчуждении. Сашка представила, как мама стоит с трубкой над плитой, помешивает молочную кашу в кастрюльке, и улыбается, и говорит, говорит...
Сашка прикрыла глаза. Телефонная трубка нагрелась, приняв тепло ее щеки. Дрожит мембрана, превращая голос в поток колебаний. От трубки идет витой провод... Слова тянутся дальше, и Сашка за ними – из дома в железную коробку коммутатора, дальше по проводам, в замерзшую землю, под полями и сугробами, под корнями и бетонными плитами, дальше, дальше; Сашке казалось, что она протянула руку очень далеко, вытянулась так, что вот-вот сведет судорогой.
Мама не стояла над плитой. Она сидела в кресле, прикрыв глаза, вцепившись левой рукой в подлокотник. Судорожно стиснув пальцы, будто от боли, но Сашка, присвоившая маму в этот момент, знала, что боли нет.
Перехватило горло. И у мамы – и одновременно у Сашки, и в трубках с обеих сторон сделалось тихо-тихо.
– Мамочка... У меня все тоже хорошо, я учусь нормально, кормят хорошо...
Перекатывались, как пустые горошины, ничего не значащие слова – туда-сюда по проводам. Хорошо. Хорошо. Шорох, шов, капюшон; Сашка была собеседницами на разных концах провода. Она говорила сама с собой, и, как это часто бывает, сама себе не верила.
– Мама!!!
Крик прокатился по телефонному кабелю – под замершими речушками. Под заснеженными полями. Отозвался в пластмассовой трубке:
– Санечка? Что с тобой?
Вот они, слова истинной Речи. Эйдосы, смыслы. Надо изъявить : «Ты ни в чем не виновата, сбрось с себя груз, живи и будь счастлива»...
Но если сказать это по-человечески, вслух – получится ужасно. Получится вздор и вранье. И ничего не изменится – будет только хуже.
– Мамочка... Поцелуй за меня малого, все хорошо...
– Ага. Пока, Сашхен, до свидания...
Короткие гудки.
– Время – понятие грамматическое, это ясно или надо объяснять?
– Ясно.
– Прежде, чем начинать манипуляцию со временем, следует поставить якорь. «Сейчас-тогда». В графическом изображении это выглядит вот так... Поплавок с двумя полюсами – красным и белым... Не спешите, Саша! Мы опережаем программу, нам некуда...
– Я знаю. Я чувствую. Сейчас.
– Хорошо... Якорь перейдет в состояние «тогда», как только вы измените грамматическую конструкцию. Кроме основного вектора – прошлое-будущее – вы должны учитывать общую продолжительность действия, периодичность действия, завершенность или незавершенность действия, отношение начала и конца действия к точке «сейчас»... Положите ручку, Саша! Не надо торопиться! Это сложнейшее упражнение, на третьем курсе его мало кто решается выполнять!
– Я готова.
– Вижу... Ладно. Возьмем половину грамматического такта, полшага назад... Сосредоточьтесь. Время – понятие грамматическое, это ясно или надо объяснять?
– Ясно.
– Прежде, чем начинать манипуляцию со временем, следует поставить якорь. «Сейчас-тогда». В графическом изображении это выглядит вот так... Поплавок с двумя полюсами – красным и белым. Не спешите, Саша!
– Николай Валерьевич, это уже было. Если мы сейчас не перестроим конструкцию обратно на минуту вперед... то есть на полтакта вперед, мы так и будем ходить по кругу!
– Повторенье – мать ученья... Спокойно, Саша. Спокойно. Обратная перестройка чуть сложнее, поплавок меняет цвета... Сейчас-тогда... Осознайте.