Шум. Срежет. Похоже на дыхание эфира, полного свиста и музыки, переговоров, радионовостей, частот и волн, наплывающих и уходящих.

Разгорался огонь в камине, и в комнате становилось теплее.

За неделю до экзамена Сашка перестала спать. Каждый день ей казалось, что страх и нетерпение достигли высшей точки, но проходила еще одна бессонная ночь – и Сашка обнаруживала, что градус предэкзаменационной горячки подскочил на два, а порой сразу и на три пункта.

– Сашенька, спокойнее, – увещевал Стерх. – Вы слишком эмоциональны. В сочетании с некоторыми особенностями вашего дарования все эти страсти складываются в гремучую смесь... Успокойтесь, погуляйте, вы сдадите на «отлично»!

Одиннадцатого января второй курс сдавал зачет по введению в практику. Утром, в половине восьмого, Сашка выглянула в окно – и увидела Егора, сидящего прямо на крыльце между каменными львами.

Он был такой же неподвижный и белый, как скульптуры. На его плечах двумя белыми горками лежал снег.

– Ты чего?! – Сашка распахнула дверь, поземка лизнула ее домашние тапочки с меховой оторочкой. – Чего ты тут расселся, из общаги выгнали?

– Я читал модуль, – Егор неуклюже поднялся со ступеньки. – Тебе когда-нибудь попадалось... ты вычитывала будущее из текстового модуля?

– Да, – сказала Сашка, отступая вглубь прихожей. – Войди, а то я замерзну.

Егор вошел. На первом этаже, на лестничной площадке, горела желтая лампочка.

– Я не сдам зачет, – сказал Егор.

– Погоди. Ты это вычитал в модуле? Но ведь речь идет о наиболее вероятном будущем, а не установленном окончательно и бесповоротно!

Егор помотал головой. Упали на пол два комочка снега:

– Я не сдам. Зачет в десять. Я не сдам!

Он стоял перед ней, скорчившись, маленький и жалкий. Сашка проанализировала свои ощущения: ей было жаль Егора и немного неловко за него. Как если бы ребенок, напуганный, зареванный, явился бы к ней рассказывать о буке, которая сидит в шкафу.

Да, он был ее мужчиной. Она носила его свитера и рубашки, она ходила с ним, не разнимая рук. Всего лишь год назад...

Год назад Егор вышел с экзамена, и она обняла его, поздравляя. От него пахло родным человеком, но руки безжизненно висели вдоль тела, и в ответ на Сашкины сбивчивые слова она услышала только: «Извини. Мне надо английский готовить».

Сашка пережила тот день, и много дней потом. И теперь, глядя на Егора, ощущала только сочувствие. И немного неловкость. Он был еще человек, а она, Сашка – нет. Она знала, чему их учат. А он бродил впотьмах, как запуганный щенок.

Она ласково взяла его за руки:

– Послушай. Это всего лишь страх. Твой овеществленный страх; избавься. Ты можешь. Фарит... то есть Лилия Попова... не имеет значения, как его зовут, но он никогда не требует невозможного. Соберись. Ты сдашь. В крайнем случае, тебе ведь дается на пересдачу три попытки...

Егор мигнул:

– У меня мама, отец... младший брат. Три попытки, ты говоришь? Три попытки?!

И он разрыдался.

По дороге наверх ей пришла в голову идея. Впустив Егора и заперев дверь, Сашка огляделась в поисках блестящего предмета.

Вытряхнула пуховку из пудреницы. Протерла зеркало:

– Повернись лицом к лампе.

И, когда Егор молча это исполнил, пустила ему световой блик в глаза.

Зрачки не сузились, как это произошло бы у обычного человека, а расширились. Сашке на долю секунды открылся сумрачный, съежившийся, будто лишенный воздуха мир. Потом Егор зажмурился.

– Не закрывай глаза!

Она попробовала еще, и на этот раз увидела его изнутри: человек-слово на полпути к реализации, сложнейшие преобразовательные процессы, и все затоплено липкой сероватой жижей; страх? Отчаяние? Но как ни всматривайся, как ни пытайся – разобраться в этом она сейчас не сможет, она, студентка третьего курса, еще не сдавшая свой экзамен...

Экзамен – послезавтра. А через несколько часов Егор потеряет мать, отца или брата. Сейчас, накануне потери, он явился к Сашкиному крыльцу – как будто она могла что-то изменить.

– Погоди... Мы выкарабкаемся. Мы сможем.

Сашка сжала его ладони, присваивая Егора, делая частью себя.

– Слушай меня, только меня. Мы проходим путь от человека к слову, ты сейчас на самом крутом участке этого пути. Но когда ты преодолеешь его – когда ты поймешь наконец-то, чему тебя учат – ты станешь абсолютным. Понимаешь? Бессмертным. Ты станешь Словом и выполнишь свое предназначение. Ты – орудие Речи, инструмент великой гармонии. Ты – участник мироустройства... будешь. А пока ты маленький человек. И должен бороться со своим страхом. Я пойду с тобой на зачет, буду ждать... И я тебе помогу.

Второкурсники сдавали долго. Сашка сидела у копыт бронзовой лошади.

Педагог из нее был никудышный, но она присвоила Егора так глубоко, как никогда не осмеливалась присвоить другого человека. Теперь она знала его лучше, чем даже маму. Она понимала его, как никто – но сегодня утром, когда Егор, судорожно обнимая ее, нашел губами ее губы, Сашка отстранилась.

– Не время, – сказала голосом Портнова. – Сосредоточься.

Она понукала его, заставляла и тормошила, перекачивала Егору, будто донор, свою уверенность и волю к борьбе. Она отвела его на зачет – чуть ли не за руку:

– Нет ничего невозможного. Нет причин, чтобы ты не сдал! Иди!

С тех пор, как закрылась дверь, прошел час. Потом другой. Студенты выходили по одному, по двое, кто-то сразу закуривал, кто-то кидался кому-то в объятия, кто-то хохотал, не переставая; постепенно становилось шумно, второкурсники гонялись друг за другом по коридору, Сашка вспомнила полузабытое: «О чем поют воробышки в последний день зимы? Мы дожили, мы выжили, мы живы, живы мы!»

Они были, как забавные зверюшки на приеме у ветеринара. Сашка сама не знала, откуда ей в голову пришло такое сравнение. Зверюшки не понимают, что происходит, ими руководит животный страх. А потом, будучи отпущены на волю, они радуются, вот как сейчас.

Пройдет еще год, не меньше, прежде чем серый туман в их сознании развеется, и они увидят Гипертекст во всем его блеске и совершенстве. Поймут свое место в нем – и обомлеют от радости.