Сашка прикрыла глаза. Нет, радость – слишком мелкая человеческая эмоция; то, что она испытывает перед лицом Гипертекста, можно выразить только словом истинной речи. Вот этим, ярким и острым, изумрудно-зеленым и опаловым, а в графическом изображении... Где тут были бумага и карандаш?

Помня о запретах, она рисовала только эскизы. Только элементарные, не изъявляемые , наброски слов и понятий. И так увлеклась, что едва не пропустила конец зачета.

Егор вышел из аудитории последним. Прошел несколько шагов по коридору – и остановился. Увидев его лицо, Сашка сразу все поняла.

– Послезавтра пересдача, – он смотрел прямо перед собой. – Но я не могу... Не могу.

«Время – понятие грамматическое. Это ясно или надо объяснять?»

Сашка оставила якорь в «сейчас происходит». И рванула в «сегодня происходило». Так далеко, как только смогла.

...Второкурсники сдавали долго. Сашка сидела у копыт бронзовой лошади. Так; она перекинулась назад на одно только действие. Если за «действие» принимать «зачет».

Студенты выходили по одному, по двое, кто-то сразу закуривал, кто-то кидался кому-то в объятия, кто-то хохотал, не переставая. Постепенно становилось шумно. «О чем поют воробышки в последний день зимы? Мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы!»

Глядя на них, Сашка вытащила из сумки бумагу и карандаш. Набросала несколько графических понятий. Человеку в человеческом теле трудно думать словами истинной Речи. Они трансформируются в громоздкие образы, очень красивые, но на скорость мышления это влияет фатально...

Егор вышел последним. Прошел несколько шагов по коридору – и остановился. Увидев его лицо, Сашка закусила губу.

– Послезавтра пересдача, – он смотрел прямо перед собой. – Но я не могу... Не могу.

Сейчас. Тогда.

Сашка опять сидела у копыт бронзовой лошади. Наверное, она что-то напутала с понятием «действия»; вероятно, то, что происходило сейчас с Егором, было сложнее обыкновенного зачета с началом в десять утра и предполагаемым окончанием в два. А может, Сашке просто не хватало опыта и умения: возвращаясь в прошлое еще и еще, она всякий раз оказывалась перед закрытой дверью.

– Сашенька, а что это вы делаете?

Стерх только что вошел в институт с парадного входа. Полы его длинного черного пальто были выбелены снегом. Сашка прекрасно помнила, что на первых ее «пробах» никакого Стерха не было.

Значит ли это, что мнимый горбун живет – существует – вне времени вообще?!

– Я не для того учил вас оперировать грамматическим временем, Саша, чтобы вы болтались, как цветок в проруби... Учтите на всякий случай: на экзамене никакой самодеятельности. Делайте только то, что записано в экзаменационном листе... Вы сторожите этого мальчика, Егора Дорофеева?

– Да. Он...

– Глаголы в сослагательном наклонении часто страдают от недостатка воли, – Стерх погрустнел. – А в нашей работе безволие – это приговор.

– Николай Валерьевич, – от постоянных временных повторов у Сашки кружилась голова, – вы можете ему помочь? Сейчас? Пусть он сдаст хотя бы этот зачет? Хотя бы этот?

– Глагол в сослагательном наклонении – возможность, – Стерх расстегнул пальто, на темный паркет упали капли талой воды. – Иногда блестящая. Но чаще всего – утраченная возможность, Саша. Я хотел вам раньше сказать, но все как-то... не хотелось вас расстраивать.

Стерх ушел. Сашка проводила его взглядом.

Она уже знала, что будет делать. До последней подробности; наверное, розовый телефон на шее удержал бы ее. Но – Фарит Коженников забрал у нее телефон, тем самым развязав руки.

Она перевернула лист наполовину исписанной общей тетради. И следующий чистый лист. Белое поле.

Вот где была ошибка. Действие заключалось, конечно, не в сдаче зачета; действие было куда менее явным, прерывистым, пунктирным... Дробным и одновременно тягучим. И это не называлось любовью, нет; для этого действия был свой глагол, свой знак, свое обозначение.

Только бы выдержал карандаш.

Сейчас. Тогда.

Утром, в половине восьмого, Сашка выглянула в окно – и увидела Егора, сидящего прямо на крыльце между каменными львами.

Он был такой же неподвижный и белый, как скульптуры. На его плечах двумя белыми горками лежал снег.

– Ты чего?! – Сашка распахнула дверь, поземка лизнула ее домашние тапочки с меховой оторочкой...

Впервые в жизни она шагнула так далеко в прошлое. Несколько часов. Ей было страшновато.

Она впустила Егора в квартиру. Открыла дверцу камина, положила на угли скомканную старую газету:

– Сейчас мы все сделаем. Не бойся.

Положила поверх газеты пару сухих поленьев. Чиркнула спичкой:

– Сейчас мы согреемся... Подожди.

Взяла сумку, оставленную на ночь на вешалке. На секунду смутилась: та же самая тетрадь, только страница, которой предстоит быть покрытой знаками, еще белая, пустая...

Надо подточить карандаш, чтобы не сломался.

– Егорка, только ничему не удивляйся, хорошо? Я знаю, что ты хочешь сказать. Я знаю, что ты сдашь зачет. Я знаю, как ты его сдашь. Смотри на меня. Смотри на меня...

Она положила на стол лист бумаги из пачки. Не забыть подточить карандаш... Так. «Воля». Один из основополагающих знаков со многими значениями, все зависит от нюансов, от вписанных смыслов. В пяти измерениях, плюс шестое местами проявляется... Отлично.

– Сашка...

– Молчи и не раскрывай рта. Я серьезно работаю, молчи...

Проекция воли на личность – воля-штрих, плюс собственная воля Егора, которой нельзя пренебречь – воля-два штриха...

Замерцал знак, разворачиваясь во времени. Она закладывала четвертое измерение внутри временной петли – никогда ее такому не учили, она не слыхивала о таком сложном парадоксе, а теперь поздно отступать, какие бы побочные эффекты ни грозили.

Часы затикали медленнее. Маятник завис на секунду, качнулся снова. Сашка улыбнулась во весь рот.

Она могла .

Взяв Егора за руки, она присвоила его, слилась с ним. Вот какой он был светлый, сильный, добрый парень. Вот что из него сделал институт; Сашка поборола внезапную и лишнюю жалость. На пути к резной скульптуре дерево проходит неэстетичную стадию обрубка; полработы дуракам не показывают, но Сашка в последнее время – далеко не дура.