Егора не было. Сашка еще раз оглядела столовую – тщетно.

Из всего обеда она взяла компот, бледно-розовый, с ломтиком яблока на дне стакана. Уселась в углу, лицом к залу – чтобы удобнее было наблюдать.

Вот они разговаривают, едят и пьют. Они еще почти совсем люди, психология у них человеческая, и тело тоже. Со временем, в процессе обучения, они вылезут из человеческой кожи и станут Словами, орудиями Речи, костями и сухожилиями сложнейшего текста, который называется действительностью. Слова не знают ни страха, ни смерти. Слова свободны и подчиняются только Речи. А Речь – Сашка знала! – средоточие гармонии.

– Дорогие третьекурсники, я так привык заниматься с каждым в отдельности, что мне странно – и тем более приятно – видеть всю вашу группу вместе. Я рад, что здесь, в небольшой четырнадцатой аудитории для всех хватило места. Я ведь прав – все здесь? Не надо делать перекличку?

– Все, – сказал Костя, – мельком оглядев ряды. Группа «А» третьего курса сидела за столами, как за партами, из приоткрытой форточки тянуло морозным холодом, а батареи шпарили так, что над ними дрожал воздух.

Стерх улыбался. Его острый подбородок почти касался пестрого галстука, завязанного мягким романтическим узлом. Черный костюм топорщился на спине. Сашка всегда задавалась вопросом: почему Стерх носит крылья, будучи в человеческом обличье?

В отличие от Портнова, Стерх когда-то был человеком, но очень, очень давно. Теперь он представлял собой сочетание двух понятий; два полюса, два энергетических потока переплетались, руководимые одной волей. Вероятно, крылья были данью сдвоенной природе; может быть, столь сложный организм опасно подвергать дополнительному метаморфозу. А может быть, это был каприз. А может быть, что-то еще, недоступное Сашкиному пониманию.

То, что Портнов называл «эмоциональной памятью», никак не желало ослабевать. Сашке, невесть почему, было приятно сознавать, что Стерх когда-то был человеком. Хотя то, во что он превратился с годами, было столь же далеко от человеческой природы, как электронный микроскоп от черепахового гребня.

– Зачем я собрал вас, ребята? Сегодня тринадцатое декабря, это означает, что до экзамена остался ровно месяц. Это время потребует от вас всех ваших сил. К сожалению, экзамен нельзя пересдавать – вам дается одна попытка.

Сашка сидела у окна, искоса поглядывая на заснеженную улицу. С наступлением холодов Стерх запретил ей летать по ночам; в ответ на горячие заявления, что она совсем не боится мороза, последовало удивленное пожатие плечами: «При чем тут мороз, Сашенька? Сейчас у вас такая нагрузка, так много работы! К тому же, отпечатки босых ног на белых крышах – это же неэстетично!»

Сейчас над Сакко и Ванцетти падал снег большими хлопьями.

– Сегодня я расскажу вам подробно, как будет проходить экзамен. Это поможет вам в решающий момент не растеряться и быть готовыми к испытанию. Итак, тринадцатого января ровно в полдень мы все – группы «А» и «Б» – входим в актовый зал и рассаживаемся. Знакомимся с экзаменационной комиссией. Не волнуемся, не нервничаем, с собой у нас нет ничего – ни в коем случае никаких бумажек, ручек... Ничего! Председатель комиссии будет зачитывать имена, те, кого он назовет, поднимаются на сцену, берут экзаменационный лист и расписываются за него в ведомости. Всего заданий три: первые два типовые, третье индивидуальное, подобранное для каждого в соответствии с его будущей специализацией. В процессе его выполнения вы закончитесь, как человек, и начнетесь, как Слово; вы первый раз прозвучите , мои дорогие, а это дорогого стоит.

Стерх оглядел аудиторию, будто желая увидеть восторг на обращенных к нему лицах. Никто не улыбался; все смотрели напряженно и внимательно, как болельщики на штрафной удар в ворота любимой команды.

– Вы не должны обращать внимания на резкие перемены вашего состояния, времени, пространства, внешних и внутренних условий. Это будет встряска, это и должна быть встряска, так себя и готовьте. Субъективное время экзамена может разниться от минуты до нескольких часов, иногда – больше. Не пугайтесь, если все случится быстро. Не бойтесь, если вам покажется, что экзамен затянулся. Помните: цель экзаменационной комиссии – помочь вам, а не завалить. Помните и другое: второй попытки не будет.

Ветер бился в стекло. Шелестели снежинки. Быстро темнело; Стерх щелкнул выключателем. Осветилась небольшая пыльная аудитория и девятнадцать третьекурсников, молча глядевших на преподавателя.

– Ну что же, – Стерх повел плечами, поудобнее пристраивая крылья за спиной. – Есть вопросы?

– Мамочка? Это я! Ты меня слышишь?

Далекий-далекий голос. Будто сквозь метель; что-то шуршит и тонко подвывает в трубке. Будто из далекого космоса, как сквозь толщу воды, как сквозь вату.

– Мама! У меня все в порядке! Как у вас?

– По-разному, Саш, но ничего, потихоньку... Малой простудился. Опять больничный придется брать. Это потому, что я его не кормила грудью, и у него не сформировалась нормальная иммунная система...

– Да брось, это предрассудки! При чем тут ты! Не беспокойся, он выздоровеет!

– Конечно, – голос у мамы был напряженный и усталый.

– Ма, я в этом году на зимние каникулы не приеду...

Вот и все. Сказано. Вырвалось.

Пауза.

– Жалко. Очень жалко. Но что поделаешь...

Телефонная линия фильтровала эмоции, как промокашка – крупинки чая.

– Мама, ты не переживай. Все будет хорошо. Малой поправится. А я еще позвоню...

– Хорошо, Саш. Звони. Позванивай.

– Ага... До свидания!

Трубка легла на «рогатые» рычаги. Сашка некоторое время стояла, глядя в стену.

«Эмоциональная память», – так это называл Портнов.

Месяц до экзамена.

С утра тридцатого декабря пьяные первокурсники водили хороводы на свежевыпавшем снегу и распевали «В лесу родилась елочка». К ним компаниями и поодиночке присоединялись истерически-веселые третьекурсники. Студенты второго курса бродили тихие и тощие, как тени.

Разрисованная гуашью, оклеенная «дождиком» афиша звала на праздничный капустник. Актовый зал набился битком. Вика и Лена, когда-то жившие с Сашкой в одной комнате, пели частушки, иногда дурацкие, иногда пошлые, но все равно смешные.